Страница 38 из 38
Плохо быть безоружным в бою. Никодим Арсентьевич лежал на сушняке у ног стрелявших. Сверху на него сыпались кусочки коры, отбитые пулями, рядом падали стреляные гильзы, пахнущие сожженным порохом, а он — странное дело — был почти спокоен. И сердце стучало ровно, и не щемило в груди, и мысли были ясными. Он снова ощущал себя солдатом, пусть временно безоружным, но знающим свою задачу, видящим врага, готовым сразиться с ним не на живот, а на смерть.
Немцы отползли назад, притаились. Стрельба постепенно стихла.
— Замышляют что-то, — раздумчиво сказал Каджар, вглядываясь в лесную просинь.
Где-то там, за опушкой, на дороге, урчали моторы, шли какие-то приготовления.
— А танки они на нас не двинут? — спросил веснушчатый и огляделся испуганными глазами. — Подавят, как тараканов.
Танковых частей поблизости нет, — сказал на всякий случай Каджар, хотя совсем не был в этом уверен. — А вот если фаустпатроны подвезут — жарко нам будет. Но ничего, ребята, двум смертям не бывать. Так, что ли, говорят?
Про себя он подумал: «Продержаться бы до темноты. Тогда и оружием разживемся, и уйти сможем. Но до захода солнца далековато еще»…
С наступлением темноты пойдем на прорыв, — сказал он. — Это приказ.
Никодим Арсентьевич с восхищением смотрел на Каджара. Вот ведь человек. Взял на себя командование в такой обстановке, не падает духом, смотрит весело. Выходит, у них и в лагере была своя организация, а он и не знал ничего, думал только о себе… Нет, теперь, что бы ни случилось, он не будет прежним, не может быть… В конце концов борцом быть даже легче… Эх, довелось бы эти три года пережить заново — все было бы по-другому…
— Идут, — взволнованно сказал Кемал, сказал тихо, но его услышали все.
Люди засуетились, стали выглядывать, стараясь определить, что ждет их на этот раз.
— Гранаты они могут бросать только с близкого расстояния, — сказал Каджар. — Так что следите.
Немцы поднялись по команде и, пригибаясь и прячась за деревья, молча побежали в атаку.
— Прицел держать, — приказал Каджар. — Огонь!
Залп был дружный. Немцы сразу же ответили. Автоматные очереди полоснули по штабелям бревен, за которыми залегли мстители. До, это были уже не беглецы, а войны, крепко державшие в руках оружие.
— Вести только прицельный огоиь! — крикнул Каджар. — Бей их, гадов!
В это время на левом фланге разорвалась граната. По донесшимся оттуда стонам Каджар понял, что есть пострадавшие.
— В резерве! — крикнул он. — Заменить выбывших!
И дал короткую очередь по солдату, который на мгновение показался из-за дерева. Тот выпустил автомат, схватился за грудь и рухнул.
Очевидно, немцы не ожидали такого отчаянного сопротивления. Оки сначала залегли, потом, постреливая, отошли назад.
Наступила передышка. Каджар, пригнувшись, побежал на левый фланг.
— Ну, как тут, что? — спросил он, не сразу разглядев раненых.
— Трое убитых, — ответил Никодим Арсентьевич, — да вот восьмерых тяжело…
Убитые лежали рядышком в стороне, прикрытые рваными шинелями. Раненые крепились, как могли.
Один, бледный, с впалыми щеками, заросшими седоватой щетиной, проговорил с трудом, словно оправдаться хотел:
— Он ее, гад, наверное, подержал малось… когда кольцо сдернул… вот и… едва долетела..
Видимо, ему совсем стало невмоготу, он закрыл глаза, скрипнул зубами и уже простонал, а не сказал:
— Худо мне, братцы… Не пожалейте патрона…
— И меня… ребята, — прохрипел второй, раненый в грудь. — Я сам… Только винтовку давайте… Не могу.
Каджар обвел долгим взглядом столпившихся вокруг бойцов, и они опустили глаза.
— Сколько у нас патронов?
Пересчитали, оказалось — восемьдесят два.
— Прости, браток, — хрипло застыдился раненый в грудь. — Потерплю как-нибудь… Пусть одной пулей больше будет…
— И меня тоже… простите, — со стоном выговорил тот, что завел разговор о смерти.
Каджар поднялся, выпрямился, сказал тихо:
— Эти пули не пропадут даром, товарищи.
И столько в этих словах было душевной боли, искренности, внутренней убежденности, что Никодим Арсентьевич весь потянулся к нему, как извечно тянутся слабые к сильным.
Каджар говорил, что наши уже рвутся к Берлину. И кто знает, если бы не владел Никодимом Арсентьевичем страх все эти годы, может, он давно бы выбрался из плена, и был сейчас среди тех, кто идет на фашистскую столицу…
— Поесть бы чего, братцы, — мечтательно сказал кто-то рядом. — А то как в присказке — кишка кишке кукиш кажет.
Вокруг засмеялись. Медлительный басок отозвался:
— Зря волнуешься. Твоим кишкам этим делом долго еще заниматься придется.
Никодим Арсентьевич вспомнил, что в полотенце у него, обмотанном вокруг пояса, зашиты кусочки сахара, те самые, которые пожалел он Супрунову.
— Хлеба нет, — суетливо задирая рубаху и отыскивая концы полотенца, сказал Никодим Арсентьевич, — а вот сахару… немного, правда… сейчас я… Вот, берите, ребята, ешьте, — торопливо говорил Никодим Арсентьевич, раскладывая на грязном полотенце свое богатство. — Ешьте, я сладкого не люблю…
Над головами пропела и разорвалась в лесу мина.
— Миномет установили! — закричал Кемал.
— К бою! — скомандовал Каджар и побежал на свое место. — У кого оружия нет, бери колья!
Вторая мина упала совсем близко, осыпала притаившихся беглецов щепой и землей.
— Эх, была не была! Вперед, ребята! Круши их! Ур-ра-а!
— …а-а-а! — нестройно подхватили остальные и побежали за ним, стреляя на ходу, размахивая палками.
Никодим Арсентьевич бежал между деревьями и все никак не мог разглядеть впереди немцев. И вдруг увидел одного совсем рядом, в двух шагах. Он целился из винтовки куда-то в сторону. У него было красное мясистое лицо, белесые брови и глаза, — когда он обернулся, — голубые, еще не наполненные ужасом, просто сосредоточенные глаза. Ничего особенного в облике этого немца не было, но вызвал он у Никодима Арсентьевича такую злобу, такую ненависть, что он даже застонал, кидаясь вперед и обрушивая на мясистое лицо страшный удар. Нагибаясь за винтовкой, он увидел Кемала, который прислонился к дереву и целился куда-то. «Ага, — торжествующе подумал Никодим Арсентьевич, — теперь и у меня есть оружие».
И в это время что-то случилось.
Он видел винтовку, к которой тянулся рукой, знал, что Кемал еще не выстрелил, а только целится, что надо обязательно бежать вперед, идти на прорыв, иначе все они здесь погибнут… Но словно кипяток плеснули на голову. Он хотел выпрямиться, стараясь понять, что же все-таки произошло, стал падать навзничь и увидел красное, разгорающееся, как огонь, небо. «Ага, — с облегчением успел подумать он, — продержались-таки до заката».