По зову сердца

— Ох, доченька, не Гришкина ли ты жена? — засуетилась старуха.

— Да, была его жена.

— Моя родненькая, — чуть не плача, проговорила старуха. — Спасители вы наши, вызволили нас… Заходи в хату, заходи, — пригласила она, а сама побежала на огород звать деда.

В комнате старики начали рассказывать, перебивая друг друга.

— В сорок первом году тут были большие бои, — начала старуха.

— В окружение наши тут попали, — добавил старик.

— Да ты мне не мешай, — рассердилась старуха, — не мешай… Вышла я во двор после боя…

— Еще был бой, когда ты пошла, я тебе сказал — не ходи, а ты пошла.

— Да, еще немцы стреляли, а я вышла во двор, думаю, может, для коровы сена принесу. Слышу, на огороде вроде стонет кто-то. Прислушалась — и вправду стонет, а кругом хаты горят, страх такой! Я перепугалась, прибежала в хату, дух не переведу. «Ты что, — спросил дед, — сдурела?» — «Там на огороде кто-то стонет», — ответила я. «Пойдем посмотрим», — сказал дед.

Приходим — лежит человек, наш офицер. Волосы черные, курчавые, как у нашего Мишки. У нас же сын Мишка — офицер на фронте, письмо получили недавно, уже капитан.

— Ну, дальше, — перебила я старуху.

— Голова у него вся в крови… Дед спрашивает — что делать? Я говорю, надо забрать его в хату, это же наш офицер. Может, Мишка вот так тоже у кого-нибудь на огороде лежит… И мы с дедом забрали его в хату, а он без памяти. Положила его в хате, а деда послали за лекарем, такой хороший у нас лекарь есть. Пришел, сделал перевязку раненому, привел его в чувство. А мы подумали: как придут фашисты, они же убьют офицера.

«Знаете что, я заберу его в больницу, пускай лежит там, к больным немцы не так придираются», — сказал лекарь и ушел. А потом, когда затихла стрельба, приехала линейка и увезла его в больницу, она тут рядом. Скоро пришли фашисты. Что они тут делали!

— Ну а Гриша?

— А он: полгода лежал в больнице, его лекарь укрыл от фашистов, а потом, пока он совсем не окреп, работал санитаром там. Потом мы его опять забрали, он как сын у нас жил, помогал деду. Так было с год, а потом к нам начала бегать Тамарка да звать его к себе. Тогда он перешел к Тамарке. У нее два брата у полиции, полицаями служили. Они и стали его уговаривать: «Чего сидишь, ты же инженер-строитель, а здесь вон строят линию обороны, укрепления. Иди работай, коммунисты больше не придут! Под Сталинградом их вон всех положили!» Пришел Гришка до нас, — продолжала бабка, — и рассказывает: «Вот сегодня я во сне видел свою жену, будто я ей туфли покупал, — может, она и жива?» — «Жива, говорю, Гриша, мабуть жива!» — старалась я его успокоить. Потом как-то опять он мне говорил, что тянут его Тамаркины братья служить к фашистам, у строительную контору. А я ему говорила: «Не ходи к ним на работу, Гришка. Приходи, живи у нас, как сын нам будешь. Деду помогай, пока наш сынок не вернется. А потом партизанов найдем». А он сказал: «Нет! Буду у Тамары жить». Они, мол, зовут, неудобно отказываться. И начали они там — що ни вечер, то пьянка, то гулянка. А мясо, свининку откуда брать? У колхозников полицаи забрали. А той лекарь, шо лечил его, обижався. Каже: «Я думал, что нашего охвицера спасаю, рисковал, немцы могли всю мою семью на первом суку повесить. А он вышел и связался с полицаями и начал грабить колхозников. А ведь я хотел его связать с партизанами, для которых лекарства достаю…. А он, смотрите, еще и укрепления немцам строит!» Потом пришли наши и забрали его и вместе с теми полицаями судили его.

— А где он сейчас? — с замиранием сердца спросила я старуху.

— Да де ж? Тех полицаев у Сибирь присудили, а его в армию забрали.

— А где он сейчас, его адрес вы знаете?

— Я не знаю, доченька. А Тамарка знает.

— Нет, она сказала, что не знает.

— Да как же так! Она вчера мне показывала телеграмму от него и хвалилась. Требуйте, у нее есть адрес.

Простившись со стариками, я снова пошла к Васько.

Вся семья сидела, видно, на совете кругом большого стола. Я вошла, и у меня словно помутилось в глазах: и он, мой Гриша, сидел здесь с ними, с изменниками, за этим столом, с ними жил, с ними ел и пил. А раньше он совсем не был пьяницей…

— Давайте адрес Гриши! — сказала я им, с трудом сдерживая гнев.

— Нету у нас его адреса. Его в армию забрали, и оттуда он нам еще ничего не писал.

— Хватит меня морочить! Давайте сейчас же телеграмму! — закричала я.

— Какую телеграмму?! — вскрикнула Тамара. — Я ничего о нем не знаю!

— Ах, вы еще издеваетесь надо мной! — взбешенно крикнула я и, вынув пистолет, взвела курок.

Мать и отец закричали:

— Дай телеграмму!

Дрожащими руками женщина достала из кармана телеграмму и подала мне.

«Дорогая Тамарочка, поздравляю днем Первого мая. Сообщи, нет ли писем моих родителей. Целую крепко».

Ниже был указан адрес: город Сталино, улица, номер дома.

Я положила телеграмму в планшет и молча вышла. По дороге снова подошла к работавшим на поле девушкам.

— Вы что, еще не отдыхали? — спросила я их.

— Немного поспали — и снова за работу, — ответила за всех Дуня. — Наша бригада комсомольская, надо другим пример подавать. Ну а вы как? Говорили с Васько?

Девушки мне очень понравились, их сердечность настраивала на откровенность. Поделилась с ними своей обидой. Я любила мужа и мстила за него, а он? Попал в окружение и остался у фашистов. Спасал свою жизнь, искал теплого места.

— А теперь, если останетесь живы, будете с ним жить? — спросила одна из девушек, и все посмотрели на меня, ожидая ответа.

— Не знаю, я еще не думала об этом.

— Да что тут думать, — возмущенно сказала Дуня, поправляя сбившуюся косынку, — тут и думать нечего. Если бы мой Мишка не пошел в лес партизанить, а сидел бы у хаты да смотрел, как фашисты народ мучают, я бы его и знать не захотела. На что мне такой муж нужен?.. Что тут думать, — заключила она и, помолчав, добавила: — Когда наши пришли, мой Мишка с партизанами пошел в армию и теперь уже два ордена имеет…

Мне стало стыдно, что я не смогла сразу ответить на этот вопрос, а Дуня так быстро и категорически решила его.

В тот же вечер я уехала со станции на первой дрезине.

В дороге очень болела нога. Давно, уже несколько дней, без перевязки. Бинты промокли, и в сапоге чувствую влажность. Напрасно я забросила палку… «Стыдилась», — укоряла я себя.

Но душевная боль заглушала физическую. Опять стала думать о Грише. «Гриша жив! — шептала я, лежа в тамбуре вагона. — Скоро увижу!» — и сердце заходилось от радости. Вспомнилось, как радовался он, когда я приехала к нему во Львов. Всегда он был веселым и ласковым. Что случилось с ним? Почему его судили? Неужели старуха говорит правду? А может, она наврала? Судили, говорит. Ну а если взяли в армию, — значит, он не виноват! А Тамара Васько?! Что общего нашел он с этой семьей? Скорее бы встретиться! Так всю дорогу ломала я себе голову, ворочаясь с боку на бок, всматриваясь в темноту степи.

В восемь часов утра я приехала в Сталино. Направилась по адресу, указанному в телеграмме. Подошла к казарме, постаралась успокоить себя: думалось, раз Григория взяли в армию, значит, он не совершил преступления перед Родиной, а воевать еще успеет. Интересно, в каком он звании? Увидев во дворе старшего лейтенанта, спросила:

— Скажите, здесь находится лейтенант Жернев?

— Лейтенант в кавычках? Есть такой… А вы кто будете? — поинтересовался он, рассматривая мои погоны.

— Я его жена.

— Как жена? Он рассказывал, что его жена погибла.

— Как видите, жива.

Старший лейтенант обратился к стоявшему неподалеку бойцу:

— Бегите скажите Жерневу — жена приехала.

Боец опрометью бросился в казарму.

«Какой же Гриша теперь?» — подумала я, стоя у столба. В моем представлении он остался таким, каким я его помню перед войной: стройный, подтянутый, щеголевато одетый, с красивыми черными глазами, вьющимися волосами. На губах его всегда играла улыбка.