Партизанская быль

И так им обоим было тяжело, а тут еще вышел приказ: медицинской сестре Марии Товстенко идти с группой раненых — устроить их по селам у своих людей и обеспечить уход за товарищами, а мужу ее — отправляться за десятки километров от лагеря к железной дороге на обычную его работу — подрывать эшелоны.

Маруся очень волновалась, считала приказ несправедливостью. Не хотела разлучаться с мужем, ходила к Федорову, просила. Но Григорий первый вспомнил о долге бойца и повлиял на жену.

Так через несколько дней после смерти ребенка они расстались, — чтобы нести свою партизанскую службу.

Верный друг «Дегтярев»

Теперь это оружие, может, отстало от более совершенных образцов, да не в том дело. Ведь если кавалерист будет говорить о своей привязанности к боевому коню, не обязательно спрашивать: а какой породы?

Так же неважно, по-моему, о каком именно оружии идет речь. Мне вот пришелся по вкусу ручной пулемет Дегтярева. Дела у нас как-то сразу пошли дружно. Он не подводил меня, а я его. Может быть, я особенно оценил своего скромного друга после того, как мы сильно не сошлись характерами с одним пулеметом польского происхождения. Но капризничал он у меня в те дни, когда я сам еще не умел достаточно владеть собой.

Когда мне вручили польский пулемет, я добросовестно и щедро смазал его. Стрелять в порядке учебной практики тогда не полагалось: экономили патроны.

Зная, что оружие в чистоте и порядке, я спокойно отправился с ним на боевое задание. Разведка донесла, что близ моста, который мы собирались взорвать, ходят два часовых. Мне приказали снять охрану.

Подползли мы к железнодорожному полотну. Ничего подозрительного не заметили, хотя будка и окружающий ее кустарник обрисовывались довольно четко.

Тороплюсь. Товарищи ждут, когда я им открою путь на мост. Им его надо взорвать. Они уже подготовили тол.

Расположился на самой насыпи. От поисков мишени скоро начало резать в глазах. Я уже стал думать, что никакого часового нет либо он уснул. Однако через некоторое время в кустах послышалось движение. Возле будки треснула сухая ветка. Потом зашумела раздвинутая кем-то листва. И снова тихо.

Что это за странные часовые? Где они? Может, уснули? То у меня в глазах ходили разноцветные круги, то начинали чудиться человеческие фигуры; но ни одна не появлялась настолько отчетливо, чтобы стрелять. Казалось, что ночь уж проходит. Но вот действительно забрезжил рассвет, и тогда-то я, наконец, увидел в кустах двух человек с винтовками.

Я прицелился и нажал гашетку пулемета. А выстрела нет. Прошуршал только поданный затвором патрон. И так шесть раз. Все осечки. Я растерялся. Никак не мог сообразить, что происходит с оружием. Лежу на насыпи, весь дрожу от напряжения — а вместо выстрелов получаются только шорохи!..

Так и сорвалась операция.

Весь обратный путь товарищи меня кляли на чем свет стоит. Но и сами не могли понять, по какой причине отказал пулемет. В лагере этого тоже никто не понял. У нас тогда плохо разбирались в иностранном оружии. Судя по всему, мой пулемет был в порядке. Почему бы ему не стрелять?

Стали пробовать другие экземпляры того же образца. Пулеметы отвечали на проверку будто по настроению: один работает, другой при тех же условиях отказывает. Только много позже стало известно, что это оружие довольно требовательное: любит особенно тонкую смазку и полную чистоту пазов. Чему же было удивляться, если я пытался стрелять из густо смазанного пулемета!

Когда мне заменили капризный польский пулемет более понятным и знакомым «дегтярем», я вздохнул вольней. Это, конечно, не значит, что я решил вольней с ним обращаться. Честно говоря, урок, данный не польским пулеметом, был полезен, и я усвоил раз навсегда, какая неприятная штука — осечка. Припомнился мне в связи с этим еще один урок, полученный когда-то давно в армии.

— Кто мне скажет, — спросил наш командир, указывая на винтовку, — что в ней лишнего?..

Мы начали гадать. Один даже отыскал какой-то, по его мнению, ненужный винтик. Ломали головы долго, а никто не нашел верного ответа.

— Лишнее в каждом оружии — грязь! — сказал командир и добавил: — И имейте в виду, что техника неправды не любит. Никогда не пытайтесь обмануть механизм. Это благополучно с рук не сходит.

Получив «дегтярева», я стал уделять оружию внимания иной раз больше, чем себе. Порой сам оборванным ходил, а для пулемета сшил чистый чехол, всегда чинил его, и лежал мой «дегтярь» в нем, как ухоженное матерью дитя в чистой люльке.

Зимой «дегтярь» всегда был обеспечен неприкосновенным запасом спирта. Я раздобыл трофейный мадьярский пульверизатор, граммов на сто пятьдесят. Эта порция постоянно была при мне — в кармане. Но чего мне стоило уберечь этот запас! Не говоря о том, что самому нужно иногда подкрепиться, — друзья проходу не давали. Один болен. Другой замерз. Третьего зубы одолели. Четвертый просто обиделся, а пятый без самолюбия: умоляет хотя бы в ложку капнуть.

Долго народ беспокоился и вздыхал по дегтяревскому пульверизатору. Но в конце концов люди привыкли к тому, что меня в этом деле никакой провокацией, ни слезой не проймешь.

— Пусть оружие просто механизм, — говорил не раз я своим друзьям в ответ на просьбу о спирте. — Но у него есть свой характер, свои требования к хозяину. Не будет военного счастья человеку, который их не уважает.

И мой «дегтярь» мне хорошо и верно служит не зря: я его характер знаю. Густо смазанным на мороз не вынесу, во-время спиртом угощу, — зато и он не раз мне жизнь спасал.

Был у меня случай, когда я голыми руками отнял у врага пулемет только потому, что тот не смог пустить его в ход.

Произошло это так: мы влетели на санях в село, а полицаи зашевелились. Открыли стрельбу.

Едва я покончил с автоматчиком, стрелявшим из-за угла хаты, смотрю — глядит на меня с противоположного забора знакомая деталь: пламягаситель «дегтяря». Клацает, а выстрелов нет. Осечка за осечкой. Тихонько подкрался я к забору да как рванул пулемет за ствол и перетянул к себе. Конечно, полицай-пулеметчик плохо чистил свое оружие. Пришлось мне за него почистить. После моей настройки пулемет этот отлично играл в партизанских руках.

За полтора года неразлучной жизни «дегтярь» стал неотъемлемой частью меня самого. Не раз надо мной товарищи смеялись: спать ложусь — и его с собой кладу. Когда его рядом нет — все мне вроде чего-то не хватает. В боевой жизни полезная привычка. Она у меня возникла вовсе не от излишней чувствительности, а на основе военного опыта. Был, например, такой случай.

Еще в первую военную осень мы готовились маленьким отрядом отразить нападение карателей. Бой собирались дать серьезный, а оружием были не богаты. Один станковый пулемет так часто перетаскивали в поисках наивыгоднейшей позиции с места на место, что его даже прозвали путешественником.

План командования был таков: мы переносим все ценное имущество из лагеря в дубовую рощу за ручей. На старом месте остается кухня, пекарня да несколько портянок, «беспечно» развешанных по кустам, будто бы демаскирующих нас. На подступах к этому брошенному лагерю, близ кухни, ставится заслон: пулеметный расчет и небольшая группа автоматчиков. Они встретят врага, создадут видимость отчаянной обороны и, нанося противнику возможно больший урон, отойдут. Когда же каратели ворвутся в лагерь — отряд налетит на них из дубовой рощи.

Все, казалось бы, ясно и придумано неплохо, но, как это часто бывает в жизни, а особенно на войне, вышло иначе.

Разведка донесла, что гитлеровцы прибыли в село, из которого подход к лагерю вел не к поляне близ кухни, где их ждал «путешественник», а к старой просеке. Пулемет опять переехал в новое гнездо — конечно, на оборону просеки. Наступление ждали на рассвете.

Наступило утро. Сменили дозорных на всех постах. Везде тихо. Противник не замечен ни в каком направлении. Вот уже и десять часов. Одиннадцать; наконец и полдень. Очевидно, нападения сегодня не будет? — Во всяком случае — покормить людей надо. — решает командир.