Страница 132 из 150
Через несколько дней Жюльен получил предписание в течение двух суток вернуться в Карибу. Вечером он пошел к Жизель сообщить ей неприятную новость. Она этого ожидала. Она знала, что их отношения не имеют будущего, что наступит день, когда возлюбленный покинет ее навсегда и она останется в Африке одна, в безысходной тоске по нему… Все эти пятнадцать месяцев каждый новый рождающийся день она встречала с ощущением ужасного предчувствия, что Жюльен вдруг придет сказать ей о своем отъезде. Пятнадцать месяцев полного взаимопонимания и истинной любви! И теперь весть об отъезде Жюльена сокрушила ее.
— Я знала, что так будет, эти две недели, что прошли после той дурацкой истории с Пилой, в которой ты так проявил себя, я жила в тревожном ожидании твоего отъезда, — сказала она, с трудом сдерживая слезы.
— Я полагал, что мой долг — быть справедливым, и я всегда буду по мере своих сил стремиться к этому. В тот день я еще подумал: может, мое поведение заставит Вокера осознать, что его жестокость и издевательство над бедным Пилой из-за пустяка перешли границы дозволенного, отвратительны, бесчеловечны. Ведь я считал Вокера человеком умным и — когда он не обуян гневом — способным быть справедливым и гуманным. Но куда там! Я ошибся, Вокер так же тщеславен и глуп, как и Дамье.
— Как это печально! — воскликнула Жизель.
— Да, столь же печально, сколь и возмутительно!
— Когда я сказала тебе, что европейцы, подобные тебе, не задерживаются в Африке, ты ответил, что я преувеличиваю…
— Теперь я понимаю: ты была права, Тейель был прав, были правы все те, кто предостерегал меня против европейцев типа Вокера, которых я вижу в Африке. Но я вернусь на эту землю, потому что это не конец, я не считаю себя побежденным! — твердо заявил Жюльен.
Жизель смотрела на него с удивлением, почти счастливая, но, по совести говоря, желание Жюльена вернуться в Африку она считала нереальным. Она опустила голову, вновь ощутив зыбкость их любви… Оцепеневшая от горя, охваченная естественным чувством протеста, она тем не менее пыталась доказать, что она достойная дочь своей расы, — расы, удел которой — непомерные страдания и смирение. Потом она нежно взяла Жюльена за руку, и они направились к Иугуру.
Стоя на вершине горы, они вместе — в последний раз? — созерцали освещенную огнями и звездами деревню, долго беседовали о своей жизни, о политике, потом спустились и пошли к Жизель, где еще раз познали близость.
— Я поеду на станцию в пять часов, — сказал Жюльен.
— Тебя повезет Самба?
— Да.
— Спокойной ночи, Жюльен, — сказала Жизель и поцеловала его.
Фары джипа ярко освещали дорогу. Жизель, уже четверть часа ждавшая под раскидистым деревом, вышла из своего укрытия и махнула рукой. Машина остановилась. Жизель поздоровалась с Самбой и села рядом с Жюльеном.
— Ты решила проводить меня до станции? — спросил Жюльен сдавленным от волнения голосом.
— А ты считаешь, что не заслуживаешь этого?
— Знаешь, я просто неудачник…
— Мой бедный, друг!.. Будущее покажет, кто неудачник — Вокеры, Дамье, многие другие или ты…
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, взявшись за руки, переплетя ноги… Джип на полной скорости мчал их под аркой леса.
— Что ты думаешь о тубабах, Самба? — спросил Жюльен.
— Они такие же люди, как и мы, но некоторые из них не хотят признавать нас за людей, верно потому, что мы — черные.
— Жизель, устремив невидящий взгляд в пространство, беззвучно плакала.
— Вы нам напишете? — спросил Самба.
— Я буду писать Жизель всякий раз, как мне представится возможность, и буду расспрашивать ее о ваших новостях, славный Самба… — ответил Жюльен. — Ты плачешь, Жизель?.. Не надо плакать, мой друг…
— Нет, Жюльен, я не плачу! Я не хочу плакать, ты же прекрасно видишь, что я не плачу… — ответила она, хотя не в силах была сдержать рыданий.
— Так глупо все получилось…
— Я ни о чем не жалею. Память о тебе всегда будет со мной…
— Время заставляет забывать многое…
— Нет… — пробормотала Жизель.
Потом она положила его ладонь себе на живот и прошептала:
— Такое не забывается…
Жюльен не понял, и она продолжила:
— Ты уезжаешь, но ты — здесь!
Он внимательно посмотрел на нее. Она кивнула головой.
— И ты ничего не сказала мне? Ты стыдишься меня?
— Нет, просто я боялась смутить твой покой…
Он крепко обнял ее и бросил Самбе:
— Поворачивай в Иугуру.
— Простите…
— Мое место среди вас, а там — будь что будет…
Бернар Дадье
Аукцион
Бернар Дадье — писатель Берега Слоновой Кости. (Род. в 1916 г.) Учился в Сенегале. Много лет работал во Французском институте Черной Африки (ИФАН) сначала в Дакаре, а затем в Абиджане. Видный общественный деятель. Занимал важные посты в министерстве образования, был директором службы информации. Поэт, прозаик, драматург, фольклорист. Автор романов «Клембье» (1956, рус. перев. 1964) и «Негр в Париже» (1959), книги рассказов «Черная повязка» (1955), сборников стихов, пьес, произведений других жанров.
Словно поворотный круг, оборачивается Диуркен то Рио-де-Жанейро, то Нью-Йорком. Диуркен — огромный город, и в нем есть все, что бывает в больших городах: ассоциации, клубы, бассейны, стадионы, пожарные команды, шикарные гостиницы, виллы, утопающие в листве вечнозеленых растений, свой духовой военный оркестр, марширующий каждый четверг по улицам города, транспортные компании, журналисты, нотариусы, адвокаты, бухгалтеры, всесильные торговые фирмы, магистрат и, наконец, судебные исполнители и оценщики. У города есть свой депутат и муниципальный совет. Это современный и процветающий город, поэтому название его, набранное крупным шрифтом, разносится газетами по всему миру. Его радиостанции путем самых невероятных изощрений каждый день одерживают новые победы в эфире.
Диуркен — это также и рай снобов, царство черного рынка, место столкновения самых различных национальных характеров с легковозбудимым восприятием.
Но славой в деловом мире Диуркен прежде всего обязан своему порту, воздушному и морскому. Как во всяком большом порту, в Диуркене нашли приют тысячи людей: негры песков, пришедшие с границ пустыни и пригнавшие с собой несколько истощенных баранов; негры лагуны, привлеченные чарующим названием города; искатели фортуны — левантинцы, европейцы, африканцы, пришедшие завербоваться в армию; местные азиаты и французы. Жизнь одних определяется кодексом Наполеона, других — Кораном. Французы метрополии пользуются всеми правами, предоставленными тем, кого называют французами. Все поглощены своими делами: кто в администрации, кто в торговле, кто выпутывается как может, чтобы как-нибудь продержаться. Но разве может крупный морской порт мирового значения не быть торговым центром? Поэтому Диуркен еще и огромный торговый город, где магазины не закрываются до поздней ночи, к великому удовольствию мелких служащих, приходящих к витринам после работы, чтобы отдохнуть, разглядывая товары, обладать которыми им никогда не позволит их кошелек. Они подолгу задерживаются у почтовых открыток по сто су, у рубашек по пятнадцать франков, печенья по десять франков за коробку и у всех предметов, рядом с которыми они вновь обретают ощущение уверенности.
В городе с таким пестрым населением, вероятно, могли бы сложиться неплохие отношения между различными слоями жителей, если б не гангрена спекуляции — эта жестокая болезнь, будоражившая рынок и выводившая людей из себя. Любая банальная шутка, самый безобидный намек могли вызвать приступ гнева. Вы подумайте только! Вечером вы легли спать в уверенности, что литр вина стоит пятнадцать франков, а утром просыпаетесь, чтобы узнать, что он стоит тридцать пять!..
С утра до полудня не удается выяснить стоимость риса, склады опустели, но после нескольких часов тяжелых переговоров тот же самый рис появляется из-под прилавков и из подвалов магазинов, но по какой цене? И поскольку еще не доказано, что люди разных сословий и национальностей могут жить вместе, не испытывая злобы друг к другу, то к скрытой ссоре между левантинцами и европейцами прибавилась проблема риса, основной пищи африканцев, — риса, который нельзя было больше достать и который стал поводом для многих раздоров…