На двух берегах

Видимо, пока фрицы разведчики тащили его от переднего края в свой тыл, он все не приходил в сознание, и они боялись, что он может отдать концы у них на руках, и затащили его в этот блиндаж, чтобы что-то сделать, чтобы он пришел в себя.

Но этот офицер с крестами, конечно, как всякий офицер на переднем крае, хотел воспользоваться такой возможностью и хоть что-то да узнать от «языка», взятого у противника, который стоял против его позиции. Что ж, пока они возились с Гюнтером, пока еще разведчики могли задержаться, офицер и хотел что-то выведать от него.

«Черта лысого тебе! - решил Андрей. - В вашем штабе я нужен живой… Но бить все-таки будут. Гады!»

- Какой дивизии! Полк, батальон, рота! - приказал переводчик. Раскрыв перед собой широкий блокнот, быстро записав в него ответ на первый вопрос, он готов был писать дальше.

«Сказать, что не знаю. - решил Андрей. - Что только прибыл на пополнение. Что вчера ночью прибыл на пополнение и знаю лишь командира взвода, да и то в лицо, и что он лейтенант. Мол, ночью выдвигались из второго эшелона, где-то нас разбили по ротам, потом прямо в траншею. А день проспал, ни с кем особо не говорил, не успел спросить, что за часть, куда попал. А до этого шел с маршевой ротой и куда шел - не знаю. Как все. Потому что солдату не говорят, куда его ведут или везут. Начальство знает и ладно».

«Чепуха! - оборвал он себя. - Так они тебе и поверят! Так они тебе поверили. Нашел дураков! Нашел мальчиков! Да по одному твоему потрепанному виду каждый догадается, сколько ты на переднем крае. Это они, сволочи, недавно…»

- Новгородцев. Сержант Андрей Новгородцев, - повторил он, выигрывая время и предавая еще раз себя, только себя, но никого больше, и острей посмотрел на блиндаж и на немцев, ища подтверждения мелькнувшей только в это мгновение мысли, что эти немцы недавно, совсем недавно на переднем крае, значит, сменили других, а это могло быть не известно нашим и могло представить для командования важную новость.

Все подтверждало его мысль, что эти немцы недавно на переднем крае: их еще довольно чистый вид - сами офицеры были ухожены: хотя и помятые, офицерские плащи не были потрепаны; шинели выглядели даже еще новей, новым казался и мундир денщика: карманы мундира не отдувались, не отписали, прилегали к нему свежо, не выгоревше, не затерто смотрелся фашистский вензель на всех их мундирах, поблескивали лаком ремни, поблескивало лаком и ложе винтовки, прислоненной к стене с краю от вешалки, видимо, денщиковской винтовки; карта на столе сохраняла упругость и, лишь сломленная на сгибах, не потерлась там, отсвечивая глянцем от падавшего на нее света из аккумуляторной лампы. Отсвечивал почти не поцарапанный термос, термос стоял в метре от стола, и Андрей хорошо заметил, что лямки термоса не захватаны и не скручиваются, и сам блиндаж еще был свеж, почти не закопчен, а в углу, недалеко от печки, сложенные в ровную кучечку, лежали белые щепки, видимо, подобранные при постройке блиндажа и сохраняемые денщиком на растопку.

«Значит, недавно рыли, а раз рыли, значит, тех блиндажей, что остались после смененной части, оказалось мало, значит, это, судя по всему, новая часть, более полная, более боеспособная», - решил Андрей. На все эти мысли ушли лишь крохи секунд, мысли не сбивались, не меняли друг друга, а вспыхивали одновременно, на все мысли ушло лишь то время, в которое он остро взглянул на блиндаж и немцев. «Но что мне делать?!» - кто-то крикнул в нем.

- Ты!.. Ты!.. - возмутился переводчик и зло прищурился, как бы отыскивая подходящее злое же продолжение, и немец-штангист, уловив его тон, поняв его как команду приготовиться, сделал шаг к Андрею и стал так, чтобы было удобнее бить. Остальные разведчики тоже приготовились, наклонились, а один из них даже посмотрел, куда ему пристроить «шмайссер», чтобы иметь обе руки свободными.

«Черт с ним! - Андрей сжался, напрягся. - Сразу на пол. На живот. Или я дам одному. А ногой второму! - решил он. - Не забьют. Я им еще ничего не сказал! Я им нужен! Сволочи!»

Старший офицер грифелем карандаша пошевелил награды Андрея так, что все они легли в ряд, так, чтобы первым в ряду оказался орден, и начал говорить, а переводчик тут же переводил.

- Скажите ему, что если он будет хорошо отвечать, он получит шнапс и махорку. Скажите, что война для него кончилась. - Офицер перевернул орден, наклонив голову набок, прочел его номер и опять перевернул орден.

Тот офицер, который курил, наклонился так, чтобы лучше видеть, и с любопытством посмотрел на медали, а орден, взяв за уголок знамени, поднес поближе. Второй офицер тоже наклонился к столу. Оба они были молодыми еще, на их мундирах, кроме фашистской эмблемы, ничего не было, ничего не было и на мундире денщика, и это тоже подтверждало, что все они недавно на фронте, так как ничего еще, ни одного креста, не успели заслужить.

Теперь Андрей рассмотрел, что у старшего офицера чистый, без их немецких, четырехгранных звездочек-пирамидок погон, но серебро на нем было витое, и это означало, что офицер - майор. У одного из двух молодых офицеров тоже был чистый погон, но с простым, прямым шитьем серебром, что означало, что этот офицер лейтенант, а другой молодой офицер был обер-лейтенантом, так как у него на погоне была одна пирамидка.

«Кончилась! - повторил себе Андрей, когда переводчик перевел ему. - За шнапс и махорку! Вот это цена…»

Он покосился на разведчиков - не рвануть ли у одного из них, у того же штангиста, «шмайссер», чтобы полоснуть их всех тут длиннющей очередью так, чтобы они закорчились прямо на своих местах - разведчики и денщик у дверей, переводчик прямо на табуретке, а офицеры возле стола. Но разведчики были не дураки, разведчики ждали и такого варианта, они бы могли при первом же его движении, всадить в него по полдюжине пуль - Андрей заметил, как угрожающе лег палец штангиста на спусковой крючок и как напрягся на нем - но они бы, конечно, даже не стали стрелять: он был их добычей, их «языком». Даром, что ли, они лезли за ним через передний край, лежали в грязи, поджидая этого «языка», когда вокруг были русские, даром, что ли, они рисковали не только самим стать «языками», но рисковали подохнуть от очереди из ППШ. А он еще не сказал им практически ни слова, не сделал ни крошки того, ради чего они и лазили через передний край. Нет, смысла убивать его для них не было. Рванись он к ним, они бы мгновенно упали на него, сшибли на пол, избили бы и как следует затоптали сапогами. Рванись он к переводчику за «парабеллумом», штангист и остальные упали бы на него сразу, и все бы было также, разве что с ма-лымй отличиями. Что он мог сделать сейчас? Один против десятерых, против вооруженных здоровых десятерых фрицев, безоружный, избитый, почти отчаявшийся?..

Смени по волшебству все наоборот, перенеси судьба его через передний край в наш блиндаж, поставь с автоматом за спиной хоть этого штангиста, тоже безоружного, тоже с разбитой, раскровавленной головой, дал бы он этому фрицу вырвать у себя ППШ? Черта с два! Черта с два! И штангист черта с два даст ему это сделать!

«Но что-то надо же делать!» - крикнул он себе.

- Шнапс? Махорку? - переспросил он, не давая включиться переводчику, а подключая к разговору майора, к разговору не по существу допроса.

- Да! - подтвердил майор и развернул хорошенько карту и вгляделся в нее. Он опять начал говорить, а переводчик переводил:

- Где и какие огневые точки находятся на этом участке? Где позиции артиллерии? Где штаб батальона? Где штаб полка? Где проходят линии связи между полком и батальоном? И пусть он не врет, он старый солдат, он должен уметь читать карту. И пусть он не врет, скажи ему, скажите, что многие огневые точки мне известны, и если он соврет, я его поймаю, и тогда ему будет не шнапс и махорка, а будет плохо, - предупреждал майор.

Пока переводчик переводил ему все это, он сообразил, что этого майора интересует участок против его батальона, что майор хочет пополнить сведения о противостоящем ему противнике, полученные от того командира, которого он сменил. Приподняв голову и сделав два небольших спокойных шага к столу, Андрей различил на карте кривую жирную линию с частыми усиками, обозначавшую передний край, и за ней значки наших огневых точек. Значков было немало, и от них у него защемило сердце - там были, там, под этими значками, были свои! Он даже увидел их - и пулеметчиков, и пэтээровцев, и артиллеристов - он увидел их серые, измазанные глиной, прожженные шинели, шапки-ушанки, повидавшие не один дождь, не один мокрый снег, верно служившие и для того, чтобы их носить, и как подушка, и как емкость, куда, перед тем как рассовать по карманам, солдат получает сухари.