Синие фонари (сборник)

Но однажды она гневно обрушилась на меня:

— Нет, ты мне скажи, что вы намерены предпринять? Или ты сам не знаешь? Чего же тогда ты распинался в любви к родине?

— А я ее действительно люблю и по-прежнему настроен патриотически.

— Но это — патриотизм на словах!

— Почему же? Я просто не афиширую своих планов!

— Понимаю, — сказала она с усмешкой. — Ты готовишь тайный переворот!

— О перевороте пока еще говорить рано. Кто высечет искру и раздует пламя восстания?! Народ обескровлен, подавлен огнем и мечом. Ты же сама видишь, как инертны и пассивны люди. Мы должны медленно, исподволь готовиться к восстанию, вести революционную агитацию.

— И вы это делаете?

— Да. Мы присматриваемся к людям, стараемся пробудить их сознание, энергию. Мы разъясняем им, каких прав они лишены, и в чем их долг. Наши курсы как раз и есть пример такой патриотической деятельности. Девочки научатся здесь шить и вязать, и в то же время мы будем воспитывать и просвещать их, разъяснять им, к чему мы стремимся, чего хотим для своей страны. Они вырастут сознательными гражданками, и их дети уже будут настоящими патриотами своей родины.

— Но я пока не вижу проку от вашей деятельности, — вызывающе сказала Ашджан. — Разве вы чего-нибудь добились?

— Если каждый патриот будет делать хоть то немногое, что делаем мы, наша страна придет к заветной цели.

— Но кто отомстит за кровь невинных? Ты говорил о восстании. Когда оно будет?

— Этот день не за горами. Пусть жертвы пока еще не отомщены, но мы верим — придет час расплаты с врагом.

— Такие речи подходят трусливому и косному старцу, — язвительно сказала она, — а не пылкому юноше, презирающему опасность.

Охваченный любовью, не сводя с нее восхищенного взгляда, я проговорил:

— Это ты, Ашджан, только ты заставила меня сойти с прежнего пути и стать умеренным и осторожным.

— Я?

— Да, ты! Пойми — любые необдуманные действия ничего нам не дадут, а твоя жизнь зря подвергнется опасности. Поверь, она мне дороже, чем моя собственная. Поэтому, прошу тебя, — будь осторожна и не рискуй собою без нужды!

Наклонившись, я поцеловал ее в лоб, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и преданность.

XXIV

Так уж, видно, устроен человек — сто́ит обстоятельствам измениться, стоит ему попасть в другую обстановку, и он вскоре меняется сам…

Все вокруг меня резко изменилось. Изменился и я. Но больше всего изменилась моя возлюбленная. Она стала совершенно неузнаваемой: в Ашджан ничего, абсолютно ничего не напоминало Наваим или Бахийю.

Как велика была разница между чувствами, переполнявшими меня вчера, и теми, что я испытывал сегодня!

Неукротимая страсть, охватывавшая меня при виде Наваим, лишавшая меня воли и разума, улеглась, уступила место спокойной неясности, состраданию, преданности, желанию защитить.

Из пылкого любовника я превратился в заботливого жениха, и мы вместе вили наше будущее гнездо. Во мне не осталось ничего от беспечного юноши, растрачивавшего время по кофейням и ресторанам, краснобая и пустомели.

Теперь у меня был план действий. Я поставил себе цель в жизни и твердо решил достичь ее.

«Курсы имени Вафика» были лишь началом, исходным рубежом. В моем воображении они были клеткой, таившей в себе немалый заряд жизненной энергии. Впоследствии она должна была распасться на множество новых клеток, которые имели бы свои особенности, но подчинялись единой цели — благу родины.

Открытие наших курсов должно было послужить толчком к основанию самых разнообразных предприятий, которые мы, пионеры, могли бы использовать для воспитания нового поколения, сильного духом и уверенного в грядущей победе.

Так, по крайней мере, думали мы с моей любимой Ашджан.

Прошло не так уж много времени, и наши курсы были почти готовы к приему первых учениц. Мы заказали специальные красочные извещения и разослали жителям нашего и соседних кварталов. И сразу же к нашему дому потянулись родители, желающие расспросить обо всем поподробнее и записать дочерей в число учениц.

XXV

Как-то мы с Ашджан работали в садике и, утомившись, присели отдохнуть на деревянную скамью. Мы молчали. Я думал о том, что надо бы наметить срок открытия курсов.

И вдруг Ашджан сказала:

— Через две недели день рождения Вафика. Как ты считаешь, не будет ли этот день подходящим для торжественного Открытия?

Я растерянно посмотрел на нее — выходит, оба мы думали об одном и том же.

— Прекрасная мысль! Этот день мы с тобой всегда будем свято чтить. Так и сделаем.

С удвоенной энергией принялись мы за работу, стремясь как можно быстрее закончить все приготовления. Особенно тщательно продумывали мы программу церемонии открытия. Решили, что она должна быть интересной и необычной. Побольше музыки, песен, игр и поменьше речей.

На следующий день Ашджан подошла ко мне взволнованная, с листком бумаги в руке. На нем были стихи. Гордо приподняв голову, она стала читать их, отчеканивая каждое слово:

Я слушал ее потрясенный:

— Как хорошо!

Откинув со лба прядь волос, она сказала:

— Мне хотелось бы переложить их на музыку иисполнить на нашем празднике. Пусть они станут нашим гимном.

— Конечно! А откуда эти стихи?

— Нашла в бумагах отца. Не знаю даже, кто их написал.

Мы взяли напрокат пианино, пригласили аккомпаниатора и стали разучивать с девочками хоровые песни и танцы.

После занятий Ашджан часто собирала учениц под портретом Вафика в большом зале. Она пела и играла с ними, шутила, ласково расспрашивала, как они живут. Отпуская девочек по домам, дарила каждой пакетик конфет, совсем как это делал ее отец.

Девочки быстро привязались к Ашджан. Они полюбили наши курсы, где неизменно встречали радушный прием, внимание и материнскую ласку.

XXVI

И вот наступил долгожданный день.

Я встал очень рано и поспешил вниз.

Едва я переступил порог зала, где должно было состояться торжество, мне в глаза бросился национальный флаг. Им был задрапирован портрет Вафика, висевший в центре зала. Я понял, что именно это знамя держал в руках мальчик в момент своей смерти. Оно было изорвано и окроплено его кровью.

В дверях появилась Ашджан. Я бросился к ней:

— Дорогая, не надо выставлять напоказ это знамя.

— Почему не надо? — спросила она с вызовом.

— Могут произойти неприятности. Неужели ты сама не понимаешь?

— Какие неприятности?

— Не забывай: обстановка накалена. Если власти узнают, что́ это за знамя, они решат, что мы подстрекаем народ к бунту против Англии!

— Ну и что? Я ничего не боюсь. Пусть знамя осеняет портрет моего сына, как осеняло когда-то его самого… На этом знамени капли его чистой крови. Это все, что мне от него осталось…

Встав против портрета, она, словно в забытьи, вглядывалась в дорогие черты.

Стали прибывать приглашенные. Они приходили группами и в одиночку. Зал быстро заполнился, и торжество началось…

Первым выступил чтец Корана. Затем на сцену под аплодисменты публики поднялись девочки в нарядных платьях и запели наш гимн.

Не успели смолкнуть заключительные слова, как в зале разразилась настоящая овация. Кто-то подхватил мотив, и скоро все собравшиеся дружным хором исполняли впервые услышанную песню.

Я обратился к присутствующим с коротким приветствием и рассказал о целях наших курсов.

На сцене появилась танцевальная группа наших учениц. Они исполнили ритмический танец, вызвавший бурный восторг зрителей. И снова на сцене хор, и зал жадно ловит каждое слово патриотической песни…