Страница 347 из 357
Он чувствовал себя таким довольным и возбужденным, что едва не приплясывал, когда вел ее в свои комнаты.
Послушная его воле, Териза зашла в комнаты и остановилась посреди той из них, где стояла его кровать, его орудия наслаждений и копия плоского зеркала, которое показывало, что происходит в долине Эсмереля.
Там король Джойс и принц Краген в любую минуту могли погибнуть под натиском каллат. Или попасть в зубы монстру, который неудержимо двигался к ним.
Отлично. Честное слово — великолепно. Эремис с удовольствием посмотрит на смерть врагов, пока Териза будет рыдать и стонать.
— Раздевайся, — приказал он, радуясь резкости своего тона. — Ты слишком долго избегала меня, и я потребую огромную компенсацию. — Он снимет одежды, и она увидит, насколько велика его страсть. — Нагота — один из тех малых даров, которыми твое прекрасное тело усладит меня сегодня. Солнечный свет лился из окон на одной из стен: там Эремис время от времени позволял стоять своим приспешникам, чтобы они могли видеть его упражнения. Сегодня они, конечно, были слишком заняты битвой или охраной убежища; но он был рад, что не делит победу ни с кем. Снаружи лишь склон холма, свобода, которой Териза никогда не получит. Убежище обставлено аскетично, у него не было времени доставить ковры. Но солнце согрело холодные каменные полы, ярко освещая его жертву и зеркало.
Териза не подчинилась. И не обращала никакого внимания на окна; насколько он мог видеть, она вообще не заметила их. Вместо этого она повернулась к зеркалу, словно в нем заключалось больше могущества, чем в чем—либо еще.
Впервые с тех пор, как они покинули комнату воплощений, Эремис увидел ее лицо.
Пожалуй, она еще не была сломлена. Что—то в ней убеждало, что она вот—вот исчезнет, растает, словно она была на грани обморока. Ее лицо было безразличным, глаза смотрели в никуда. Но ему показалось, что он заметил нечто еще, нечто тайное и удивительно соблазнительное. Возможно, надежду — надежду, что ей удастся изменить изображение в зеркале (хотя понятное дело, это не поможет ни ей, ни королю Джойсу), или что Эремис как последний болван позволит ей воплотить его где—то в другом месте (но для этого ей нужно физически прикоснуться к зеркалу, а он сильнее ее, намного сильнее), или что ей удастся сбежать (но он не собирался предоставлять ей такую возможность)
А может быть, она таила желание причинить ему боль. Что бы она ни задумала, это была именно та приправа, которой ему не хватало. На мгновение он позволил ей не подчиниться, потому что не мог решить, должен ли мягко поцеловать ее или резко сорвать с нее одежды.
Рассматривая зеркало, она сказала безразличным тоном:
— Где вы взяли этих существ? Тех, что напали на меня и Джерадина. Как вы заставили их служить вам?
Мастер Эремис с радостью ответил:
— Это — каллат. Я нашел их благодаря счастливому случаю, как улыбается счастье тем, кто повелевает жизнью. Впервые их обнаружили Воплотители Вагеля в Кадуоле, но тогда им не смогли найти применение. Похоже, все в Кармаге считали, что они могут оказаться грозной силой — и служить кому—то другому. Но, когда я избавил Вагеля от длительного изгнания у Алендских Вассалов, он вспомнил формулу и отлил новое зеркало.
Каллат — действительно могучая сила, сама видишь. — Эремис наслаждался видом в зеркале, хотя большая часть его сознания была занята Теризой, — но не настолько могущественная, как опасались в Кадуоле. Их недостаточно много, чтобы создать из них армию.
Они отщепенцы в своем мире. Сейчас их безжалостно истребляет то, что я назвал бы расой свиней. Очень больших свиней. А каллат слишком кровожадны, чтобы пойти на перемирие. Они умеют лишь сражаться или умирать.
Видя опасности, которыми они подвергаются, я воплотил нескольких из них и начал торги. За то, что им удастся скрыться от своих врагов, — Эремис заставил себя умолчать о том, что не собирался дать каллат шанс выжить, а с самого начала собирался использовать их как расходный материал, — они согласились служить мне. Териза медленно кивнула. Он не вполне разобрался, поняла ли она его объяснения; казалось, она думала о чем—то другом.
— Они пришли из совсем иного мира, — сказала она. — У них своя история, свои побуждения. Вы по—прежнему утверждаете, что их не существовало, пока Вагель не создал зеркало?
Ее вопрос заставил Мастера рассмеяться. Он не старался скрыть, что невероятно доволен собой.
— Миледи, вы действительно хотите углубиться в эти дебри софистики?
Она мрачно посмотрела на него, словно хотела услышать, что он скажет, — и не беспокоилась о том, что именно услышит. Посмеиваясь, он продолжал:
— Ни один разумный человек — среди которых, должен признаться, настоящих раз—два и обчелся, — никогда не считал изображения в зеркалах несуществующими. Эту мысль с доводами, подтверждающими ее, внушил нам король Джойс вместе с требованием найти «правильное» применение Воплотимому. Он считал, что если изображения реальны, тогда к ним нужно относиться с уважением, — и утверждал это так настойчиво, что те, кто считал по—другому, не могли с ним спорить, разве что с той точки зрения, что у изображений нет независимого существования. Но его требование до того глупо, что даже не хочется говорить об этом. Он мог бы утверждать, что мы не должны дышать, потому что дыханием изменяем воздух, или не должны есть, потому что не следует вмешиваться в жизнь растений и животных. Правда в том, что мы имеем право вмешиваться в Воплотимое, потому что наделены могуществом. А также потому что вмешаться необходимо. В противном случае могущество не будет использовано и исчезнет, а Воплотимое окажется бесполезным.
Таков закон жизни. Как и все остальные существа, которые дышат, желают и выбирают, мы должны делать все, на что способны. Эремис облизнулся:
— Териза, я попробовал твою грудь и нашел ее великолепной. Наверное, ты на редкость глупа, если поверила, что не существуешь. Я говорил, что ты нереальна, лишь из желания как можно больше осложнить тебе открытие твоего таланта.
Говоря все это, он смотрел на нее, ожидая тайного отклика, правды, которую она хотела бы спрятать. Но ее глаза были слишком темными, слишком растерянными; они не выдали ничего. Их выражение было таким, что она могла бы быть и мертвой.
Но ее прекрасный изящный подбородок отвердел, словно она стиснула зубы.
Довольный этим проявлением гнева, Эремис потянулся вперед и запустил руки под полурасстегнутую кожаную рубашку Теризы. Он жалел лишь о том, что его пленница не успела помыть голову; но все остальное в ней было великолепно. Он решил, что сорвет с нее рубашку. И, прежде чем начнет причинять ей боль, вытворит с ее грудями такое, что ее тело захочет его, несмотря на свои тайны. Он изумит ее болью, как она изумила его.
Она почему—то отвернулась от него. Она не настолько боялась его, чтобы наблюдать, что он делает. Вместо этого она неотрывно смотрела в зеркало.
Не сознавая, что делает, он тоже посмотрел туда — как раз вовремя, чтобы увидеть, как слизняк вдруг выпрямился в полный рост, затем упал на каменное ложе долины и замер на месте. Эремис невольно затаил дыхание, ожидая, когда чудовище снова зашевелится и сожрет короля Джойса и наглого выскочку, алендского Претендента. Но чудовище лежало неподвижно, словно издохло. Странный дым клубами валил из его пасти, и его уносил ветерок.
— Свиное дерьмо! — выдохнул Эремис. Забыв о Теризе, он повернул зеркало и, схватившись за раму обеими руками, принялся тщательно изучать изображение. — Это невозможно. Старая дряхлая развалина совершила невероятное.
— Интересно, — сказала Териза таким тоном, словно это волновало ее меньше всего. — Может быть, все складывается не так «удачно», как вы думаете. Эремису показалось, что изображение долины по краям начало колебаться, что стены и последняя катапульта начали таять…
Этого тоже не могло быть. Он не знал, что происходит. Но понял, в чем дело. Резко обернувшись, Мастер ударил Теризу ладонью по лицу так сильно, что девушка отлетела, словно сломанная игрушка. Скорчившись, она лежала на боку в теплом солнечном свете, разметав волосы по каменному полу; одна рука слабо прижималась к тому месту, куда он ударил; похоже она плакала.