Ронин

Музыку поставил, чтоб шума на улице слышно не было. Значит шум ожидался.

— Что у бедняжки рука болит? Самим шипать фраеров по карманам кишка тонка?

— Какая рука? — Удивился грабитель. — Ты что ещё за ком с горы, чтоб на пахана вякать? Гастролер паршивый!

— Стоп! Ты чего несешь? Мелочь эта ваша, карманных дел мастер — пахан?

Или я чего-то не понимал, или говорили мы о разных людях. До бандита наконец дошло. До меня тоже.

— Митрофан Палыч стало быть?

— Усек значит? Наказать тебя надо за наглость и недогадливость.

Ухмыльнулся крысеныш. Он явно нервничал и предмет его в руке был весомый, потому как напрягалась рука. Это явно не нож. Фигура второго, проводившего обыск в моём чемодане появилась наверху у балюстрады. Он выразительно пожал плечами и отрицательно замахал головой. Конечно, ничего ценного ему найти не удалось.

— Рыжовьё гони и деньги, что у пахана взял.

Я неуклюже полез якобы в карман за деньгами и тут же зацепил и опрокинул тарелку с ухой на бандита. Началось веселье. Из желтого латунного цветка граммофона доносился знаменитый бас.

— Люди гибнут за метал! Люди гибнут за метал! Сатана там правит балл, там правит балл!

Нельзя сказать, что путешествуя в прошлое я ни разу не пытался что-то коренным образом в нем изменить. Причем так, чтобы изменение это повлекло к глобальным последствиям в будущем. В своё время мне было доподлинно известно, что на Гитлера было совершенно сорок покушений, которые он мистическим образом избегнул. А сколько неизвестных? Сколько не дошедших до сведения историков? Не запротоколированных, не отмеченных ни в одном документе? До этого момента я ещё не дошел, но шанс был. Но тогда на фронте, когда я просто воевал как мог и знал, что Гитлер отравится в начале мая 45. Но тогда в конце тридцатых и начала сороковых без снайперской винтовки нечего было и думать подобраться к окруженному охраной фюреру. А сейчас, в первую мировую? Мне позарез надо было найти на Западном фронте рядового первой роты 16-ого Баварского резервного полка связного штаба и в штыковой атаке вколотить его в землю по самую маковку!

Но это надо сделать в октябре 14-ого года, потом его переведут. Потом он отлежится с липовым ранением и получит железный крест и звание ефрейтора, за то, что якобы взял в плен 15 французов. Но как же мы хотели всем миром наградить его деревянным!

Этот шанс я смаковал с тех самых пор когда Андрюшка Харитонов принес нашу медсестричку Танюшку исколотую штыками так, что кишки её волочились по земле, сзади за Ан-дрюхой. А он шел сам не свой еле переставляя ноги и не соображал, что она давно умерла. С тех самых пор. Когда увидел живые скелеты детей в концлагере. С тех самых пор. Когда обмороженный, вымокший в болоте и пролежавший сутки на снегу под обстрелом сержант Епихин принес всё-таки карту с отметками танковых передвижений противника и умер тут же, до медсанбата не донесли. С тех самых пор. Когда все или почти все кого я знал и любил — умерли, погибли под пулями, сгинули в болотах, не вернулись с рейдов по фашистским тылам. А сколько калек? Сколько людей спятивших от ужасов войны и так и не пришедших в себя. Это я осознал пройдя войну сам. Прочувствовав, что значит самому, видеть, слышать, осязать запах крови и смерти.

Скрутив самокрутку из трофейного самосада, я в очередной раз закурил.

Трактир под номером 43 остался где-то в километре справа от меня. Там же остались два трупа уркаганов и насмерть перепуганный трактирщик. Купцы во время заварушки слиняли с завидной скоростью. Так, что как свидетели, против меня показания они вряд ли дадут. Поскольку уже очень далеко. Трупы хозяин обещал спрятать в лучшем виде, и что будет нем как рыба меня уверял. Но оставаться в заведении было верхом глупости. Обыскал трупы по привычке, такая уж привычка у меня с фронта осталась, когда каждая кроха была не просто трофеем а данными, указывающими на принадлежность врага к определенной части, подразделению, происхождению. Кому он писал личные письма и что писал? Ведь часто в письмах предупреждал родных о передислокации части и о новых задачах, которые видимо будут.

Уже не будут, усмехнулся я. Были в заварушке помимо двух трупов и свои плюсы. Кисет с табаком я позаимствовал у одного из бандитов. Пятизарядный револьвер неизвестной марки тоже не плохой довесок. Но самым главным трофеем был паспорт мещанина карадубова Ивана Аверьяновича. Мерзко конечно, но видимо под этим паспортом мне и придется пожить тут некоторое время. Главное теперь сменить город. Тут уже некто знает меня под настоящим именем. Наследил я, осталась бумажка расписка у хозяина ломбарда Митрофана Павловича. Он же пахан и смотрящий за «порядком» на рынке. Навестить его, что ли?

В общем то, я не кровожадный. Только вот с некоторых пор уголовная стезя выбрала меня сама. Может дело в аигути? Достав его из ножен ещё раз убедился, что вытерт он насухо и следов крови не имеет. Были такие клинки, изделия мастера Муромасы, жаждущие крови. Кузнеца отменного, но человека вздорного, гневливого и вспыльчивого как порох. Стоило выйти с его изделиями прогуляться, как они притягивали к хозяину неприятности. То есть, их неизбежно пускали в ход. Многие из клана Токугава погибли именно от этих мечей. И тогда глава клана Токугава Цунаеси известный так же как «собачий сёгун» приказал их уничтожить все. Может быть мечи все и уничтожили. А такой вот кинжал уцелел. Впрочем, всё это совпадение. Аигути служил мне верой и правдой уже лет 7–8 и таких вещей ранее я за ним не замечал. Впрочем недостатка крови тогда не было. Это последние два года на журналистском поприще он покоился в ножнах.

Что бы ни говорил мой старый учитель, как бы не учил меня, но отношение к смерти и жизни у нас было разное. Я не принял самурайский закон стремления к смерти как таковой. Напротив, показушное самоубийство называемое сепукой, считал недостойным проявлением слабости. Человеческий разум должен найти выход из любого положения. Особенно когда речь идет о мести. В одном мы с ним сходились. Погибнуть в бою действительно достойная смерть. Впрочем, Синмен сенсей сильно и не возражал. Позднее, изучая традиции Японии, я догадался, что он был не осе. Слово осе (ошо) в древности трактовалось как учитель фехтования, синонимом монаха оно стало позднее. А скорее ямабуси — спящий в горах, так назывались учителя ниндзяцу. А кодекс ниндзя предписывал, что любое действие не позорно, если ведет к цели. Перефразировав получится лозунг Макиавелли. Что меня несколько смутило, но веру в благородство старого Синмена я не терял до определенного времени.

Все эти мысли сами собой пролетали в моей голове, словно напоминание о прошлой жизни. Словно повтор урока, который нельзя забыть. А ноги сами вели меня к ломбарду. Смеркалось. Удлинившиеся тени домов почти полностью погрузили в сумрак узкие улочки. Народ по дороге попадался редко. Зажигались огоньки свечей и керосинок. Кое-где натужно свистели примусы. Та ещё техника, от их реактивного свиста впору было оглохнуть.

Шел я неспешно, почти крался под тенью домов. Но вид на себя напустил занятой до невозможности и неприступной личности, торопящейся по своим неотложным делам. Почти так и было. Подойдя ближе к рынку я спросил у подслеповатой старушки, греющейся на завалинке, где живет уважаемый Митрофан Павлович. Время было позднее и застать его в ломбарде я не рассчитывал. Сильно окая бабуся долго интересовалась кем я ему довожусь, и по какому вопросу он мне нужен. Мои же вопросы она упорно игнорировала. Пришлось признаться, что я его незаконнорожденный сын Митька.

Вот тут я попал впросак. Бабуся оказывается давно подозревала, что он старый греховодник и не смотря на то, что живет бобылем, детей по свету наклепал что петух цыплят. Потом её сильно заинтересовало имя моей бедной матушки. Пришлось срочно придумывать имя позаковыристей.

— Ну, Аксинья.

— Чего нукаешь? Не запряг поди. Это которая Аксинья? Не Кузьмича Силантьева дочка будет?