Страница 47 из 56
27 ноября 1980 г.
Утром улетел в Кундуз Володя. А я пошел к самоходчикам. Разговаривал с младшим сержантом. Он попал в такую историю. Во время несения службы в аэропорту подошел афганский летчик. Попросил достать пистолет и продать его. Сержант, не будь простаком, сказал, что подумает. Доложил о случившемся командиру. Тот — нашим «особистам». «Особисты» связались с «хадовцами» и решили дело провернуть совместно. Дали солдату пистолет. Когда состоялся обмен в разбитом самолете, внезапно нагрянули. Афганца взяли с поличным. На беднягу страшно было смотреть — побелел, позеленел и затрясся всем телом. Нашему солдату для приличия разок врезали, чтобы все было натурально. Ему нести службу на аэродроме. Могут отомстить…
Из рассказов о «хадовцах»: «Приводят пленных. Встречают задержанных хозяева учреждения ласково. По мусульманскому обычаю три раза поочередно прижимаются то к одной щеке, то к другой. А через полчаса, бывает, уже волокут за ноги по лестнице. Того, кого так тепло встречали…»
28 ноября 1980 г.
С утра отправились в резиденцию. Делегировали на партийную конференцию. Было холодно. Но я поехал раздетый в надежде на дневное тепло. Телогрейку не ношу, а десантную куртку надевать рановато.
По пути обратил внимание: в городе появились плакаты и лозунги. По-русски — на красных полотнищах, по-афгански — на зеленых. (Почему мусульмане любят этот цвет? Может быть, оттого что зелени почти нет? Все серое, голое, пыльное и каменистое…)
Плакаты и лозунги посвящались женщинам. Оказалось, в зале, находившемся неподалеку от нашего, работал какой-то симпозиум. На нем была и Валентина Терешкова. Видел ее метров с пятнадцати.
Женщин собралось много. Кроме афганок приехали, видно, и из других стран. Мы стояли у дороги и грелись на солнышке. Проходят две девушки. И вдруг обе: «Здравствуйте!» От неожиданности я даже вздрогнул. Хотя сказать «вздрогнул» — значит ничего не сказать. Я чуть было не отпрыгнул в сторону: афганки и вдруг так запросто с шурави… Тем более я с автоматом.
Среди женщин было немало таких, которые в отличие от общей массы в Кабуле умеют хорошо одеваться. Видно, воспитаны, культурны. За весь «эпос» я столько афганок без паранджи не видел.
Наша конференция проходила в холодном зале. Заколели и чуть не околели. На зачитку постановления и доведение результатов выборов не пошел. Разгова-ривал с солдатами-афганцами из охраны Кармаля. Одеты они, как петухи. Красные воротники, обшлага. Что-то от маскарадного костюма. Один хорошо говорил по-русски. А матом ругался в совершенстве. Спросил, где научился. Ответил, что работал на комбинате с нашими гражданскими специалистами. Я сказал комплимент по поводу яркой формы. Хозяева в долгу не остались: «У коммандос тоже неплохая».
Возвращаясь из резиденции, предложил полковнику из Москвы остановиться и сфотографироваться на память. Однако он отказался. А я вспомнил: в городе началась «чистка». Остерегается…
Вечером прилип Кожанов. Сначала я его отправил подальше, но потом набрался терпения и убедил, что не обязательно быть похожим на всех. Олег (это с ним редко случается) на сей раз согласился.
29 ноября 1980 г.
Работал в машине. Приходит прапорщик Валера Горюнов с банкой растворимого кофе: «Доставайте сахар, сейчас пир устроим».
Мы с Николаем засуетились. Потом Терентьев вспомнил: «А что искать, у Шилова целый склад в машине». Я не лезу в те ящички, где хранит провиант Пёр Саныч (так мы между собой называем Шилова. Солдаты же, те величают чуть по-иному, меняя букву «п» на другую…). Пожимаю плечами: «Неудобно…»
На меня сразу надавили. Отведать кофе самому хотелось, поэтому согласился: «Шут с вами. Берите сахар!»
Попили от души. Забыли уже и запах приличных напитков. После закурили и начали представлять, как прилетит из командировки Шилов и обнаружит «утечку» сахара.
— Знаете, что он скажет?… — начал Терентьев.
— А мы сейчас сочиним… — перебиваю Николая. — Вспоминайте жаргон Шилова.
Пошевелив мозгами, вспомнили характерные для Пёр Саныча словечки. Сообща сочинили стих и покатились со смеху. Начало нашего творения звучало так:
30 ноября 1980 г.
Батурин с раннего утра устремился к стоянке самолетов. Вернувшись, сообщил, что прилетел Шилов и привез посылки. Встретили как самого дорогого гостя. Сразу же сели в «греческом зале» завтракать. Потом я поехал в Кабул. Отвез в полк прибывшего молодого лейтенанта. Работал в резиденции до сумерек. Когда стало темнеть, выхожу из ворот и двигаю к штабу полка. Все посты знаю, как свои пять пальцев. И вдруг из кустарника: «Стой, кто идет?» Поставили секретный, о существовании которого и не подозревал. Сразу вспомнил, что не спросил пароль. «Я иду!» — отвечаю и продолжаю шагать, как ни в чем не бывало. «Стой, пароль!» — кричит из кустов солдат. «Да что ты глотку дерешь? — начинаю злиться. — Еще светло, а секретный пост выставляется на ночь. Не видишь, офицер идет?..» Часовой не унимается: «Стой, стрелять буду!»
Подхожу. Объясняю, кто я и откуда. А оружием, говорю, не пугай. У самого два ствола — один на плече, другой в кобуре. Вызывай начальника караула, раз уж такой уставник. Думаю, меня каждая собака в полку знает. Сейчас придет офицер и проблема не будет стоить выеденного яйца.
Однако начальником караула оказался молодой лейтенант, только что выпустившийся из училища. «Документы!» — требует. Я ему: «Юноша! Выезжая из лагеря даже на проверки боевого охранения, не говоря уже о рейдах, все оставляю в штабе. Мы с тобой вроде бы не в Рязани…»
Трудно обрисовать восторг, овладевший лейтенантом. Возомнив, что поймал шпиона, повел меня к начальнику штаба полка. И какое же было разочарование молодого служаки, когда я заговорил с майором, словно мы виделись с ним час назад. Но начальник штаба, пользуясь случаем, накинулся: «Сами нарушаете установленный порядок. Даже пароль лень узнать. Вот посажу и будете ждать в дежурке, пока ваши не приедут на проверку».
Надо сказать, пути у меня с этим майором пару раз пересеклись. Еще в Союзе. Особо не жаловали друг друга. А тут такая прекрасная возможность досадить товарищу из вышестоящего штаба. Короче, обругались. Я сел в дежурке, закурил и разговариваю с дежурным по полку. Только собрались попить чаю, вновь входит начальник штаба. Он что-то сказал мне обидное и я тут же ему ответил. «Встать!» — картаво заорал майор. Я встал. «Сесть!» — опять выходит он из себя. Я сел, думая, что на этом все и закончилось. Но не тут-то было. Он опять орет: «Встать!..» Ну, тут уж заклинило и меня. Я вскочил и сам зарычал на него, напомнив, что вроде бы являюсь офицером и не намерен терпеть к себе хамское отношение. Провинился — доложи моему начальнику, а унижать себя я не позволю. Выпалив это, демонстративно уселся на стуле. Больше майор уже и не пытался меня поднимать. И в это было в его интересах. Еще одно его телодвижение — и я бы ему перечислил весь зоопарк. К счастью, до этого не дошло.
Я спокойно попил чаю с дежурным, поболтал с ним. Потом пришли ребята из полка проведать, узнав, что меня «арестовали». Посмеялись, пошутили. Майора не очень-то жаловали подчиненные и были рады, что ему досадил представитель вышестоящего штаба. Я дождался приезда нашего проверяющего, зашел попрощаться к командиру полка. Он и говорит: «Попроси прощения у начальника штаба, ты же младший». Я ответил, что коль майор попытался меня унизить в присутствии дежурного по полку, то я ему ничего не обязан. Пусть каждый отвечает за свои ошибки сам. «Ладно, бог с ним со всем, забудем», — сказал на прощанье командир полка. Мы пожали друг другу руки, и я уехал на аэродром.
Да, днем присутствовал на офицерском суде чести. Разбирали дело старшего лейтенанта. Был ротным, два года назад снят с должности. Здесь же хотел заняться «бизнесом». Купил двадцать девять ящиков с мылом для продажи. Присудили понизить в звании до «лейтенанта».