Ночная диверсия

Члены подпольного центра сидели молча, сосредоточенно обдумывая услышанное. И только Глеб Феликсович взволнованно ходил из угла в угол. Потом присел на край кровати, положил руку Ольге на лоб.

— Возьми себя в руки, дочка! Мы понимаем твое состояние. Но сейчас самое главное — разобраться в этом недоразумении. Если можешь, расскажи об отце. Какой он, как он выглядит?

Ольга начала рассказывать. Тщательно подбирая слова, она старалась, как можно подробнее описать дорогой для нее облик отца.

— Нет, это не он!- воскликнул Худой. Я говорил совсем с другим человеком.

Самойленко решительно встал.

— Мне лично все ясно, товарищи. Провокатор присвоил чужое имя. Кто он, мы скоро узнаем точно. Кто бы он ни был: Шеремет или еще кто, ясно одно, что перед нами хитрый и опасный враг. Я считаю, что в наш оперативный план никаких изменений вносить не еле дует. Нч^т возражений? Прошу проголосовать. Так. Единогласно.

Предателя разбудил звук шагов на лестнице.

— Жив? Слезай вниз!

По голосу провокатор узнал — Худой.

— Наконец-то! — он проворно спустился вниз.

В эту ночь «Рубан» узнал: начало операции назначено на три часа утра двадцать седьмого сентября. Партизаны и подпольщики одновременно нападут на офицерское казино, склад горючего, комендатуру, ремонтный завод и железнодорожный узел.

В составе штурмовых групп от пятнадцати до сорока человек, хорошо вооруженных и обученных. Группой, наносящей удар по железнодорожному узлу, будет командовать он.

Теперь главное — передать все сведения оберсту фон Говивиану. Но это уже не сложно. Связь с ним продумана до мельчайших подробностей.

Глава седьмая

Этот дурацкий вызов к коменданту города чуть не испортил Паулю Вольфу весь вечер. А потом — какое ему в конце концов дело до гестапо, у него своя работа. Они там кого-то ловят, а тут бросай все и отправляй батальон в их распоряжение. Мало того, изволь сам его вести.

Но капитану amp;apos; Паулю Вольфу повезло. Командовать батальоном почему-то назначили лейтенанта Шиллера. Сейчас тот с завистью посматривал на капитана, который, весело насвистывая какую-то французскую мелодию, расхаживал по кабинету.

— Хорошо вам, капитан, веселиться. У вас в эту ночь будет крыша над головой. А мне нужно тащиться в город, всю ночь болтаться где-то в эту паршивую погоду.

— Да, лейтенант, приятной такую погоду не назовешь.

Нудный, надоедливый дождь моросил уже вторые сутки. На сером, затянутом тучами небе ни одного светлого пятна. Деревья с жалкими остатками побуревших листьев стояли унылые, сиротливые. И всюду лужи, непролазная грязь.

— Не обижайтесь на меня, пожалуйста, — продолжал Вольф, — понимаю, что вам невесело, но в том, что вызвали именно вас, не моя вина. А к тому же, насколько я понимаю, сегодняшняя операция особой опасности не представляет, но зато сулит заманчивые перспективы получить награду или повышение в звании. Так что вам следует только радоваться.

— Да, конечно, но если меня будут хоронить, то мне решительно безразлично, похоронят меня лейтенантом или фельдмаршалом.

Пауль покосился на часы. Только два! Чертовски медленно тянется время, до встречи еще семь часов.

Лена, наконец, выполнила свое обещание, согласилась провести вечер с ним вместе.

Несколько дней назад, как обычно, Пауль провожал ее до дому. Он уже потерял всякую надежду задержать девушку хотя бы на десять минут и ждал, что она, по обыкновению, попрощается и уйдет, но Лена задержала его руку дольше, чем обычно.

— У меня есть часок свободного времени, давайте немного прогуляемся. Не возражаете?

— И вы спрашиваете?

Капитан радостно улыбнулся. Лена взяла его под руку, и они медленно пошли вдоль улицы.

Пауль рассказал Лене о себе, о том, как он работал до армии на большом электроламповом заводе, о матери, о сестре. И столько теплоты было в его голосе, когда он говорил о своей семье, что Лена решилась.

— Послушайте, Пауль, я думаю, вы меня не отправите в гестапо, если я вам задам один вопрос?

— И вам не стыдно, Лена? Как вы могли подумать такое?

— Скажите, как бы вы чувствовали себя, если бы русские или другие солдаты пришли в Германию вот так, как вы, как завоеватели, расстреляли бы вашу мать, надругались бы над вашей сестрой?

Улыбка слетела с губ Пауля, по лицу медленно разлилась бледность.

— Зачем же так жестоко, Лена? Я знаю, что для вас я немец, оккупант, враг.

— Думай я так о вас, мы бы сейчас с вами не разгуливали. Мне кажется, что вы не такой, как другие.

— Да, Лена, я хочу, чтобы вы поняли — не все немцы убийцы, палачи. Даже среди наших офицеров есть порядочные люди, им чужды те методы, которые применяются против русских. Да только ли против русских! А сколько честных немцев сидит сейчас в тюрьмах, концлагерях. Мне тяжело смотреть на все это, но я солдат, Лена. А солдат, нарушивший приказ, по законам военного времени расстреливается. Трусом я никогда не был. Но что ж делать! Ведь выхода-то нет! И поверьте, поверьте мне, Лена, больше всего на свете я хотел бы, чтобы побыстрее окончилась война. И не просто окончилась… Я, надеюсь, что вы тоже не донесете на меня в гестапо, если я вам выскажу некоторые свои сокровенные мысли.

Я очень много думаю над судьбой моего народа. Ведь это талантливый, трудолюбивый народ. Но судьба его сложилась так, что он стал зачинщиком первой мировой войны и этой, второй. В этом вина не только наших правителей. В этом, прежде всего, вина нынешних ваших союзников — Америки и Англии. Это они вскормили Гитлера и толкнули его на Восток, против России. Но после этого мы не позволим больше дурачить себя. Мы, немцы, должны поставить у руководства такое правительство, которое никогда, никогда больше не будет помышлять о войнах.

— Но мечтать об этом недостаточно, Пауль, нужно этого добиваться.

— Да, Леночка, этого нужно добиваться, но как?

…Час пролетел незаметно.

Пауль, чем вы будете заняты в пятницу вечером?

— В пятницу? Я свободен.

— Вот и хорошо. Пойдемте к моей подруге, она отмечает день рождения.

И когда Пауль согласился, она попросила:

— Только не заходите в этот день в парикмахерскую. И так мне проходу не дают из-за вас, подшучивают. Подходите к девяти вот сюда, я за час успею забежать домой, переодеться.

Хорошее настроение сегодня было и у оберста фон Говивиана. Операция, организатором и вдохновителем которой был он, приближалась к концу. Сегодня ночью мышеловка, наконец, захлопнется. Как хорошо, что ему удалось разыскать в лагере этого пройдоху. Очень изворотлив и хитер! И сделано так, что у большевиков не возникло и тени подозрения. Оберст шаг за шагом мысленно проследил весь ход операции. Нет, ошибки быть не могло. Все учтено. Машина запущена, и остается только одно — ждать.

Его настроение еще больше улучшилось после телефонного разговора с Эльзой Штрекке. Она позвонила в час.

— Господин оберст, не кажется ли вам, что вы изменили своим принципам и становитесь невнимательным к дамам?

— Что вы! Что вы! Вы мне приписываете несуществующие грехи.

— Тогда чем же объяснить, что вы уже почти неделю не были у меня в салоне?

— О, я очень рад, что вы заметили мое отсутствие. Но поверьте моему честному слову, только служба могла помешать мне сделать это.

— Да? А я начинаю подозревать, что здесь другая причина. Ну, хорошо, если хотите ‘искупить свою вину, обещайте поужинать сегодня у меня. Скажу вам по секрету, мой повар довольно прилично готовит.

— С какой радостью я принял бы ваше приглашение! Но сегодня я вынужден поблагодарить и отказаться. И опять меня удерживает служба, только она. Завтра же я к вашим услугам… Тем более, что у меня завтра большой праздник.

— День вашего ангела, по всей вероятности?

— Нет, другое. И более важное. Я рассчитываю сегодня выиграть партию в шахматы у одного очень сильного противника. Итак — завтра?