Любимец века

Вот он только что прочел «Войну и мир» и не мог дождаться, когда роман будут разбирать на уроке. Ему очень понравился Болконский!

- Чем же он тебе нравится?

- Он честный.

В один из первых уроков зашел разговор о счастье.

- Счастливым человек может быть только вместе со своей страной, - сказал Гагарин. Святая убежденность звучала в его голосе.

Отличная память тотчас подсказала строки из поэмы Алигер: «Нам счастья надо очень много. Маленького счастья не возьмем». Подвиг Зои представлялся ему верхом человеческого благородства и уже тем самым мог почитаться счастьем.

- Если бы я попал в такое положение, я хотел бы вести себя так же.

- Струсил бы, - шутливо ввернул кто-то из однокурсников.

- Нет!

Разумеется, это был обычный разговор обычных советских учащихся на рядовом уроке литературы. Значительным он становится лишь потому, что мы слышим его как бы из будущего, когда каждая мелочь биографии Гагарина приобретает особый смысл. И еще хорошо то, что этот эпизод воскрешает наши собственные чувства в том же возрасте.

Хотела бы я знать, кто не спорил, прочитав «Что делать?», о резкой, мрачноватой, волнующе-привлекательной фигуре Рахметова?

Юрий остановил Нину Васильевну в коридоре.

- Целую ночь проспорил в общежитии из-за Рахметова. Вот бестолочи! Говорят, что нечего ему было спать на гвоздях; героизм, мол, не в этом.

- А что отвечал ты?

- Дело не в гвоздях, а в испытании. Революционер должен знать, на что он способен, где граница его сил. Проверить это можно по-разному. В том числе и так, как Рахметов.

- Чем же кончился ваш спор?

- Я их убедил. Уже под утро.

Кроме литературы, Нина Васильевна вела уроки по грамматике русского языка. У Юры Гагарина тетради были чистенькие, аккуратные, а почерк скорее девичий (с годами он менялся). Но был случай, когда домашнее задание оказалось хоть и выполненным, но неряшливо, с кляксами, ошибками.

- Ребята, разве это похоже на тетрадь Юры Гагарина? - спросила она, поднимая листок со злосчастными деепричастиями.

Гагарин молчал. Опустил глаза - и ни слова в оправдание.

На перемене ученики догнали Рузанову в коридоре.

- Вы знаете, почему так получилось у Гагарина? Он вчера поздно вернулся с тренировки, а во всем общежитии выключили свет, заниматься было нельзя. Юрка проснулся на рассвете и готовил уроки наспех.

(Я подумала: в самом деле! Если это был зимний день, то ведь рассвет наступает так поздно, а в восемь часов в техникуме уже завтрак. Времени просто не оказалось.)

К следующему уроку Юрий подал тетрадку с двумя упражнениями: тем, которое было задано на сегодня, и с прежним, на деепричастия, переписанным заново.

- Больше этого не повторится, Нина Васильевна, - сказал.

И действительно, не повторилось.

- Был ли он фантазером? - переспрашивает она меня. И некоторое время находится в затруднении. - То есть мечтателем? Конечно, у него была мечта стать летчиком. «Я хочу летать», - говорил он мне не раз.

Я знаю, что человеческая память не самое надежное свидетельство. Иногда нам кажется, что было так, потому что именно это наиболее логично для того, что случается позже.

Нина Васильевна слегка горячится:

- Но он в самом деле мечтал об этом! Он мне говорил, как еще в детстве смотрел на летящие самолеты...

Да, я знаю. В Клушине опустился подбитый советский самолет. Все клушинские мальчишки бегали смотреть, когда немцы сняли охрану.

Но вот я спрашиваю летчика Юрия Гундарева:

- А почему вы и саш тезка пошли в аэроклуб? Послужило ли что-нибудь толчком? Не может быть, чтобы вы ни разу не вспоминали потом об этом между собою.

Гундарев не словесник, не педагог. Его мышление и память не тренированы профессионально. Однако он добросовестно думает.

- Знаете, - говорит он, просияв облегченной улыбкой, - скорее всего нам понравился, фильм «Истребители». И я и Юрий в разное время смотрели его. Он произвел тогда очень сильное впечатление!

- А как вы думаете, если б в Саратове не было аэроклуба, или если б Гагарин не смог его окончить и, следовательно, поступить в летную школу, как бы сложилась его судьба после техникума?

- Он бы учился в институте. Уж это я точно знаю, Я вспомнила, что и Шикин рассказывал: когда получали направление, Юрий говорил: «Вы, ребята, выбирайте что получше, а я возьму куда останется. Все равно ехать не придется».

Интересно, а когда он это говорил? Уже окончив курсы аэроклуба и наверняка готовясь к поездке в Оренбург? Или до? То есть когда возможен был еще и неудачный исход с окончанием аэроклуба?

Звоню Римме Гаврилиной. Она вспоминает:

- Направления мы получали в апреле. А дипломы защищали в июне.

- Не в мае?

- Нет, в июне. Даже, кажется, и июль захватывали.

- Ну, июль не может быть.

Я ведь знаю, что в июле Юрий уже жил на аэродроме ДОСААФ и трудно, так мучительно трудно, отрабатывал посадку.

Нина Васильевна Рузанова позвонила мне на следующее утро.

- А вы знаете, - торопливо сказала она, - ведь Юрий вел дневник. Вот бы разыскать его!

Я жадно спрашиваю, при каких обстоятельствах она об этом узнала.

- Мы остались с ним как-то вдвоем после занятий литературного кружка. Только что разбиралось его сочинение. «Юра, - сказала я, - ты же хорошо знаешь деепричастия, а у тебя попадаются обороты вроде: «сидя у окна, прошел трамвай». Он сердито хлопнул ладонью по лбу: «Вот пешка! Неужели я так написал?!» Потом застенчиво проговорил: «Давно хотел сказать: я веду дневничок. Только там, наверно, полно ошибок, да и пишу безалаберно: только о том, что меня взволновало в текущий момент». Он мне показал тогда некоторые страницы. А кое-что совсем по-детски неуклюже загораживал ладонью.

- Вспомните, пожалуйста, вспомните хоть приблизительно, какого рода были записи?

В трубке задумчивое молчание. И мое напряженное ожидание по эту сторону провода.

- Как-то весной мы всем техникумом ездили на маевку, в дачное место под городом, на Девятую остановку. И вот Юра описал этот день примерно так: «Как дышится легко! Неплохо было бы здесь и уроки готовить. Но далеко ездить. Ничего, рядом Липки».

(Липки - городской сквер в центре Саратова, в двух шагах от техникума. Там в те времена стояла гипсовая фигура летчицы. Юрий подолгу рассматривал ее. Есть даже такой любительский моментальный снимок его у подножия статуи.)

- Иногда он записывал впечатление от урока, - продолжает Нина Васильевна. - Например, о физике: «Сегодня Николай Иванович начал урок с того, с чего и всегда: с Жуковского. Имя это меня заинтересовало, хочется знать побольше».

С небольшой запинкой Нина Васильевна добавляет:

- Была запись и о моем уроке по «Грозе» Островского. Всего он мне не показал; наверно, там дальше шли его собственные рассуждения о любви. Но такую фразу помню: «Нина Васильевна вся ушла в урок».

Она молчит, растроганная воспоминанием. Потом добавляет:

- Его приятель Петрунин в одной статье написал, что «Нина Васильевна всегда была без ума от Гагарина». Это и так и не так: Юра Гагарин был моим любимцем, но не любимчиком!

- Нина Васильевна! Не оправдывайтесь. Мы все его любим. Я ведь тоже его люблю.

- Спасибо вам за это, - неожиданно говорит она, В этот день не захотелось больше ни с кем говорить, ничего записывать. Я приняла приглашение знакомых поехать с ними на моторном катерке за Волгу.

Тугая плотная волна, и мелкие зеркалышки, плывущие навстречу; Саратов в пепельной дымке, придвинутый к подножию круговых плоских гор - весь-весь необыкновенный солнечный мир поворачивался ко мне, как некогда и к Юрию, то одним боком с городскими трубами, то другим, лесистым, где тихая Сазанка вливается в Волгу, где рыбьи заводи и песчаные отмели, атласные под ногой; зыбкие острова в камышах... Ах, повезло тебе, Юра Гагарин, прожить здесь четыре года, повезло купаться в Волге, пить ее воду - какой же русский без Волги?! Вообще повезло. Повезло на прошлое, когда ты остался жив, уцелел малой соломинкой в буреломе войны. Но еще больше повезет в будущем, о котором ты еще ничего не знаешь.