Неприкаянные

Именно в эти дни красоты и изобилия в родную деревню вернулся после более чем десятилетнего отсутствия Майна.

Солнце уже угасало, и спускались сумерки. Небо на западе залилось золотистым огнем заката, подул, шевеля кусты и травы, холодный ветер. Над деревней собрались дождевые тучи, и чувствовалось приближение грозы.

Медленно и мучительно взбирался Майна по крутой извилистой тропе к кукурузным полям на той стороне речки. Несмотря на то что вечер выдался холодный, лицо его покрылось испариной: слишком трудно было его слабым ногам нести исхудавшее тело. Сильно билось сердце, и мучила одышка. Он то и дело останавливался отдохнуть и в эти короткие мгновения думал о доме и о родных. Давно он уже уехал в город искать работу. Помнят ли его родители? За эти годы он вырос, возмужал, повзрослел. Но порядочного человека из него не получилось. Он стал полнейшим ничтожеством — вором, грабителем, рецидивистом. Распознают ли они в нем, болезненном, измученном, родного сына? После стольких лет разлуки. Ему так осточертела городская жизнь, что отчий дом казался единственной отрадой. А ведь совсем недавно он и мысли не допускал о возвращении домой. Поэтому и связался с воровской шайкой. Однако и надежды на Бритву не оправдались. Сара вдруг вспомнила, что она женщина, а не разбойница, и сбежала от своего возлюбленного. Бритва рвал и метал, но ничего не мог поделать. Он так часто угрожал пустить в ход свой нож, что его уже перестали бояться. Дисциплина в шайке развалилась. Люди больше не верили в его способность руководить. Бегство Сары вывело его из колеи, он пил беспробудно. Через несколько месяцев его нашли мертвым в придорожной канаве. Он умер от алкогольного отравления.

Шайка осталась без главаря. Некоторые пытались занять место Бритвы, по безуспешно. Подметальщик, приучая товарищей к дисциплине, слишком злоупотреблял силой и однажды убил одного из них. За это его повесили. Пробовал свои силы и Профессор. Этот старался подчинить себе людей убеждением, но потерпел полное поражение. В конце концов он сошел с ума. Ему так и не удалось заставить одноглазого Каменобойца смотреть на вещи так, как смотрел он сам. Когда Профессора вели в сумасшедший дом, он плакал словно младенец. Потом нашлись другие смельчаки, в том числе Майна. Но Майна пошел на попятную, как только обнаружил, что ему не сладить с одним из взбунтовавшихся воров. Он понял, что рано или поздно был бы вынужден пойти на убийство. Так и рассыпалась эта компания, точно куча песка во время бури. Одинокий, лишенный опоры Майна пустился искать свою бывшую подружку Делилу, но неудачно. Ее не оказалось пи в старом Шенти-ленде, ни в новом. Он решился заглянуть в бар «Дружба», однако там работала уже другая девушка. Она сообщила, что Делила уволилась еще два года назад и собиралась выйти замуж. Еще один удар судьбы. Нашла-таки Делила себе настоящего жениха. Осе, что оставалось от добрых старых времен, была хижина Бритвы в Шенти-ленде. Майна незаметно прокрался туда, отыскал веревку, сделал петлю и привязал одним концом к перекладине крыши. Возвратясь домой, его бывшие товарищи увидели его висящим на веревке. Они вынули его из петли и, обнаружив, что он еще дышит, принялись приводить в чувство. Когда он пришел в себя, они сказали ему, что не одобряют его малодушия.

— Не в малодушии дело, — с трудом проговорил Майна. — Вы не понимаете. Я просто…

— Да понимаем мы, — сказал один из них. — Очень хорошо понимаем. Тебя тюрьма страшит. А чего ее бояться? Все мы там будем. Так что не бойся.

Майна покачал головой.

— А я и не боюсь. Мне уж ничто не страшно. Каких только преступлений я не совершал. И почти за все отбывал наказания. За последние пять лет больше времени провел за решеткой, чем на свободе. Пока сидел, все думал: что еще сделать, когда меня выпустят? Выйдя на волю, приводил свои планы в исполнение — и снова в тюрьму. А теперь надоело. Опротивело. Зачем такая жизнь? Никому я не нужен.

Друзья задумались. Один из них возразил:

— Нужен. Родным нужен. Матери, отцу.

Майна взглянул на говорившего и опять покачал головой.

— Им — нет. Для них я уже умер. Куда угодно поеду, только не к ним.

— Разве тебя никто не любит? Мы, например, любим. А родные? Ну, хотя бы родители?

Майна вздохнул и опустил голову.

— Любить-то они любят.

— И ты их, наверно, любишь.

— И я люблю, — вяло проговорил он, вперив глаза в пустоту. — Да, я люблю их. Даже слишком. Поэтому и не решусь к ним ехать. Не могу. Не имею права.

Наступило молчание. Все сочувственно смотрели на понурую фигуру Майны. Все, кроме одного. Этот спокойно сидел в стороне и, слушая чужие речи, разглядывал свою изуродованную руку. Казалось, ему было безразлично то, что происходит вокруг него. Время от времени он бросал взгляды на человека, только что вынутого из петли. Он вспомнил первую встречу с Майной в городе. Тогда Майна был другим — веселым, беззаботным. Кто мог подумать, что он когда-нибудь станет покушаться на собственную жизнь? Предприимчивый, никогда не пасующий перед трудностями, он помогал Медже справиться с меланхолией. Медже не верилось, что человек, когда-то учивший его жить, сам теперь задался целью во что бы то ни стало умереть.

— Можешь остаться с нами, Майна, — сказал кто-то.

Меджа метнул на него сердитый взгляд.

— Незачем ему оставаться.

Парни с изумлением уставились на Меджу.

— Да, незачем. Разве он сказал, что среди нас есть друзья, с которыми он хотел бы остаться? Да и что ему дружба? Ему этого мало, понимаете? — Он бросил Майне веревку. — На. Иди вешайся. Это успокоит тебя. Вешайся — и дело с концом. Только не в нашей хижине. Иди. Убирайся.

Кто-то из присутствующих хотел вмешаться, но Меджа взмахом руки заставил его замолчать. Здесь, в полутемной хижине, его рука, как самая сильная, пользовалась властью.

— Лезь в петлю и умри, — с горечью продолжал Меджа. — Надеюсь, это разрешит твои душевные проблемы. А не разрешит — не надо. Все равно ведь тебя не будет в живых. В этом мире нет места для трусов. Убирайся.

Хижина затаила дыхание. В воздухе витали страх, негодование и растерянность. Взгляд Майны скользнул по веревке, лежавшей у его ног, потом по лицам товарищей и остановился на лице Меджи. По его глазам было видно, как он взволнован. Чувство отчаяния, угнетавшее его, сменилось теперь чувством неодолимого стыда. Он открыл было рот, словно хотел сказать что-то, по тут же закрыл его. Он понял, что ему брошен вызов. Он кивнул, поднял с пола веревку, на которой совсем недавно висел, кивнул еще раз и двинулся к выходу.

Все, кто был в хижине, смотрели ему вслед. На глазах у некоторых появились слезы.

— Да, вот еще что, — сказал Меджа.

Майна остановился и ждал, теребя веревку.

— Сделай так, чтобы петля затянулась потуже. Будет жаль, если тебя снова кто-нибудь спасет по ошибке.

Майна кивнул и вышел.

Один из членов шайки бросился было догонять Майну, но Меджа преградил ему путь.

— Прочь с дороги, ты…

— Не надо ему мешать, — медленно проговорил Меджа. — У него свои счеты с жизнью. Он пи у кого не просит помощи. Пускай справляется сам, никто не должен вмешиваться. Оставь его в покое.

— Но ведь оп…

— Сволочь ты, — не выдержал другой член шайки. — Наплевать тебе на людей, ты только…

Меджа обернулся на говорившего.

— Что оп, брат тебе? Не психуй. Тосковать по нему не станешь. Очень скоро забудешь. И все забудут. («Все, кроме меня», — подумал он.) Не очень-то вы горевали, когда умер Бритва. А Майна чем лучше?

— Если он повесится, я…

Меджа усмехнулся и спросил:

— Что тогда? Ты тоже повесишься?

Ответом ему было молчание. Кое-кто уже начал понимать, к чему он клонит.

— Да не повесится он. Вы плохо его знаете. И домой не поедет.

— Но как он будет жить без товарищей? Куда пойдет?

— Не знаю, — задумчиво ответил Меджа. — Но только не домой. В атом я уверен.

Но тут Меджа ошибался. Майна был настолько потрясен враждебным выпадом друга, что возненавидел его сильнее, чем саму жизнь. Нет, не пойдет он в могилу. Не на такого напали. Пусть знают, что он не совсем еще конченый человек. Ему бросили вызов, и он его принял. Пойдет прямо домой и не остановится, как Меджа, на полдороге. Если родители не захотят принять его, то пусть убьют на месте. Своими руками. Так думал Майна, идя пешком в родную деревню, расположенную в тридцати милях от города.