Страница 37 из 80
На четвертую террасу он ступил совершенно безоружный: без лат, без меча, без ветви. Но новый мир к нему был добр и не потребовал воинственных усилий. Мальчик шел по высокой, по пояс, желтой — не осенне, а первозданно солнечно-желтой — траве, удобно обвернутый в серый теплый туман, а с неба сыпались, не обжигая его хорошо защищенного тела, горячие голубые искры. Это была минута отдыха; он шел, засыпая на ходу.
Вулкан заработал опять, заклубились ряды разноцветных стекол; нет, даже не вулкан, — космическая катастрофа разрушила их на этот раз: в воздухе носились обломки только что видимых, почти осязаемых миров. А когда снова стали обозначаться горизонтали, замок с девочкой, выглядывающей из окна, оказался опять, как в самом начале, наверху, под мягко пульсирующими на куполе соцветиями, а уровнем ниже выступила дорога, чуть выпуклая, мощенная серым старинным камнем. Сюда-то и поднялся по волоскам-ступеням из еще не успокоившейся разноцветно клубящейся мглы мальчик, одетый по-прежнему в плащ из теплого тумана. И девочка в башне уже видела его, ждала. Он, улыбаясь беспечно, ступил на серый камень и тотчас же начал медленно на него оседать, упал на руки, хотел оттолкнуться с силой и распрямиться, но распластывался все больше и больше безмерно отяжелевшим телом. Была секунда, когда казалось, что ему удастся хотя бы стать на колени, но камень опять его разогнул и держал, как держит магнит тонкий листок железа. Последним усилием плеч он сбросил плащ из тумана, и тот осел на камнях быстро высыхающими каплями. А девочка стояла в окне башни…
Кто закричал: она или та, что сидела рядом? Опять качнулись уютные камни под ними. Разноцветные стекла перешли из горизонтального в естественное, вертикальное положение. Купол с пульсирующими соцветиями растаял.
…— Дальше, дальше, — настаивала она.
— Не могу… — Он отдыхал, обмякнув сердцем, и думал устало, что, конечно, обманул и ее и себя, когда уверял, что сочинил эту историю у очага мальчиком. А может, обманул не особенно, если сейчас в нем фантазировало детство, умудренное ошеломляющей новизной мира?..
Несколько минут они сидели молча, потом она, заглянув восхищенно в его побледневшее, осунувшееся лицо, негромко воскликнула:
— Ты маг? Ну, конечно! Теперь понимаю, почему ты вернулся сегодня. Хочешь победить ночью, стать Первым Великим?
— Ночью? — тихо изумился Ноан. — Первым Великим? (Идя сюда, он обещал себе ничему явственно не удивляться, но сейчас, опустошенный, об этом забыл.) Ты — о чем?
— У тебя, рыцарь, хорошая память, — лукаво заметила она. — Ты помнишь улицу, где родился, и девочку, с которой из мокрого песка лепил замки, но, видимо, забыл две вещи: имя этой девочки — ты ведь по имени не назвал меня ни разу — и что означает герб города: колесо с четырьмя пантерами…
— Погоди, — остановил он ее, — может быть, во мне раскроется твое имя.
Он сидел, дыша тяжко, как после долгого бега, на изодранном плаще — откинулся расслабленно к стене, подставив солнцу расцарапанное лицо и израненные руки, и она пожалела его как сестра — может быть, даже как мать.
— Зовут меня Тао.
— Тао…
— А ночь сегодня особая. Ночь Торжества Великого Возвращения. В двенадцать часов исполнится 1400-й год, и летосчисление начнется опять с 1000-го года. Ты видел колесо с пантерами на воротах? В нем — четыре столетия, раз в век оно поворачивается. Когда наверху пантера с распластанными крыльями, последнее столетие течет к Торжеству Возвращения… В эту ночь у ратуши показывают искусство жонглеры и Великие Маги. Жестокое состязание определяет Первого, Второго и Третьего Мага. Эти титулы с тайнами воплощения, колдовства и чернокнижия они передают сыновьям, а те — дальше… Сегодня ты увидишь потомков трех Великих Магов, которые победили четыреста лет назад.
— И Великие Маги умирают? — устало усмехнулся Ноан.
— Конечно, — ответила она строго. — Умирают и Великие Маги. Не умирает один человек: епископ.
— И много оборотов успело совершить колесо с пантерами?
— Сегодня четвертое Великое Возвращение. Первое было в честь окончания постройки собора на холме… — Она улыбнулась. — Вот я и подумала: если ты захочешь, то сможешь стать Первым Великим.
— И дети мои…
— И внуки…
— Нет, Тао, — возразил он как можно мягче. — Я не стану никогда Великим Магом. Даже Третьим. Пойми: я не маг. Это…
Она, наклонив голову, терпеливо ждала.
«Потом, — решил он, — потом. Рано…»
— Сейчас, — подняла она голову, рассматривая его опять подробно, но уже без настороженного любопытства тех первых минут, — я понимаю одно: ты не накормлен, твои веки воспалены, а плащ изодран. Тебе надо поесть, поспать и переодеться.
— Да, — согласился он. — Гостиница далеко?
— Гостиница? — Она растерянно улыбнулась. — Это что?
— Потом, — пообещал он устало. — Но плащ, новый плащ, в нашем городе купить можно?
— Покупать не надо! — бережно погладила она его изодранный, старый. — Я дам тебе плащ брата. Он был одного роста с тобой.
— Был? — участливо коснулся Ноан ее руки.
— Он работал каменщиком, — тихо рассказывала Тао. — И его убило…
— Каменщиком? Что он строил? Ты мне покажешь? Сегодня же! А много ли в городе каменщиков? А? Тао!
— Что с тобой? — откинулась она к стене, у которой они сидели. — Я рассказывала тебе о Руте. Его убило большим камнем…
— Да, да, — заставил он себя успокоиться. — Я бестактен, нет, бессердечен.
— Ничего. Слушай. Когда в нашем городе что-нибудь разрушается от старости, это тщательно восстанавливают по чертежам, которые хранятся в подземелье у Великого Архивариуса и Великого Историка Таама. И каменщиков мало, это самые тихие и печальные люди, веселее их и чеканщики, и бочары, и сапожники, и пекари. Рут был тоже молчалив и печален. Лишь в последние дни он был оживленнее, чем обычно, и что-то чертил вечерами на земле палкой. Камень упал ему на голову, когда он, стоя на коленях, месил раствор. Родители умерли рано. Он был старше меня и мудрее.
— Ты осталась одна?
Она резко поднялась с низких камней и посмотрела на него с высоты, которая доступна только старшей сестре или матери.
— Пойдем?
— На улицу Малых Шагов? — комкая плащ, поднялся и он.
Они вышли из милого дворика на улицу. Ноан увидел в нескольких шагах спину человека, расчищавшего метлой мостовую. Был он ниже ростом, согбеннее и, очевидно, намного старше, чем тот, первый, и работал утомленно; снег, ставший опять обыкновенным, белым, чуть дымился у его ног.
Человек поворачивался к ним, тяжко шаркая метлой по камням, голова его была опущена низко-низко; он, видимо, и не собирался ее поднимать, но Ноан мысленно уже увидел это с нестерпимой явственностью и застыл, умоляюще сжав руку Тао.
— Не бойся, — успокаивала она его шепотом, как ребенка. — Он в маске из кожи телят. Ты не увидишь его лица. Никто никогда не видит лиц гинги. Их даже хоронят в масках…
— Ты назвала их… гинги? — Не выпускал он ее руки, смутно удивляясь незнакомому названию.
— Ну да. Гинги. Уроды… Ну, отвернись, если ты и маски боишься.
Стараясь не видеть низко наклоненной головы старика и не слышать шарканья метлы, он беспомощно озирался и уже хотел повернуть обратно, когда различил чуть позади их, слева, шириной в несколько ладоней, щель между коренастыми бюргерскими домами; не оживленную ни единым окном, и с силой потащил в нее Тао.
Через минуту они остановились, защищенные мощными стенами, перевели дыхание; он объяснил, почти касаясь лицом ее лица:
— Я не мог и не видя идти мимо. Понимаешь: даже не видя…
— Пытаюсь понять, — ответила она печально. И сострадательно улыбнулась — Рыцарь так робок?
Он молчал, и она, уже без улыбки, деловито сообщила:
— Эта дорога тоже ведет к ратуше, а там — рядом… — И повела его за собой.
Они шли молча. Через несколько минут Ноан остановился.
— Да, я боюсь.
Они шли, и Тао тихо рассказывала ему; эхо углубляло ее шепот.