Боцман знает всё

— Подсекай! — прошептал матрос.

Петька подсек, но было уже поздно: голавль накололся и выплюнул наживку.

— Эх ты, рыбачок! — в сердцах сказал матрос. — Такую рыбину упустил!

— Так с тобой же заговорился, вот и прозевал! — огрызнулся Петька. — Шляетесь тут…

— Постой, постой… Про кого это ты? Кто шляется? — насторожился матрос. — Вроде я тут один.

— Сейчас один, а давеча ещё гимназист с кадетом приходили. Охотились на кого-то. А ты тоже охотой балуешься?

Лицо матроса как-то посерело, и он с опаской посмотрел по сторонам:

— Да, тоже… охочусь…

— С бомбами?

— С бомбами. По дичи и заряд нужен…

В это время за кустами послышался треск, и матрос вскочил на ноги, вскочил и чуть не повалился снова от какой-то боли.

— Кто это там? — хрипло прошептал он.

— Да это Васька. Не бойся…

— Он что, с тобой рыбачит?

— Тю!.. Конь Васька. Чего ты скривился так? Болит где?

Матрос только молча кивнул головой, посерел ещё больше и, скрипнув зубами, присел и повалился на бок. Петька принялся тормошить его:

— Дядя! Дяденька! Да ты что? Что ты молчишь? Тебе плохо?

Матрос точно уснул, но Петька понимал, что это совсем не сон, ему казалось, что, если он не растормошит матроса немедленно, — тот умрёт. Петька метнулся к кустам, сорвал лопух, свернул из него что-то вроде кулька, зачерпнул воды и, не раздумывая, плеснул в лицо матросу. Тот как будто и не почувствовал ничего, но всё же Петька заметил, как у него дрогнули брови и начала проходить бледность. Заметил он и другое: левая штанина была разорвана, сквозь прореху видна была повязка на ноге повыше колена. Повязка была сделана из полосатой матросской рубахи. Вся она заскорузла от крови.

— Раненый, — прошептал Петька.

— Пить, — еле слышно прошептал матрос и провёл непослушным языком по губам.

Петька снова метнулся к воде с лопухом и направил струйку воды матросу на губы. Тот жадно стал ловить струйку ртом, а когда она кончилась, открыл глаза и попросил ещё.

— А есть ты не хочешь? — спросил Петька.

— Не помню, когда ел последний раз, — попытался улыбнуться матрос, крутнул головой и, преодолевая боль, сел.

— Ты лежи, лежи… — попытался остановить его Петька.

— Нельзя лежать, мне идти надо… Понимаешь, надо…

Петька схватил торбу, достал из неё хлеб, сало, лук и чеснок, пару яичек и узелок с сушёными грушами: это Настя каждый раз совала ему в торбу еды побольше да повкусней.

— Ешь, всё ешь! Мне ничего не оставляй, у меня вон с утра живот как барабан… Ты мне вот что скажи… не знаю, как тебя кличут, кто ты такой? Что матрос — вижу. Да только и матросы разные бывают, но больше они у красных…

— Николаем меня зовут. А тебя?

— Петром… Ты товарищ?

— Это смотря кому. Тебе вот, Петро, видать, товарищ, а другому кому — непримиримый враг.

— Да ты не крути, дядя Микола. Ты мне прямо скажи: ты за кого — за царя чи за Ленина? — настаивал Петька, подкладывая матросу еду.

Тот перестал есть, посмотрел на Петьку с улыбкой:

— А чего ты в этом понимаешь, салажонок?

Петька обиделся:

— Не понимаю?! Да я, может быть, больше твоего понимаю! Ты вот скажи мне: за кого Ленин стоит? Ну? За нас стоит, за мужиков и за бедных казаков. Чтобы у нас у всех земля была, надел на каждую душу. Её сколько, земли-то, кругом лежит? Ты только поднимись на гору, на нашу Макруху, да посмотри — что твоё море кругом лежит. А у всех есть надел? Нет… А какая между нами и казаками разница? Никакой… Ленин говорит — все, кто землю пашет, одинаковы. А Ленин и есть самый главный большевик…

Матрос совсем перестал есть, смотрел на Петьку, на то, как он жестикулировал, как собирались морщинки на его лбу, на выгоревшие до белизны брови, сведённые у переносицы, и ему всё сильнее хотелось обнять этого станичного паренька.

— Силён в политике! Кто же это тебе сказал, что я товарищ, и ты так со мной разоткровенничался? — спросил он Петьку и обнял за плечи.

— Кабы ты не товарищ, так не сидел бы здесь с раненой ногой под кустами… Жрал бы теперь в станице вареники так, что на бороде сметана с коровьим маслом мешалась… Мне братка всё про Ленина высказал. Он тоже большевик. Да и народ так про Ленина гуторит. Не беляки, а народ станичный. Новак наш тоже про это знает, знает, чего Ленин хочет, да только без драки он свои сто десятин не отдаст… Он норовит сейчас под шумок ещё себе прирезать клин-другой. Ни коня, ни бычка не пропустит, заберёт вроде реквизиции, а поставит на свой баз… Вон Васька пасётся. Думаешь, он всегда под Новаком ходил? Это братнин конь…

— А брат погиб?

Петька отрицательно покачал головой:

— Руки у них коротки! В Армавире он теперь, наверно, у самого Ленина… Знаешь, как его по станице беляки ловили? Он при отходе отряда из Владимирской ранен был, не смог уйти. Тогда мы его с Настей — это Новакова дочка, только она за браткой сильно убивается — взяли да и спрятали прямо на базу у Новака! Кто его там будет искать?.. Прожил братка там в сараюшке за соломой до самой осени, выходили мы его с Настей, поправился уже, а тут его и заметил сам Новак! Как бросился атаман на улицу, как заорал на всю станицу: «Я товарища поймал! Я Ваську Демидова изловил!..» Только пока он народ свой скликал, братка не стал дожидаться, подался через огороды на ливады, через речку да в кукурузу, а там рукой подать до лесу, который до самой Лабинской тянется. И поминай как звали! Не помогли ни эстафеты, ни разъезды… Говорю тебе, в Армавире он теперь, у Ленина…

— Нет, Петро, немного ты ошибаешься. Всё про Ленина правильно говоришь, только не в Армавире он, а в Москве, — начал объяснять матрос.

Но Петька и слушать не хотел:

— Ну да, рассказывай! Бывает он и в Москве, а зараз в Армавире. Люди так говорят… Знаешь, он какой? Подводят ему коня самых лучших кровей, ещё лучше нашего Васьки, он в стремя ногу не ставит. Нет. Прямо с земли как прыгнет — и в седле! Как вылетит он поперёд своего войска да как крикнет — сколько ни есть тысяч в его войске, все услышат: «За мной, товарищи! Долой кадетов и беляков! Вся власть Советам! Ура-а-а-а!..» Тебе, дядя Микола, тоже надо до него в Армавир подаваться.

— О том и думаю. Да вот как? — сказал матрос и показал на раненую ногу. — На Армавир мы и пробивались… Остальные, может, и пробились, а меня вот задело… Чтобы другим не пропасть со мной, я и уполз от них. Неделю вот отлёживаюсь по кустам.

— Слыхал я про вашу сражению. Хвалились беляки, бандитами вас обзывали… Надо тебе тикать, сразу тикать. Заметили тебя. Гимназист и кадет в станицу подались за подмогой.

Петька говорил горячо, ухватив матроса за рукав бушлата. По его лицу матрос видел, как он напряжённо ищет выход. А Петька и в самом деле мысленно просматривал весь лес, все дороги, по которым можно было бы направить матроса, и в то же время он ни на минуту не забывал, что матрос с больной ногой далеко не уйдёт от погони — беляки станичные знали и лес и все дороги не хуже самого Петьки. Если матросу не удастся немедленно и быстро перебраться хотя бы в Лабинский лес, что подходит к самой станице Лабинской, то враги его не выпустят отсюда. «А что, если, — подумал Петька, — не в Лабинскую ему сейчас податься?»

— Знаю, Петро, что тикать надо… Покажи дорогу, да только такую… — попросил матрос.

— Не учи, — перебил Петька. Знаю, какую тебе дорогу нужно показать… Ты брод через протоку приметил вон на том конце поляны? Хорошо. За протокой — дубки. Аккурат за ними тропка, по ней и надо пробираться. Она тебя к Бобрышеву хутору выведет. Ты слушай, они тебя к Лабинской кинутся шукать, а я тебя в другую сторону направляю. К горам, откуда вы пробирались… Постой, не перебивай… Обмануть надо беляков. Хутора там нет, сожгли его. Осталась одна сараюшка с сеном… В ней ты, дядя Микола, и будешь меня ждать два или три дня.

— Ведь они могут во все стороны послать людей, Петро. Сараюшку обязательно обыщут… — возразил матрос.

Но Петька снова нетерпеливо его перебил: