Сто процентов закона

Народный суд Сачхерского района Грузинской ССР осудил гражданина Ц. за спекуляцию. При обыске у него были обнаружены носильные вещи (дамские джемперы, детские рейтузы, обувь). Он их пытался кому-то продать. Ц. виновным себя не признал и объяснил, что приехал из Тбилиси, где гостил у своей дочери, и та подарила вещи матери и сестрам. Однако показания его были путаными, и после допроса свидетелей суд признал Ц. виновным. В приговоре было сказано:

«Подсудимый Ц. не признал себя виновным в предъявленном ему обвинении и заявляет, что обнаруженный у него товар был предназначен для членов его семьи и что якобы часть вещей подарила дочка, которая проживает в г. Тбилиси. Показания подсудимого не заслуживают доверия, и суд не может поверить этому, так как Ц. не имел возможности купить обнаруженный у него товар».

На основании этого Ц. осуждался за… спекуляцию. Суд не поверил показаниям свидетельницы — дочери Ц. в том, что она часть вещей дала отцу, и одновременно указал на то, что он «не имел возможности купить эти вещи».

Давайте разберемся во всем этом. Вполне возможно, что Ц. совершил преступление. Быть может, он эти вещи украл: тогда надо было судить его за воровство; возможно, ему в самом деле их дала дочь, и он опять-таки, нарушая правила, продавал их из-под полы — значит, надо было за это наказать. А судили за спекуляцию! Но спекуляция есть скупка и перепродажа вещей с целью наживы — так гласит закон. Скупка — необходимый элемент спекуляции. Как же мог заниматься спекуляцией Ц., если в этом же приговоре записано, что он не имел возможности купить вещи?

Так, юридическая безграмотность, отсутствие элементарной культуры сводят на нет большую работу, проделанную во время судебного следствия, и дают возможность преступнику легко оправдаться — ведь вышестоящий суд, безусловно, отменит приговор хотя бы по причине его неясности.

Мне как-то пришлось читать протокол одного судебного следствия. Честно говоря, я ничего из него не понял. Обратился за разъяснением к секретарю на процессе.

— Слушайте, — сказала мне милая девушка, — сядьте на мое место. Попробуйте все записать.

А ведь права она. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 18 марта 1963 г. сказано:

«По ряду дел не обеспечивается точное протоколирование всего хода судебного рассмотрения. Часто в протоколе судебного заседания перечисляются лишь формальные моменты процесса, а объяснения и показания допрашиваемых лиц, заявления участников процесса записываются сокращенно, неточно, а иногда произвольно перефразируются настолько, что не представляется возможным решить вопрос о правильности действий суда и о соответствии приговора данным, установленным в судебном заседании».

Как бы ни был добросовестен секретарь, как бы быстро он ни писал, он физически не в состоянии записать все и записать абсолютно точно. Секретарь записывает «основное», то есть отбирает из массы, почти всегда противоречивой массы слышимого им на суде. Иными словами, и самый лучший секретарь неизбежно и обязательно в процессе протоколирования так или иначе оценивает происходящее, и суд получает в протоколе уже не объективную фотографию процесса, а субъективно окрашенную картину. Пора оснастить судебный процесс техникой…

Теперь о «сторонах». Не забуду одного процесса, который происходил в г. Калинине. Там судили отца и сына за взятку, которую они дали двум преподавателям мединститута, чтобы протолкнуть в науку молодого лоботряса. Судили и преподавателей. Подсудимые делали все, чтобы сорвать процесс. Это в общем-то можно было объяснить — они же подсудимые, как ни говори. Но вот в словесную баталию вступил адвокат И.

То были мелочные, совершенно пустяковые придирки к действиям суда, бесконечные ходатайства.

— Вы, что же, против того, чтобы адвокат боролся за строгое соблюдение процессуальных норм? — ответил мне И., когда я спросил о причине такого странного поведения.

А что это была за принципиальная борьба за «процессуальные нормы» — пояснит такой пример. Фамилия председательствующего была Пушкин, а фамилия жены одного из подсудимых — Ганнибал. Так вот адвокат вдруг заявил: «А нет ли тут родственных связей и не повлияет это на ход судебного следствия?»

Адвокат потом пытался доказать мне, будто вел себя глубоко принципиально, пытаясь сорвать процесс. Но какие же это принципы? Из каких побуждений ой действовал, я точно не знаю. Только уверен в одном — не из желания помочь суду установить истину.

Наблюдал я и другое на судебном процессе. Председательствовал тогда Председатель Верховного Суда РСФСР Л. Н. Смирнов, юрист образованный, авторитетный, участвовавший четверть века назад на Нюрнбергском процессе. Судили двух человек, совершивших тяжкое и мерзкое деяние. Государственный обвинитель, увлекшись во время допроса, бросил одному из подсудимых:

— Как же не стыдно было вам так поступить? Ваш поступок это же… это…

— Товарищ прокурор, — прозвучал голос из-за судебного стола, — оценивать поступки подсудимых будет суд. Ваше дело — вести допрос…

Советский суд — это суд, а не судилище. И культурность, такт, чувство меры — не только атрибуты хорошего тона, но и факторы, влияющие на отыскание истины. Помнить надо совет доктора Фауста доктору Вагнеру: «Говори с убеждением, слова и влияние на слушателей придут сами собой». Не грубость, не окрик нужны в суде, а логика доказательств.

Обращает на себя внимание и такое обстоятельство. Подсудимые мужчины, если они взяты под стражу, появляются в зале суда остриженными наголо. Но правильно ли это? На шестой сессии Верховного Совета СССР седьмого созыва было принято Положение о предварительном заключении под стражу. В докладе председателя комиссии по поводу Положения говорилось:

«… заключение под стражу… не является по своим целям и природе наказанием… Правовое положение лиц, подвергнутых предварительному заключению, не может быть таким же, как правовое положение лиц, осужденных судом».

Это правовые основания. Но, кроме того, сам факт нелепого внешнего вида уже ставит подсудимого не на одну доску с другими участниками процесса. А это далеко не мелочь.

Такт судьи проявляется прежде всего в том, что он обязан уметь внимательно, терпеливо и спокойно выслушивать людей, не прерывать свободный рассказ преждевременными вопросами, чтобы ускорить процесс. Не случайно закон устанавливает лишь срок начала рассмотрения дела в суде и не ограничивает никаким сроком его окончание. Излишняя назидательность, бесконечные реплики, бестактность в отношении участников процесса, особенно подсудимого, фамильярное обращение к ним — все это не делает чести судье. И уж, конечно, недопустимо ставить наводящие вопросы, преждевременно формулировать выводы и давать оценку показаниям.

«Суд по существу, — писал М. И. Калинин, — есть третье лицо между двумя сторонами и, разумеется, для того, чтобы к третьему лицу было уважение, чтобы человек, который был обвинен или оправдан, имел это уважение, несомненно, внешние процессуальные формы должны быть так поставлены, чтобы в них была возможность этим сторонам защищать свои интересы».

Это не формализм, а необходимое условие правосудия. Законность и культура в судебной деятельности — взаимообусловленные и неразрывно связанные явления. Беззаконие и бескультурье всегда идут рядом, порождают друг друга.

АВОСЬ СОЙДЕТ…

Николай Васильевич Гоголь, к большому сожалению, оставил нас в неведении относительно весьма существенной проблемы, лишь вскользь затронутой в его бессмертном творении, — относительно ставшей ныне легендарной унтер-офицерской вдовы. Бытописатель российских нравов начала XIX века констатировал сам факт, что эта достойная уважения особа сама себя высекла. Но вот что побудило ее к этому благородному акту самопожертвования? Ни Антон Иванович Сквозник-Дмухановский, бывший очевидец этого действа, ни многочисленные исследователи творчества Н. В. Гоголя не пролили свет на эту нравственно-историческую проблему. Поэтому нам выпала тяжелая задача восполнить сей зияющий пробел. Нет, не ради праздного любопытства возлагаем мы на себя столь нелегкий труд.