Сборщик душ

Я работал тут, у себя в кабинете, сидя в этом самом кресле. В дверь тихонечко постучали, хотя никаких посетителей я не ждал. Мой гоблин давно уже отправился баиньки, так что в любом случае не пошел бы открывать. У меня есть довольно внушительное число недругов, так что я взял пистолет – тот самый, что вы конфисковали, сэр рыцарь, и мне совершенно невдомек, по какой причине; вы бы еще нож для бумаг отобрали – а что, он с виду похож на кинжал! Уверяю вас, для этой грубой бумаги, на которой я делаю записи (сосед-печатник продает мне по дешевке обрезки и остатки), нужно острое орудие. Тупой нож ее рвет и мнет, так что пользы в нем никакой.

– Входите! – крикнул я весьма твердым голосом, держа палец на спусковом крючке.

Пульс у меня стал лишь чуть-чуть быстрее обычного.

Дверь медленно отворилась, и внутрь проникла согбенная фигура – по всей видимости, древняя старуха, так закутанная в шарфы и шали, что лица было совсем не видать. Потом она подковыляла поближе, выпрямилась, и свет лампы наконец выхватил из мрака ее черты. Старое и морщинистое лицо, старше моего раза в два, а то и больше… и почему-то странно знакомое. Глаза ее сверкали молодым огнем и, черт побери, я ее знал.

То была Пикниль-Юддра собственной персоной… ну, или ее сестра. Больше не сияющая, совсем не молодая, скорее уж дряхлая – и со всей очевидностью смертная.

– Вижу, ты меня узнал! – прокаркала она.

В голосе еще сохранилось что-то от прежнего ее блистательного «я», но внешность откровенно меня поразила. Ведь всего какой-то год назад мы встретились в поезде…

– Юддра-Пикниль Темная! – тихо промолвил я, но внутри уже плескалось предвкушение, ибо меня явно ожидал рассказ, какой мало кому доведется услышать, – сюжет, который я смогу потом пересказать и назвать своим.

– О, да. Некогда я была Юддрой-Пикниль Темной, – сказала старуха и, кряхтя, уселась там, где сейчас сидите вы, господин мой Кукол, и положила суму (потрепанную суму из вареной кожи) туда, где сидите вы, сэр рыцарь.

– Некогда ты выражал желание увидеть меня снова, и вот – я пришла.

Речи ее меня малость встревожили, в них как-то само собой напрашивалось продолжение: «…навеки поселиться», – но с этим можно было разобраться и попозже. Самым важным сейчас был рассказ! Вот что я никак не хотел упустить!

– Расскажите скорее, что с вами случилось! Как вышло, что вы стали такой? – взмолился я. – Что с вашей сестрой? Куда лежал ваш путь после нашего расставания?

– После Халлековой развилки, – начала старуха, глядя мимо меня; древние ее глаза видели то, чего здесь не было (во всяком случае, что-то, недоступное моим), – куда наш путь только не лежал! Это был план сестры; она долго его обдумывала, и она же отыскала способ решить нашу проблему. Нет, это была не кровь, она ничем бы нам не помогла, разве что ненадолго. О, если бы мы могли пить кровь, взятую силой, это был бы совсем другой разговор! Мы честно пытались, когда еще были совсем молоды. Увы, это не работает, и почему оно не работает, нам так и не удалось выяснить. Таковы ограничения нашей природы, с которыми мы пришли в этот мир.

Мы искали другие пути, черпая мудрость у колдунов и жрецов, у мудрецов и магов. Никто не сумел нам помочь. Но в конце концов – прошло лет десять, если не больше, – именно Пикниль нашла решение, когда была мною и скиталась за пределами города в поисках способа избавиться от нашей божественности.

Далеко на северо-западе есть одно место, за Кериманом и Усталыми Холмами, дальше даже Форт-Ларгина и Роргримской цитадели, в горах за долиной Харгру, у подножия пиков, где обитает Умалившийся Народ. Оно зовется Веркиль-на-Верекиль. Это разрушенный город, где лишь немногие смертные влачат самую примитивную жизнь.

Пикниль обнаружила один древний текст, в котором говорилось о Веркиль-на-Верекиле, о городе каким он был до разрушения, о правившем там короле и его короне. Именно корона нас и заинтересовала, ибо в тексте говорилось об одном ее исключительном свойстве: она могла сделать человека богом или…

Она улыбнулась. Зубы ее больше не белели и не сверкали; они были серые и обломанные по краям.

– …или бога – человеком.

Путь в Веркиль-на-Верекиль был долгим и трудным: ведь с каждой лигой, отделявшей нас от Шривета (куда мы прибыли из иного мира и где сосредоточена наша сила), мы становились все слабее. К тому времени как мы миновали Роргримскую цитадель и начали подниматься в горы, я уже не могла принимать нефритовое обличье, а для того чтобы вызвать хоть немного света, требовались наши с сестрой объединенные усилия. Еще того хуже, мы обе неуклонно таяли, увядали и уже сомневались, что сумеем достичь Веркиль-на-Верекиля: это могло оказаться попросту слишком далеко. И все же мы решили продолжать наш путь. Мы не знали, что случится, если мы слишком растянемся в пространстве, удаляясь от города: то ли наше существование вообще прекратится, то ли энергистические каналы, ведущие назад, в храм, сократятся, притянут нас обратно, и мы снова окажемся там, запертые в Шривете, будто в тюрьме. К тому моменту уничтожение нас уже не пугало, а если бы мы оказались снова в храме, то просто-напросто снова пустились бы в путь. В общем, мы шли дальше.

В конце концов, мы достигли Веркиль-на-Верекиля – пусть и в виде нарисованных тонким карандашом карикатур, больше похожих на мимолетные тени в зеркале… что в некотором роде было совсем неплохо, так как местное население сохраняло верность старым идеалам и хорошо охраняло руины. Некоторые из стражей обладали оружием, способным прикончить и таких, как мы. И все же, тонкие, будто тени, мы проскользнули мимо них и углубились в развалины и там, в самом сердце гор – о, да! – мы нашли корону.

Она умолкла, опустив глаза. Дряхлые руки ее дрожали – так важно было то, о чем она рассказывала.

– Продолжайте! – взмолился я. – Вы нашли корону… И вы ее надели?

– Пикниль надела, – прошептала старуха. – В тот самый миг, когда она вознесла обруч над головой, я ощутила, что судьба обратила на нас свой взор, и вспышка давно позабытого воспоминания сверкнула передо мной. Я закричала, чтобы она не спешила, но сестра не стала ждать.

– И корона сделала ее смертной? – спросил я.

– О, да. Она сделала ее смертной. И обрушила на нее весь груз наших лет, – сказала женщина, которая недавно была богиней.

– Я увидала, как она обратилась в плоть и улыбнулась, сияя торжеством, а потом улыбка ее исказилась, и страх затопил очи, когда эта плоть со вздохом осела на костях. Место улыбки занял смертный оскал, и сестра распалась прямо у меня на глазах, превратившись сначала в гниющее мясо, а затем в голые, бесплотные кости. Тут я почувствовала, как магия изошла из короны, и я тоже стала смертной, и моя призрачная форма облеклась физической материей. Я вспомнила, что давным-давно, когда мы только провалились в этот мир, мы были едины, были одним существом по имени Пикнильюддра. Лишь спустя века мы разделились, потому что жрецы стали придумывать истории о нас, и слово стало плотью, а мы – близнецами дня и ночи… и вот все тысячи лет, проведенные нами на этой земле, принялись изливаться в меня из проклятой короны!

Я кинулась вперед и сшибла венец с черепа, который…

Она ненадолго умолкла.

– Так я спасла себе несколько жалких лет жизни, но, увы, слишком поздно, ибо я стала тем, что ты видишь перед собою теперь. Смертная – но старая, слишком дряхлая для тех простых радостей, которых надеялась вкусить; слишком древняя даже для того, чтобы стражи короны посчитали меня опасной. Да, они пропустили меня и не тронули, сочтя выжившей из ума старухой-попрошайкой их собственного роду и племени. Много трудных шагов, много тяжких дорог привели меня в Дурлал. Тут я вспомнила одного писаку, к которому когда-то имела склонность, и вот она я, и здесь хочу отдохнуть, прежде чем отправиться в Шривет, где мне и место.

Таков конец этой истории. Я накормил ее ужином, уложил, подарил плащ. Наутро я насыпал ей в кошелек денег, достаточно на проезд в пятом вагоне по Регулярной Безостановочной до Ортаона, а там уже и до Шривета рукой подать.