Страница 44 из 56
Много дел за ротой Лозинского. По заслугам. Рад за друга от всей души.
12 ноября 1980 г.
После обеда объявили, что будет построение. В целях соблюдения «секретности» никому не сказали о его причине. Собрали всех, посадили в машины и погнали в резиденцию. Еле отпросил Терентьева. Пусть работает. Опять он не успел выполнить свою задачу.
Приехали в афганский полк. Проверяли наличие людей. Все было проведено чисто формально. Встретил товарищей из второго батальона. Поделились новостями. Зашли в магазин для солдат-афганцев. Не поймешь: то ли буфет это, то ли дукан, а скорее всего чайхана. Убого. Один из солдат подходит ко мне и показывает на пистолет: «Чан афгани?» («Сколько стоит?»). Жестикулируя паль-цами, предлагает сумму. Сначала оторопел: это мне, советскому офицеру-десантнику?!. Да я душу вытрясу!.. Но потом опомнился, сдержался. «Шурави не покупает и не продает. Он имеет понятие о чести и воинском долге», — это я объяснил солдату тоже на пальцах… с использованием местного диалекта.
Когда вышли, майор, сопровождавший меня, говорит: «Нас предупредили на такие моменты не обращать внимания. Что поделаешь — сброд».
Подошли к машине. Начопер выругался: «Надо идти быстрее». Я ответил: время, отведенное для проверки, не кончилось. А если что-то изменилось — нужно предупреждать. Гнусноватый мужичишко. Мелочный, маленький, согнутый. А когда выйдет из палатки в спортивных штанах на своих тощих кривых ножках — ни дать ни взять — помойный кот. Пару раз я с ним сцепился не так давно. Вот он и пытается то тут, то там уколоть. Благо, с остальными полковниками в штабе у меня добрые отношения. Они в обиду зря не дадут.
По городу ехали, когда совсем смерклось. Чужие дома, чужие нравы, чужое одеяние у людей. Да и сами они не такие, как мы. Все опостылело. Непонятно одно — какая связь между двумя словами: «русские» и «Афганистан»? «Думал ли ты, крестьянский парень», что занесет бог весть куда?..
На улицах, чуть стемнело, женщин нет. Одни мужчины и дети. Днем в Кабуле заметил, что наступила золотая осень. А ночью уже было не до лирического настроения. К тому же в это время, как говорят, все кошки серы…
Приходил прощаться Володя Перов. Увольняется в запас. Десантировались вместе на Неман. Какие теплые, прекрасные ученья! А люди в Гродненской области!..
Почты не было — самолет сел поздно.
13 ноября 1980 г.
Сегодня день, на удивление, богат неприятными событиями. И впрямь недобрым словом помянешь «чертову дюжину». Сообщили, что в Джелалабаде погиб Саня Старогородский. Третий из нашего выпуска. Кто следующий?..
Говорят, нелепая смерть. А есть ли она на войне? — Нелепая?.. Если кто-то выпустил пулю или снаряд, кто-то установил мину, то не может быть шальной пули или случайной мины. Их ведь только для того и выстреливали или устанавливали, чтобы кого-то убить. Даже несчастный случай на войне не является таковым. Тысячи людей собрали вместе, измордовали морально и физически и кто-то когда-нибудь неизбежно совершит ошибку. «На войне как на войне»…
Вечером стал заливать в печку соляр — уронил в бачок фильтр. Пришлось отправиться на поиски проволоки. Не нашел ничего, кроме куска колючей. С трудом освободил ее от «ежиков». Согнул и давай ловить фильтр. Удалось со второго захода.
Отравился на обеде. Подташнивает.
Пошли в баню. Воды долго не было. «Голосовали» около часа в палатке, обозначающей предбанник. Только начали мыться — вода кончилась. Все изруга-лись.
Пришел к себе. Взялся подшивать воротничок — погас свет. Сидел в темноте полчаса. Кстати, лампочка опять помигала и сошла на нет. Понес письмо на ФПС, а прапорщик уже уехал. Еще одно невезение. Вопрос: какие неприятности впереди?
Еду на ночную проверку с Кожановым, а он «усугубился». И где только «прапора» достают? Олега, когда выпьет, всегда тянет на подвиги. Поживем, в общем, увидим.
Два раза приходили письма. Мне не было — опять неприятность, хорошо бы, если бы она была последней.
14 ноября 1980 г.
Пропал часовой. Я обошел вокруг палатки, но солдата нигде не оказалось. Дело было за полночь. Я возвращался с проверки караулов. Последний пост был здесь, у морга. В инженерно-саперном батальоне.
Разыскивая часового, вошел в палатку. Я здесь уже был однажды, когда привезли Рябинина. Сережка погиб нелепо. Убит своими же. Воевал под Джелалабадом. Участвовал в той операции, когда батальон попал в окружение. Получил орден Красной Звезды. А через несколько месяцев бес попутал — решил с одним лейтенантом и прапорщиком «толкнуть» афганцам трофейную радиостанцию. Об этом прознали «каскадовцы» — «эмвэдэшники» по-просту. Они подъехали к месту предстоящей сделки, чтобы взять с поличным. Сережка Рябинин — старший лейтенант, и молодой взводный бросились бежать. Те и полоснули из автомата. Лейтенанта ранили, а Рябинина наповал. Только прапорщик оказался целым и невредимым. Он остался стоять на месте: ему терят было нечего.
Я пришел в морг со старшим лейтенантом Саней Старогородским, чтобы попрощаться с товарищем. Вместе начинали лейтенантскую службу в дивизии. Сокрушались: «Сережка, Сережка… Да как это ты… За храбрость получил орден, а тут… Как додумался, как мог…»
Нам не открыли тогда холодильник. Врача с ключами не оказалось на месте. Мы шли обратно в штаб с Саней и я вспомнил, как год назад однажды стал свидетелем такого спора. Говорили об офицерской карьере в ВДВ. Это было после укладки парашютов. Присев на корточки, Рябинин говорил: «В ВДВ до майора дослужиться можно без проблем. Я уверен, что уж до майора-то дослужусь точно…» Не дослужился Серега, остался вечным старшим лейтенантом…
А вчера погиб Старогородский. Задавила машина в Митерламе. Прыгнул на подножку и сорвался. «Урал» прошел колесами по груди…
Я не могу в это поверить. Перед глазами стоит невысокий кудрявый Санька, изготовившийся для прыжка с парашютной вышки… Это было поздней осенью семъдесят шестого. У нас были парашютные сборы для выпускников военных училищ. Все лейтенанты, оскальзываясь на траве, покрытой густым инеем, при приземлении валились с ног, а Старогородсюй удержался. Один из всех. Ловкий был парень. Я вдруг такое — машина шла со скоростью всего нескольких километров в час. Накануне у Саньки родился сын. А месяц назад он получил орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» — «звезду шерифа»…
Воспоминания о погибших товарищах сменились у меня раздражением на ча-сового, который оказался внутри освещенной палатки. Солдат сидел на цинковом гробу, положив на колени автомат, и курил. Он даже не встал при моем появлении.
— Почему вы бросили пост? — строго спрашиваю я.
Но ответа не слышу. Кажется, часовой не видит меня.
— Да брось ты, ну чего пристал к человеку? — вдруг раздается чей-то голос.
Подняв глаза, вижу такую картину. На сдвинутых столах лежит убитый, раскинув в стороны руки и ноги. Покойник совершенно голый. Видно, закостенел уже. А два солдата трут погибшего тряпками. И так быстро… Руки просто мелькают: туда-сюда, туда-сюда. Чуть поодаль висит парадная форма с черньми погонами и артиллерийскими эмблемамии.
«Не наш, — думаю, — не десантник…»
Говорил один из тех двоих, которые терли труп. Отложив в сторону серую тряпку, он кивает головой на убитого и продолжает:
— Ну что им сделается? Покойники не убегут. Зачем охранять… Пусть парень отдохнет, покурит… Не трогай его, старлей…
«Что это еще за панибратство: «ты», «старлей»?.. Как вы разговариваете с офицером?» — хочу возмутиться я, а потом сразу сникаю: перед смертью все равны. И солдат, и офицер, и генерал. А здесь, в полевом морге, ее царство. Царство смерти…
— Ты бы лучше помог нам, — говорит солдат. — Смотри, вон второй лежит. Бери тряпку и три его. Надо покойника чистым положить в гроб… Видишь, их сколько?..
Я только сейчас заметил цинковые гробы, стоявшие в стороне штабелем… Перевожу глаза на столы и вижу еще одного убитого. Сам не зная почему, подчиняюсь спокойному голосу солдата. Подхожу к трупу. Взгляд мой прикован к коротко остриженной голове, возле которой лежит что-то серое, видно, тряпка. Кожа с закровеневшими волосами отстала от кости, и я вижу трещины на черепе. Думаю: «Как на расколотом арбузе…»