Страница 122 из 127
В первое время деятельности Власовского евреи изобрели довольно остроумный способ отсрочки своего выселения: по предварительному между собой сговору двое обращались в мировой суд. Жалобы подавались в двух разных участках, и в этих жалобах приводилось обвинение в оскорблении действием. Тот еврей, который в одном участке фигурировал в качестве обидчика, в другом был уже обвиняемый[595]. Каждый являлся в соответствующий участок к судье и, указывая на то, что обидчик собирается уехать и таким образом оскорбление останется ненаказанным, добивался того, что судья отбирал подписку о невыезде. Когда же дело доходило до разбора, то на стереотипный вопрос мирового судьи они заявляли, что кончают дело миром. А иногда просто к моменту разбора они, уже покончив свои дела, сами уезжали, и дело прекращалось за неявкой сторон.
Однако и на это было обращено внимание, и судьям воспретили отбирать подписку о невыезде.
После 8-дневного пребывания на нелегальном положении я получил место в аптеке и стал полноправным — в смысле жительства — гражданином. Но, правда, ненадолго. Сергей Александрович добился от центральной власти постановления, коим, в изъятие из общего закона, для евреев, изучающих фармацию, Москва была вовсе закрыта.
Некоторые пристава настолько вошли во вкус преследования евреев, что в своих устремлениях зашли даже дальше своего начальства. Так, например, пристава Басманной и Тверской частей задались определенной целью устроить у себя «химически чистый» участок, т. е. в котором не было бы ни одного еврея, даже из категории тех, которых и Власовский не выселял. Оба они приглашали к себе врачей, юристов и прочих евреев и предлагали им переехать в другой участок, прямо заявляя, что они не хотят иметь у себя в участке евреев.
Пристав Басманной части (если не ошибаюсь, Леонтьев) при этом цинично заявлял:
— Я не имею права вас выселить из моего участка, но я вам отравлю жизнь: каждую ночь вас будут будить и проверять документы, и, если что-нибудь окажется не в порядке, я буду неумолим.
Во многих случаях это оказывало действие. Обретя право жительства, я имел неосторожность снять комнатку на Бронной улице. Жили мы в этой комнатке втроем и платили 11 р. с услугами. Так как мои бумаги были в порядке, то я был прописан. На третий день меня вызвали в участок. Пристав лично принял меня и сказал, что он вынужден был прописать меня, но советует мне лучше переехать в другой участок. Я ответил, что не имею возможности этого сделать. Тогда он заметил, что едва ли мне и моим квартирохозяевам будет удобно, если каждую ночь будет ко мне являться городовой за проверкой документов. Я выразил готовность пойти на компромисс, т. е. переехать не за мой, а за его, пристава, счет: пусть он мне уплатит то, что я внес за квартиру, расходы по переездке и приисканию комнаты; на это, однако, он не согласился.
Пристав свою угрозу исполнил: раза два ко мне ночью являлся околоточный надзиратель. Этот полицейский оказался добродушным малым, и, очевидно, ему самому ночью спать хотелось, и мы пришли с ним к соглашению, что он будет приходить утром. И действительно, он каждое утро являлся в 8 часов, мы выпивали с ним чаю, а затем я подписывал заранее принесенный им трафаретный протокол о том, что он был будто в 3 или 4 часа ночи и проверял мои документы. Вскоре я переехал на жительство в самую аптеку, и мои деловые сношения с московским околоточным прекратились.
Постепенно, путем специальных узаконений и сенатских разъяснений, Сергею Александровичу удалось в значительной степени «очистить» Москву от евреев. Борьба велась настолько энергично, что у полицейских чинов все более укреплялось убеждение в том, что главной целью административной деятельности является именно выселение евреев. Это вкоренилось настолько, что сохранилось вплоть до переворота 1917 года, принимая, правда, в зависимости от условий момента, разнообразные формы.
Еще при Сергее Александровиче, однако, вопрос стал постепенно терять свою остроту. Старожилы-евреи почти все были выселены. Материала для деятельности стало меньше. После Ходынской катастрофы в коронационные дни Власовский должен был покинуть свой пост. Преемники его, конечно, продолжали дело выселения евреев, но они обратили внимание и на другие части, значительно упущенные при Власовском. В то же время полиция учла, что из преследования евреев можно извлечь выгоду, тем более что преемники Власовского рьяности не обнаружили и сугубых репрессий по отношению к полицейским за нерадение в еврейском вопросе не учиняли. Хотя администрация продолжала стоять на платформе преследования евреев, все же можно было сговориться. И вот появились квартиры, дававшие приют бесправным евреям, что избавило от необходимости пользоваться квартирами проституток; квартирохозяева находились в тесном контакте с полицией, чины которой заблаговременно предупреждали их о предстоящем ночном обходе для проверки документов.
Главное внимание Сергей Александрович устремил не столько на отдельных лиц, сколько на целые группы. В этом отношении он вел упорную борьбу, неоднократно добиваясь от Сената явно противоречащих закону разъяснений или от правительства специальных узаконений. В результате Москва стала на особое положение, и многие группы евреев, располагавших правом жительства повсеместно в России, не могли жить в Москве.
Были и другие, правда более редкие, но все же в достаточной степени распространенные способы обхода «законов» Власовского и Сергея Александровича. Люди, жившие долго в Москве и имевшие многочисленные дела и потому затруднявшиеся оставить Москву, поселялись в подмосковных городах и каждый день приезжали в Москву. Некоторые же прибегали к услугам железных дорог, иначе говоря, проводили ночь в вагоне: отъедут до Твери, спят четыре часа, оттуда обратным поездом в Москву — опять четыре часа спят. Некоторые лица жили таким образом месяцами; это, конечно, были все более или менее крупные дельцы. Они до того свыклись с подобными ночевками, что ничего не естественного в них не усматривали. Все кондукторские бригады знали их очень хорошо: они были своими людьми. Быть может, полиция об этом не знала или она была бессильна бороться с еврейской хитростью…
Вскоре я переехал в Петербург. Здесь картина была иная.
Иван Белоусов
ЗАРЯДЬЕ (из книги «Ушедшая Москва»)[596]
Зарядье — местность, лежащая ниже Варварки, граничащая со стороны Москвы-реки Китайгородской стеной с Проломными воротами, состояла из сети переулков: Псковского, Знаменского, Ершовского, Мокринского, Зарядского и Кривого. Вся эта местность была заселена мастеровым людом; некоторые дома сплошь были наполнены мастеровыми: тут были портные, сапожники, картузники, токари, колодочники, шапочники, скорняки, кошелевщики, пуговичники, печатники, печатавшие сусальным золотом на тульях шапок и картузов фирмы заведений.
В моей памяти Зарядье в начале 70-х годов прошлого столетия наполовину было заселено евреями.
Евреи облюбовали это место не сами собой, а по принуждению: в 1826–1827 гг. евреям было позволено временное жительство в Москве, но этим правом могли пользоваться только купцы-торговцы, которым, судя по гильдии, дозволялось проживать [здесь] от одного до трех месяцев. Кроме того, они могли останавливаться только в одном месте — именно в Зарядье на Глебовском подворье.
Таким образом, это подворье, существующее доселе, являлось московским гетто. Впоследствии на этом подворье была устроена синагога; а к концу 70-х годов в Зарядье было уже две синагоги и вся торговля была в руках евреев.
Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары, ничем не отличающиеся от базаров каких-нибудь захолустных местечек на юге — в черте оседлости. Торговки-еврейки со съестными припасами и разным мелким товаром располагались не только на тротуарах, но прямо на мостовой. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской Пасхе выпекалось огромное количество мацы — сухих лепешек из пресного теста — опресноков. Зарядские еврейские пекарни выпекали мацу не только для местного населения, но и отправляли ее в другие города.
595
В тексте ошибка; во втором случае должно быть: «обиженный», или «истец». — Ред.
596
Публикуется по: Белоусов И. А. Ушедшая Москва. М., 1998. С. 48–52. Иван Алексеевич Белоусов (1863–1930) — русский писатель, поэт, автор стихов и рассказов для детей, а также книг воспоминаний «Литературная Москва» (1926), «Ушедшая Москва» (1927), «Писательские гнезда» (1930). — Ред.