Страница 49 из 87
В любом случае первый серьезный удар по его авторитету нанес не противник перестройки, но человек, представлявший себя решительным сторонником обновления. В сентябре 1987 года секретарь Московского горкома партии Ельцин подал заявление о выходе из Политбюро, куда он входил в качестве кандидата. Ельцин был уже тогда неординарной фигурой, хотя он еще и не пользовался широкой известностью. Ровесник Горбачева (ему было тогда 56 лет), он тоже вышел из среды секретарей обкома. В течение семи лет он возглавлял на Урале Свердловскую партийную организацию, третью по значимости после Москвы и Ленинграда. Если Горбачев имел два гуманитарных образования, одно из которых юридическое, то Ельцин, как и положено главе огромной промышленной области, имел техническое образование и по профессии был инженером-строителем. Его перевод в Москву был свидетельством постоянно возраставшего в советское время не только экономического, но и политического веса восточной части страны, Урала и Сибири. Сразу после назначения на пост секретаря столичной парторганизации Ельцин открыл местную партконференцию смелым, полным критики докладом. Отсюда и пошла его популярность[473]. Месяц спустя, на XXVII съезде партии, его выступление было наиболее интересным после горбачевского. Он по своей инициативе включил в него важный пассаж: «Вы можете меня спросить: почему же об этом я не сказал на предыдущем съезде? Ну что ж. Могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта». Действительно, на предшествующем съезде Ельцин, как и все остальные, произнес хвалебную речь в честь Брежнева[474]. Но он был единственным, кто в этом публично покаялся. Его популярность резко возросла. Он проявил необычайное политическое чутье. Более того, этим заявлением он показал замечательную способность уловить российское общественное настроение. Ельцин был глубоко и прежде всего русским человеком, по крайней мере настолько, насколько Горбачев был, напротив, интернационалистом. В чем и состояло первое глубокое различие между ними.
Уход Ельцина из Политбюро также оказался умелым политическим шагом, более значительным чем показалось поначалу. Когда Горбачев отдыхал в Крыму, Ельцин написал ему о намерении оставить свой пост в Политбюро, поскольку и он встречал слишком много сопротивления и непонимания по ходу своей реформаторской деятельности. Горбачев позвонил ему, чтобы переубедить; попросил хотя бы повременить с исполнением этого решения. Приближалась годовщина, требовавшая деликатного подхода: 70-летие большевистской революции, и в качестве Генерального секретаря Горбачев намеревался предпринять серию новаторских инициатив, с которыми, он знал, будут нелегко соглашаться его коллеги. Все поднятые Ельциным проблемы Горбачев предлагал обсудить сразу после праздника. Ельцин согласился, по крайней мере такое впечатление сложилось у Горбачева. Но в октябре, как раз тогда, когда Центральный Комитет партии собрался для обсуждения доклада, с которым Генеральный секретарь должен был выступить в годовщину революции, Ельцин вновь поднял этот вопрос. Он просил отставки по трем причинам. Во-первых, из-за медлительности, с которой осуществлялась перестройка. Во-вторых, из-за конфликта с секретариатом партии и, в частности, с Лигачевым, хотя и содействовавшим его переезду в Москву, но чьей поддержки он не чувствовал. А третий мотив был самым неожиданным: Ельцин говорил, что вокруг Горбачева начинает складываться новый «культ личности», чего, впрочем, в то время никто не замечал, даже если Горбачев и казался неоспоримым лидером перестройки. Здесь-то и заключалась суть его жеста: это была первая жесткая личная атака на Генерального секретаря.
Эти факты, как и последующие, подтверждаются документами. Многие из них, если не все, имеются в нашем распоряжении[475]. Выступление Ельцина показалось присутствующим довольно двусмысленным и путаным. В заключение он подтвердил намерение выйти из Политбюро, оставив за Московским горкомом право определять кандидатуры на посты в руководстве столицы. Это было воспринято как намерение использовать московскую парторганизацию как личную крепость в борьбе против центрального руководства. Выступление Ельцина вызвало на пленуме целую бурю: 94 человека попросили слова и 25 из них выступили. Все набросились на Ельцина. Во многих выступлениях звучали нарекания по поводу «излишеств» перестройки. Как будто вдруг открылся клапан, через который получило наконец выход все недовольство, накопившееся за последние два года. Это были выступления, предупреждавшие Горбачева по крайней мере столько же, сколько и критиковавшие Ельцина. Горбачеву говорили пусть в косвенной форме, что он не должен заходить слишком далеко по избранному им пути. Говорилось, однако, не только это: против Ельцина выступил и такой убежденный сторонник перестройки, как министр иностранных дел Шеварднадзе.
Дело потом передали Московскому горкому партии. Его заседание напоминало аналогичные эпизоды в прошлом, особенно в хрущевские времена: публичная атака Горбачева против Ельцина, серия выступлений с осуждением виновного, путаная самокритика последнего (писавшего позднее в своих воспоминаниях, что он был серьезно болен в то время). Горбачеву, ощущавшему давление, возможно, даже шантаж со стороны двух своих противников, эта процедура могла показаться обязательной, поскольку следовала традиционным для партии правилам. Но именно с этого момента вокруг Ельцина возник ореол мученика, имевший столь важное значение в его последующей политической судьбе. Это не удивительно, если вспомнить о роли, которую фигура мученика веками играла в русской политической жизни. Та же тенденция в условиях общего кризиса в стране вновь выходила на поверхность.
Конечно, сегодня нам гораздо легче констатировать, что в тот период сторонники перестройки сильно недооценили важность возникшего конфликта. Многие тогда оценивали поведение Ельцина как политическую неотесанность, неопытность, торопливость или нетерпение: он хотел как лучше, а получилось неуклюже, как у медведя[476]. Последующие события показали, что на самом деле он обладал способностями куда более высокого уровня. Горбачев, вероятно, лишь отчасти понял это. Он медлил рвать с Ельциным. Он все еще рассматривал его как возможного союзника в борьбе против многочисленных явных и скрытых противников перестройки. По свидетельству многих очевидцев, он неоднократно пытался в те дни предложить Ельцину зацепку с тем, чтобы вывести его из-под наиболее тяжелых обвинений. Не преуспев в этом, Горбачев мог бы отделаться от Ельцина, сослав его в какое-нибудь посольство. Но он предпочел, чтобы тот остался в Москве, хотя и на второстепенном посту, где, тем не менее, Ельцин имел возможность продолжать строить свой политический сценарий[477]. Тогда под влиянием этих горбачевских решений родилась легенда о своеобразной игре с распределением ролей между Генеральным секретарем и, как его называла печать, «камикадзе перестройки», отважным первопроходцем, посланным вперед Горбачевым, вынужденным действовать более осмотрительно, но во всяком случае готовым прийти ему на помощь, как только будет возможно[478]. На самом деле конфликт был гораздо глубже. Он не был следствием одного лишь столкновения характеров двух деятелей, как тогда принято было думать. Разница в характерах была. Но в выступлениях Ельцина уже наметилась политическая платформа, противостоящая позициям Генерального секретаря.
Как бы то ни было, но в те же дни, когда разгорелся конфликт с Ельциным, было очевидно, что Горбачеву приходилось иметь дело и с другими своими противниками. На роль выразителя иного политического направления выдвигался Лигачев, занимавший место второго секретаря партии. Он, так же как Горбачев и Ельцин, вышел из рядов секретарей обкома, в течение 17 лет возглавляя партийную организацию Томской области в Сибири. Старше Горбачева и Ельцина более чем на десяток лет, он был переведен в Москву Андроповым, доверившим ему тот организационный участок партии, от которого зависел подбор руководящих кадров. По своим взглядам и манере поведения он, несомненно, мог считаться среди новых руководителей партии человеком, стоявшим ближе всех к андроповским идеям, хотя сам Андропов, кажется, считал Горбачева способнее его. На посту второго секретаря он имел весьма могущественные позиции: по традиции со времен Хрущева и Брежнева в его обязанности входило председательствовать на секретариате — органе, наиболее влиятельном в партии после Политбюро (где председательствовал первый секретарь, т.е. Горбачев).
473
Московская правда. — 25 янв. — 1986.
474
XXVI съезд... — T. I. — С. 230-231; XXVII съезд... — T. I. — С. 143.
475
Стенограмма октябрьского Пленума была опубликована. См. Известия ЦК КПСС. — 1989. — № 2. Этот журнал просуществовал недолго (с 1989 по 1991 г.). Он является своего рода зеркалом гласности и сейчас остается важным источником для исследования горбачевской эпохи. Другими важными источниками являются свидетельства Ельцина: Op. cit. — Р. 164-179; Черняев А.С. Указ. соч. — С. 174-178; Версия самого Горбачева в кн. Rubbi A. Op. cit. — Р. 177-180.
476
См., например, Черняев А.С. Указ. соч. — С. 177-178, а также суждения Горбачева и Яковлева в кн. Rubbi A. Op. cit. — Р. 179-180.
477
Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 9. — С. 3-4; Черняев А.С. Указ. соч. — С. 176.
478
Помимо уже цитированных источников см. Собчак А. Указ. соч. — С. 55.