Страница 69 из 72
Пока его не было, Люк разделся, обтерся грязным полотенцем и, преодолевая отвращение, лег в кровать.
Вернувшись, Кэрли бросил на стул брюки и старую рубашку, которая, по крайней мере, была чистой.
— Это все, что я смог раздобыть для вас, — сказал он, разглядывая костюм Люка.
Ботинки тоже подверглись осмотру.
— О! Неплохо! Вы действительно из шикарных. Я все высушу.
Он исчез и больше не появлялся. Люк провалился в сон.
Когда он проснулся, солнце ярко светило сквозь дыры в попонах.
Он встал и надел брюки и рубашку.
Слышался крик ребенка и визгливый голос женщины, спорившей с мужчиной. Люк открыл дверь и вышел в коридор. Перед ним сейчас же возник человек.
— Что угодно?
— Мое платье высохло? — вежливо спросил Люк.
— Какое платье?
Перед Люком стояло огромное чудовище с небритым лицом.
— Вы дали ваше платье Кэрли? — Он причмокнул. — Поминай как звали!
Люк уставился на него.
— Вы хотите сказать, что он скрылся с ним?
Хозяин был твердо убежден в этом. Он сообщил также, что постоялец должен за ночлег два шиллинга.
— А также за брюки и рубашку, — добавил он.
Прошло немало времени, прежде чем Люку удалось убедить его одолжить еще пару старых туфель, которые невыносимо жали ногу. Тот сказал, что потребуется прорва усилий, чтобы выжать хоть что-то из Кэрли. Ясно, что они были в сговоре. К своим благодеяниям хозяин добавил еще чашку горячего чая и бутерброд с маргарином.
После завтрака банкир очутился на улице. Шел сильный дождь. Пока он дошел до Ламбет-стрит, его одежда промокла до нитки. Люк пошел в парк, нашел стул и уселся под деревом.
Он довольно долго сидел там, обдумывая свое положение. Позор и тюрьма казались раем в сравнении с этой жизнью. Он решил пойти в банк.
Люк не знал, который час. Он спросил прохожего, но не получил ответа. Другой пробормотал, что сейчас около двенадцати. В это время он мог застать Стиля в бюро, а с ним еду, утешение и приличное платье.
Когда он выходил из парка, кто-то схватил его за рукав. Обернувшись, он увидел перед собой полисмена.
— Просил милостыню, а? Я видел, как ты приставал к прохожим.
— Я спросил, который час, — ответил Люк.
— Разумеется! — сказал полицейский. — Я именно так и подумал. Пойдем.
Через десять минут за Люком захлопнулась дверь, и он очутился в не совсем уютной, но чистой камере полицейского участка.
Это было очень кстати, потому что Коннор, как старая борзая, уверенно шел по его следу.
31
Ганнер Хэйнс не любил терять время понапрасну. Поехав к Коннору, он узнал, что тот выехал из города. Тогда он направился на Халф-Мун-стрит и наблюдал за домом, пока не увидел, как из него вышел сначала Данти, а потом Пи Кольс. Проникнуть в квартиру было несложным делом — слепок с замка и несколько минут на обработку заготовки.
Он не опасался, что Данти застанет его. Это уже не имело значения.
Ганнер очень любил свою маленькую легкомысленную жену, и с ее исчезновением из его жизни ушло много, гораздо больше, чем он мог бы предположить. Он мог строить догадки, мог подозревать Данти в причастности к своему горю, но не мог предъявить ему обвинений, не имея доказательств. Пока их не было, Данти мог спать спокойно.
Он подверг квартиру быстрому, но тщательному обыску. Он просматривал письма, счета, какие-то грязные бумажки, испещренные корявыми каракулями, но не находил ничего интересного для себя. Оставался несгораемый шкаф. Вскрыть его было делом пяти минут.
В нем было четыре отделения, набитые письмами, счетами и прочими сувенирами Данти. В третьем отделении он обнаружил ящичек, запертый на замок. Там были письма — пачки писем, перевязанные нитками и шнурками.
Первая пачка не заинтересовала его, но он сильно побледнел, узнав почерк на второй. Он опустился в кресло, прочел три письма, просмотрел остальные и медленно положил их обратно в ящик…
Нечаянно его взгляд упал на маленькую записку, имевшую такую же форму, как два листка последнего письма Рекса. Да, это был тот же почерк! Текст, однако, был непонятен:
Данти Морелля. Этот человек — наглый мошенник. Я получил предостережение от
Что было написано на тех двух записках, которые хранились у Маргариты? Превосходная память помогла ему:
Маргарита, милая, я потерян. Я спекулировал в течение нескольких месяцев, и сегодня решился на последний шаг по совету
а на другом листке:
Люка Мэдиссона. Он разорил меня — деньги его Бог. Ради всего на свете, не доверяй ему. Он толкал меня от одной ошибки к другой. Спаси тебя Бог.
Рекс
Ему стало все ясно. Данти увидел тогда, что первая и третья записки составляли письмо, которое могло убедить Маргариту в виновности Люка. Вторую записку он спрятал. Видно было, что ее кто-то скомкал. Если прочесть все три записки подряд, открывалось страшное обвинение против Данти:
«Маргарита, милая, я потерян. Я спекулировал в течение нескольких месяцев, и сегодня решился на последний шаг по совету Данти Морелля. Этот человек — наглый мошенник. Я получил предостережение от Люка Мэдиссона. Он разорил меня — деньги его Бог. Ради всего на свете, не доверяй ему. Он толкал меня от одной ошибки к другой. Спаси тебя Бог.
Рекс».
Прошло немало времени, прежде чем Ганнер пришел в себя. Его мутило от ненависти и отвращения. Механически он сунул записку в карман.
Письма его жены должны быть сожжены. Он еще раз открыл ящик, вынул пачку писем со знакомым почерком и бросил ее в камин. Он следил за ними, пока они не обратились в пепел…
В этот момент Люк Мэдиссон и его судьба отошли на второй план. Данти! Прежде всего — Данти! Ганнер увидел свое лицо в зеркале и ужаснулся: за эти минуты он постарел на несколько лет.
Данти не приходил, и Ганнер был даже рад этому. Он выключил свет, закрыл за собой дверь и вышел. Переходя улицу, он заметил, что перед домом остановился автомобиль, из которого вышел человек. Это был Данти.
Ганнер не тронулся с места. Не сейчас, потом он предъявит ему этот страшный счет…
Он брел по улицам, не разбирая дороги, и дважды услышал свое имя, прежде чем обернулся и увидел красивое лицо Мэри Бальфорд.
— Вы были так погружены в себя, что я не знала, стоит ли отвлекать вас. Мне показалось, что вы обдумываете какой-то новый план.
Ганнер вздохнул.
— По правде, мисс Бальфорд, я действительно обдумывал… К сожалению, я не смог встретить вас…
Она покачала головой.
— Я была очень занята. Мне предложили место в одной австралийской газете, и я на будущей неделе покидаю Лондон…
Ганнер отметил в ее бодром тоне грустную нотку.
— Вот как… что ж, там вы найдете много интересного материала…
Она вздохнула.
— Может быть… Знаете, мистер Хэйнс, меня в последнее время не покидает одна мысль… Правда, если бы о ней узнал мистер Байрд, он бы очень рассердился… Я отправляюсь в Австралию на семь лет… Вы…
— На каком пароходе вы едете? — спросил он, и, получив ответ, добавил — Есть еще один, примерно через неделю. Вы отправляетесь из Лондона?
Она кивнула.
— Я должна была сесть на пароход только в Неаполе, но врачи посоветовали продлить морское путешествие. У меня не в порядке легкое, ничего серьезного, но только поэтому я согласилась ехать в Австралию.
Они пили кофе. В течение этих коротких минут он не думал ни о Люке Мэдиссоне, ни о сожженных письмах.
— Когда я устрою здесь все свои дела, я попаду на пароход в Неаполе, — сказал он просто.
— Как хорошо, что вы обдумываете свои планы именно на этой улице, — сказала она, глядя в его потеплевшие глаза.