Страница 137 из 150
Было около шести часов вечера, когда он наконец поднялся из-за конторки красного дерева и, с трудом волоча левую ногу, направился к несгораемому шкафу. Положил бумаги в специальное отделение и захлопнул дверцу, которая затворилась с сухим треском.
— Педриньо! — снова закричал он и с болезненной гримасой опустился в качалку, стоявшую тут же, в глубине комнаты. Дверь на веранду приоткрылась, и в проеме показалась плешивая голова Педриньо; его широко расставленные тусклые глазки с готовностью смотрели на хозяина, рот растягивала простодушная улыбка.
— Вы меня звали, ньо Симао? — невнятно пробормотал он, глотая половину слов.
— Возьми вот эту записку и отнеси ее Джокинье де Ньюто. Да живей поворачивайся. И запомни, — прибавил Симао Тока, — ты должен вручить ее самому Джокинье, без свидетелей!
Педриньо уже не слышал его. Он опрометью бросился вон из комнаты, натолкнулся на дверь, в изумлении отпрянул и во всю прыть припустился по дороге, ведущей к дому Джокиньи. Педриньо редко приходилось бывать в тех местах, но, уж если ему поручали что-нибудь передать, делал он это с неизменной охотой. Ему нравилась Биука, дочь Джокиньи. В прошлый раз, когда он там очутился, девушка стирала у водоема белье. Педриньо подкрался на цыпочках и спрятался за стволом банановой пальмы; лежа на земле, разинув рот, он не сводил глаз с Биуки; а та, ничего не подозревая, подоткнула повыше подол юбки, уперлась коленями в бетонный борт водоема и колотила белье. Но Биука все-таки обнаружила его проделку и возмутилась: «Знаешь что, парень, иди-ка ты… — сказала она. — И не смей подглядывать за людьми».
Педриньо даже в жар бросило от стыда при мысли о том, как его накрыла тогда Биука. Но всякий раз, когда он начинал думать о девушке — а думал он о ней ежечасно, — он воображал ее именно такой, какой видел у водоема. И тогда его охватывала непонятная истома и дрожь пробегала по телу. Педриньо продолжал свой путь, мечтая о Биуке. Будет ли она снова стирать белье на краю водоема, подоткнув подол юбки? И, сам того не замечая, он очутился у дома Джокиньи. У загона не было ни живой души, и Биуки тоже не было у водоема. Темнело. Педриньо постучал в дверь. Открыл ему сам Джокинья. Педриньо порылся в карманах и протянул записку.
У Джокиньи де Ньюто подкосились ноги, когда он увидел послание ростовщика. Он с трудом удержался на ногах. Он выдвинул табурет, стоявший под столом, и сел. Ему даже не понадобилось читать записку, чтобы догадаться, о чем идет речь. Он слишком хорошо знал ньо Симао, и намерение ростовщика не явилось для него неожиданностью. Ньо Симао брал за горло мертвой хваткой. Он охотно ссужал деньгами человека, попавшего в беду, но уж потом ухитрялся содрать с него три шкуры. Джокинья прекрасно помнил, что именно так земли Жозе Бебиано, Жулиньо де Гида и многих других перешли к ненасытному ньо Симао. Джокинью трясло. Краем глаза он взглянул на Биуку, хлопотавшую по хозяйству, опасаясь, что она заметит его слабость. В соседней комнате стонал и звал Биуку Шикиньо. Она пошла успокоить братишку. Джокинья слышал, как она что-то искала на посудной полке. Потом все стихло, и он остался один на один со своими мыслями. Он сидел, не поднимая головы, с запиской в руках и думал о покойной Изабел, спутнице его жизни. Без нее Джокинья чувствовал себя одиноким и бесприютным, с зияющей пустотой в груди. Он сделал все, что было в его силах, чтобы спасти ее, но воля бога оказалась сильней. Он даже не смог толком проститься с ней. Все случилось так внезапно. Изабел подметала в комнате пол, а он сидел на этом вот самом табурете, на этом же самом месте и зажигал керосиновую лампу, потому что уже темнело. Вдруг Изабел странно захрипела, и он увидел ее вытаращенные, вылезшие из орбит глаза. Она раскрыла рот, пытаясь что-то сказать, но лицо ее исказилось гримасой, и она рухнула на пол, на губах у нее выступила пена, и она забилась в конвульсиях, извиваясь всем телом, как отрубленный хвост ящерицы. Потом он увидел, как Биука опрометью примчалась из спальни вместе с Шикиньо, который, плача, прижимался к ней. Биука страшно закричала, он никогда не слышал, чтобы люди так кричали, и в дом начали сбегаться соседи. Он побежал в селение за доктором Санта-Ана. Четверо суток продолжалась агония Изабел, пока бог не прибрал ее. Доктор Санта-Ана, к чести его будь сказано, все это время неотлучно находился при ней, но ничего не мог поделать, несмотря на дорогие лекарства. Вот тогда он и обратился к ньо Симао во второй раз. Умница доктор предупреждал его: последнее это дело — залеплять рану навозом. И вот теперь он остался один, без Изабел, с двумя детьми на руках. Биуке, правда, скоро минет семнадцать, но Шикиньо еще так мал, без матери он рос чахлым заморышем. Джокинья не торопясь развернул записку и прочел. Выражение лица у него не изменилось.
— Биука, — громко позвал он. Биука просунула голову в дверь. Шикиньо продолжал тихонько скулить. — Я пойду улажу одно дело с ньо Симао.
— Хорошо, папа, — ответила она.
Джокинья де Ньюто взял шапку и вышел.
Джокинья остановился у парадных дверей господского дома. Почуяв постороннего, Нерон заворчал в своей будке и яростно залаял, высунув морду, встал передними лапами на забор у калитки. Джокинья инстинктивно отпрянул назад, охваченный страхом. Кто-то позвал собаку, она перестала лаять, но продолжала рычать, не спуская с него настороженных глаз. Окна были ярко освещены, и Джокинья видел мелькающие тени в комнатах. В дверях появился Педриньо. Джокинья де Ньюто подошел к нему.
— Знаешь, парень, мне до зарезу нужно поговорить с твоим хозяином. Скажи, что его спрашивает Джокинья де Ньюто.
Педриньо скрылся за массивными дверями и тут же вернулся, жестом приглашая Джокинью войти. Тот переступил порог и лицом к лицу столкнулся с ньо Симао.
— Извините за беспокойство, ньо Симао, — заговорил он, стаскивая с головы шапку. — Прошу прощения, что беспокою вас в такое позднее время, но я решил, что будет лучше, если я сегодня приду поговорить с вами насчет этой записки.
Ньо Симао сидел за конторкой из красного дерева. Он взглянул на Джокинью, как на пустое место, и произнес, указывая на стул:
— Дело не терпит отлагательств, приятель, но можно было так не спешить. Этот вопрос мы решили бы и завтра.
Джокинья примостился на краешке стула и, уставившись в пол, принялся теребить в руках шапку. Симао Тока, не обращая на него внимания, перебирал бумаги, грудой наваленные на конторке. Наступило тягостное для Джокиньи молчание.
— Знаете, ньо Симао, — начал он, разыгрывая полную непринужденность, — бывает, в жизни приходится совершать многое помимо воли. Если б не засуха два года назад да не болезнь Изабел, царство ей небесное, я бы ни за что на свете не впутался в это дело, и не попал бы в затруднительное положение, и не задолжал бы вам. Конечно, я виноват, что не сдержал слова и не позаботился вовремя о процентах. Но будьте великодушны, подождите до окончания августовских дождей, и я заплачу все сполна, натурой в счет нового урожая.
Джокинья откашлялся все с той же показной бравадой, которая, однако, никого не могла обмануть. Ньо Симао в упор посмотрел на него и встал, опираясь одной рукой о конторку, а другой на толстую суковатую палку, и под тяжестью его грузного тела стул подался назад.
— Джокинья, нам давно пора с тобой объясниться начистоту. Эта история насчет нового урожая мне надоела. Ту же песню ты пел в прошлом году. Я строю на реке дамбу, и мне нужны деньги. Откровенно говоря, мне совсем не хочется вести с тобой тяжбу. Но если завтра ты не уплатишь мне, считай, что землю ты потерял.
Симао Тока умолк и внимательно поглядел на Джокинью, пытаясь прочесть на его лице впечатление от своих слов. Джокинья понурил голову. Симао Тока, торжествуя в душе, повел заключительную атаку:
— Я не могу дать тебе больший срок. Только до завтрашнего утра. А если не можешь заплатить… да, если не можешь заплатить, — дважды повторил ньо Симао, и его глаза маслено заблестели, — пусть Биука придет и заплатит твой долг.