Любимец века

Вернувшись на Смоленщину и обосновавшись в родном городе Гагарина Гжатске, Казаков издали следил за его судьбой, никогда не напоминая о себе.

И лишь однажды в Крыму, неожиданно признав на почте в двух загорелых веселых молодцах, которые заколачивали какой-то старушке посылку, «небесных братьев» Поповича и Николаева, Семен Дмитриевич отважился заговорить с ними.

- Примите мои сердечные поздравления по случаю успешного завершения группового полета, - запинаясь, пробормотал он. - У меня к вам просьба...

- Автограф?

- Не совсем. При случае передайте привет Юрию Алексеевичу от бывшего сослуживца по Северу.

- Прошло несколько дней, - рассказывал Казаков.- Я никому не говорил про эту встречу. Да и что было рассказывать? Мало ли приветов посылалось Гагарину?.. Но вот как-то во время послеобеденного отдыха влетает в палату дежурная сестра: «Вас ждут!» В вестибюле стоял и улыбался Юрий. «Так вот кто мне приветы шлет! Ну, здравствуй... Ты что, говорить разучился, что ли? Раньше не замечалось...» Он обнял меня за плечи и повел вниз по лестнице, на дорогу, где стояла «Волга». А изо всех окон уже высовывались, и несся шепот: «Гагарин! Гагарин!» Я продолжал смятенно молчать, Гагарин с досадой воскликнул: «Не думал я, что ты такой стал! Помнишь, у нас на Севере, бывало...» Тут я набрался смелости и ответил: «Это не я стал, это вы, Юрий Алексеевич, стали». Он поморщился: «Брось, пожалуйста. Мало ли с кем что происходит, сегодня так, завтра этак. А совместную службу забывать нельзя. Я теперь поеду, - добавил Гагарин. - Меня ждут, да и автографы сейчас просить станут... Возьми-ка мой адресок. До встречи!» Дверца захлопнулась, машина исчезла за поворотом. Взбудораженный и не очень довольный собою, я медленно возвращался в санаторий. А вокруг разнеслась молва, будто я не летавший еще космонавт, только не сознаюсь в этом. Пришлось рассказать о заполярном гарнизоне, про нашу общую службу с Гагариным. И вот тут, вспоминая многие подробности, снова увидел его таким, каким он был тогда, и порадовался, что он так мало изменился. Потом, когда мы вместе вспоминали эту первую неловкую встречу, да еще немного подыгрывали, изображая ее, многие, да и мы сами, покатывались со смеху...

Когда Юрий вернулся под Москву, в Звездный городок, их дружба с Казаковым углубилась. Тем более что Гагарин, уже как депутат, часто приезжал в Гжатск.

Бывали и такие случаи: забегая посреди рабочего дня домой, Семен Дмитриевич вдруг находил дверь отомкнутой, а в прохладной пустой комнате на диване, в одной тенниске, лежит Гагарин, закинув за голову руку, и увлеченно читает книгу, снятую тут же с этажерки. Прямо на полу перед ним кастрюля с картошкой в мундире. Не глядя, он шарит в ней и, поднеся ко рту, жует остывшую картофелину.

Это был его редкий отдых в тишине и одиночестве, так необходимый каждому.

Еще на Севере Гагарин научился полностью отключаться от дел. По гористой тундре, ныряя в заросшие густым кустарником распадки, он добирался до быстрого ручья, вода которого и летом оставалась леденистой, а зимой, окутанная испарениями, не замерзала; здесь, в уединении, он проводил за ловлей форели неслышимые часы. Ведь то первое лето он прожил один; Валентина приехала к нему лишь в июле.

Молодые летчики, с которыми Гагарин подружился тогда, с увлечением обсуждали полеты искусственных спутников: к этому времени уже третий советский спутник кружил над Землей. Как специалисты они не могли не понимать, что стремительное возрастание веса и объема этих космических аппаратов приближает эру полетов человека. Часами спорили и фантазировали, как и множество других людей во всех концах земного шара. Только чуточку более квалифицированно: подниматься над землею было их профессией!

Правда, между крылатыми машинами и ракетным кораблем существовал непройденный водораздел...

Индийский литератор Ходжа Ахмад Аббас (автор сценариев «Бродяги», «Господина 420», «Афанасия Никитина») через месяц после встречи с Гагариным выпустил в свет книгу-репортаж «Пока мы не достигли звезд», где написал о Гагарине точно и выразительно: «Я все еще не догадывался, что этот коренастый юноша и есть прославленный Колумб космоса. Даже в своей щегольской авиационной форме он показался таким обычным, таким мальчишески-молодым, что на какой-то момент мне показалось, будто вошел рядовой офицер, чтобы доложить о прибытии героя. Затем он улыбнулся, и тут я сразу узнал гагаринскую улыбку, которая сверкала в эти дни на миллионах страниц прессы всего мира...

А теперь этот необыкновенный парень сидел здесь и говорил о своих ощущениях скромно, почти буднично, будто рассказывал об обычной поездке в выходной день на пароходе по Волге. Гагарин поискал глазами глобус и, не найдя его, взял из вазы апельсин. Вынув из кармана авторучку, он нарисовал на нем экватор и нанес точный путь полета своего корабля по орбите».

Но космические перспективы, хотя и манили молодежь затерянного в сопках гарнизона, пока оставались расплывчатыми. Гораздо больше волновала собственная повседневность.

Как они хотели летать! Постоянно. Каждый день. Как можно чаще.

И хотя Гагарин, переполненный энергией, просто физически не смог бы поддаться унынию или печали, но и он тосковал по небу, ревниво ловил щекой изменившийся ветер, проклинал погоду и нетерпеливо ждал своей очереди.

Немного позже, уже отобранные с Георгием Шо-ниным для «испытательной работы», - о характере ее они знали пока очень мало, - когда только и слышно было вокруг завистливое: «Эх, и полетаете же вы теперь, ребята!» - их тоже в отъезде и перемене привлекала прежде всего именно эта извечная летчицкая мечта - летать!

...Прошла унылая полярная ночь. Весной, в апреле, он впервые стал отцом, а немного ранее того был принят в партию.

Оба события знаменовали единый процесс повзросления. К партии Гагарин относился с серьезностью много думающего человека. А первенец-крошечная Леночка с ее хрупкими косточками и ясными глазами, - расширила вместимость сердца.

Многие утверждали, что то государственное мышление, которое отличало Гагарина в последний период его жизни, созревало в нем смолоду. Еще саратовский однокашник Петрунин вспоминал: «С Юрием всегда интересно было поговорить; в его необыкновенно вместительной голове витала масса интересных, оригинальных мыслей». Казаков из многих доверительных бесед выделяет мечту Гагарина о превращении Гжатска в город молодежи. («Хорошо бы сюда к заводским добавить военное училище: это дисциплинирует, расширяет кругозор...») А заслуженная библиотекарша, знавшая семью Гагариных еще по Клушину, Александра Андреевна Некрасова, в своих записках передает саму атмосферу постоянного участия Юрия в жизни родного города: «Сегодня день открытия университета культуры. Перед началом все захлопали. «Кому аплодируют?» - «Да смотри: вон стоит Юрий Гагарин». Все буквально впились в него глазами. Он в штатском голубом костюме. Выступал о срыве сроков строительства в городе. Очень повзрослел. После окончания я пошла в кабинет директора. Постучала. Ответили: «Нельзя». А Юрин голос отозвался: «Можно». Я отворила дверь, вошла. Юра подал мне стул. Я попросила его приехать в Клушино, где он родился, вырос. Говорила, как много там недостатков в его совхозе - совхозе имени Гагарина. Он внимательно слушал и сказал, что приедет. Я смотрела на него... Дома на письменном столе у меня тарелка с его портретом; на собраниях на трибуне видела несколько раз, а вот так, близко, не видела. Возмужал он, очень возмужал. Но так же чудесно прост, та же милая улыбка. Только редкая теперь. Усталость чувствуется. Договорились, что приду на прием; он на другой день принимал как депутат. Мне очень хотелось после полета его повидать и обязательно погладить по плечу или по руке. Вышла полная новых ощущений: «Ведь ты готовишься к новому полету, опять удивишь мир. А мы идем к тебе с мелочами, которые сами должны бы устраивать».

В воспоминаниях о Гагарине есть нечто взбадривающее. Будто к людям возвращается вместе с памятью о нем частичка собственной молодости, радостное время.