Партизанская быль

Лена, конечно, не могла себе позволить такой «самодеятельности». Девчата даже как будто агитировали ее в пользу «своего хода». Но не им было ее агитировать.

Лена оставалась в лагере и делала свое дело. Однако, возвращаясь с операций, мы нередко заставали Лену у себя в землянке. Она училась подрывному делу.

— Лена готовится под руководством «профессора» Васи Коробко в университет! — подшучивали наши.

Вася был самым младшим во взводе. Он пришел к нам 14 лет, но к этому времени уже подорвал немало эшелонов. Он действительно горячо принялся за образование Лены. Как всякий подросток, он любил, чтобы ему все объяснили наглядно, поэтому и сам пользовался этой системой. Граната у них обозначала водонапорную башню, и Вася без стеснения валил ее на все стороны, демонстрируя своей ученице, как заложить мину под здание, чтобы она «правильно сработала».

Однако на операции Лену по-прежнему не брали.

В ту пору у нас положение было довольно сложное.

Только что мы встретили Новый, тысяча девятьсот сорок третий год. И встретили прекрасно. Незадолго до этой даты вернулся из Москвы летавший туда по вызову ЦК КП (б) У Федоров. Мы узнали, что боевая деятельность соединения удостоена высокой оценки. К нам в «Лесоград» доставили переходящее Красное Знамя ЦК КП(б)У, и представитель Центрального Комитета торжественно вручил его командиру.

Никогда не забыть тех минут, когда взвод пулеметчиков Авксентьева строевым маршем прошел со Знаменем перед недвижно замершей колонной народных мстителей.

Это было в яркий солнечный день. То ли алый цвет Знамени резко выделялся на сверкающей белизне снега, то ли еще отчего, но у некоторых партизан глаза слезились.

Многие из нас получили ордена, и все эти награды были вдвое дороже потому, что пришли к нам через линию фронта.

Таких дней у нас еще не бывало. Даже внешне все изменилось: по лагерю ходили чисто выбритые щеголи, в надраенных до блеска сапогах, в обмундировании с новыми заплатами. Они курили настоящие московские папиросы, а в руках у них часто можно было увидеть газету «Правда».

Мы переживали великий праздник, но долго праздновать не пришлось. Лесоград бомбили, старались окружить, блокировали, и скоро стало ясно, что надо оставить хорошо устроенный на зиму лагерь и вырываться из вражеского кольца. На нас было брошено несколько дивизий.

Как раз в это время Федорова снова вызвали в Москву; мы должны были идти на прорыв под командой Попудренко. Вывести из-под носа у врага незаметно две с лишним тысячи человек — задача нелегкая, если не сказать невозможная. Николай Никитич был весьма озабочен, и каждый чувствовал в эти дни особую ответственность за любое порученное ему дело. Обстановка все осложнялась. Кругом горели недавние партизанские села. Каратели захватили под свой контроль многие дороги.

В эти-то дни Лена стала еще настойчивей просить, чтобы ее взяли на боевую операцию!

Хорошо помню случай, когда Лена, получив очередной отказ, помогала нам укладывать на подводу взрывчатку. Нам казалось, что она не могла знать степень ответственности и опасности предстоящей операции, а равно и того, что творилось в наших душах: всем очень не хотелось отстать от соединения, и мысль, что мы можем вернуться на пустое место, тревожила каждого. К тому же еще — группа была недостаточно сильна. Лучшие же подрывники — Володя Павлов и Вася Коробко — только вернулись с операции, во время которой не спали две ночи. Командир решил, что нельзя без отдыха посылать их снова. Ну куда было при таких обстоятельствах брать с собой еще ученика.

Тем не менее, когда мы перед уходом зашли в землянку за продуктами, Лена повторила свою просьбу. Тут неожиданно Володя Павлов, Вася Коробко и третий, только вернувшийся комсомолец Саша Титовец один за другим заявили:

— Мы пойдем вместо вас, Лена.

Садиленко отстранил только Васю, — паренек еще рос, ему все же надо было спать больше взрослых. Павлов и Титовец ушли с нами. На прощанье они сказали девушке:

— Свою часть работы запишем на ваш личный счет. Как будем рвать объект, так и скажем — «за Лену!..»

— Спасибо, товарищи. — ответила она, но сразу улыбнулась и добавила: — Какой же это «личный» счет?.. Вы лучше меня этим не утешайте, я все равно его сама открою. Конечно, с вашей помощью, но не вашими, а своими руками.

Лена проводила нас по просеке, весело разговаривая всю дорогу, и грустное настроение понемногу развеялось. Она сказала, что обязательно будет нас встречать.

— Мы пришлем телеграмму! — пошутил Павлов, и мы почему-то покинули Лагерь без прежних сомнений, что найдем его пустым. И мы действительно успели застать всех «дома».

Вскоре соединение снялось с места. За два часа до того, как выйти колонне, мне приказали разминировать просеку, на которой я раньше ставил мины.

Я пошел вдвоем с Сашей Титовцом. Три мины нашли легко. А четвертую — никак!.. Когда я их ставил — не очень примечал. Не думал, что придется снимать. И вот — уже в сумерках показались головные подводы, а моей мины нет и нет.

Топчусь где-то возле нее, а кругом — нетронутый снег, и никаких примет не видно. Сто раз проклял — зачем так чисто работал!

Наконец, когда я уже хотел было послать Сашу с донесением, чтобы остановить колонну, чуть не наступил на мину ногой. Тут только я вздохнул свободно!

Мы отошли в сторону, чтобы пропустить первые подводы и дождаться своих. Я стоял и света белого не видел. Мороз трескучий, а от меня пар валил столбом.

Вдруг нас окликнула Лена. Она ехала впереди подрывного взвода, с агитгруппой — сразу вслед за штабом. На санях не было никого, кроме ездового, зато много груза.

— Подсаживайтесь! — пригласила Лена.

Ночь тихая, темная. Пели тонкими, скрипучими голосками полозья тяжело груженных партизанских саней.

Многие люди дремали, примостившись друг к другу.

А к нам и сон не шел.

Не помню, о чем мы вели сначала разговор. Кажется, подсмеивались над Сашей: говорили, что конь пошел медленней, не выдерживает тяжести его богатырской фигуры.

Потом Лена сказала:

— Вот уйдем из этого леса, и Николай Никитич переведет меня в ваш взвод. А какой он хороший человек, ведь правда? Вот про него да про всех вас надо после войны книжку написать.

Я не откликнулся на это, потому что подумал о другом: легко сказать: «Уйдем из этого леса». Понимает ли Лена да и Титовец, который участвовал в рейде впервые, что нам предстоит, возможно, через час-другой? Я-то уже хорошо знал, что такое прорыв из блокады. Такую штуку, пока сам не попробуешь, с чужих слов не понять.

Мне не хотелось пугать Лену, но я все же как можно мягче спросил ее:

— А будет ли толк от ваших занятий подрывным делом, Леночка? Ведь вы — москвичка, всю жизнь прожили в большом культурном городе. В сражениях еще не бывали да и в мирное время, небось, леса как следует не видели; ни по путям, ни через препятствия не лазили. А нам это все привычно.

— Я, конечно, понимаю, — добавил я, — что вы получили представление о боях из газет и сами писали, как воюют. Вам хочется внести свою долю. Но ведь в жизни все дается труднее, чем в газете. Если вы, Леночка, увидите безвыходное положение — смерть, то что с вами будет?

Лена внимательно выслушала меня и сказала:

— Вы думаете, что мне будет страшно? Возможно. Но, что тут говорить. Увидим.

Когда колонна вышла из лесу, кони быстро помчали нас по небольшому лугу, спускавшемуся к речке.

Попудренко и начальник штаба Рванов скакали верхом по снежной целине — проверяли, чтобы в колонне не получилось разрывов. Все шло хорошо.

Вот головная часть соединения — Сталинский отряд — уже спустилась на замерзшую и покрытую снежным одеялом реку Ипуть. Вот их сани уже взобрались на противоположный берег.

Позади тянулась длинная вереница остальных подвод, а самые последние еще не вышли из лесу.

Попудренко и Рванов вместе с командирами отрядов поторапливали ездовых, иногда и сами подхлестывали лошадей, взбиравшихся на высокий берег. И путь форсировало уже больше ста подвод.