Открытый счет

— Один провокатор русский уже сидит в камере.

— Провокаторам — смерть!

— Мы ничего не знаем, будем ждать приказа!

— Русские откроют огонь и перебьют всех. У нас раненые.

— Тише, — остановил эти выкрики комендант. — Я хочу вам сделать важное сообщение. Наш радист перехватил переданное вчера по радио сообщение из Рейхсканцелярии. По-моему, это "завещание" фюрера или какая-то часть из него. Вот что удалось записать. Внимание!

Все затихли. Комендант прочёл:

— "Перед смертью я исключаю из партии бывшего рейхсмаршала Геринга и лишаю его всех прав, которые были ему даны указом от 29 июля 1941 года и в моей речи в рейхстаге 1 сентября 1939 года. На его место я назначаю адмирала Деница президентом рейха и главнокомандующим вооружёнными силами.

Перед своей смертью я исключаю из партии и лишаю прав бывшего рейхсфюрера СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера. На его место я назначаю гаулейтера Карла Ханке рейхсфюрером СС и начальником германской полиции и гаулейтера Пауля Гизлера — министром внутренних дел.

Помимо того, что Геринг и Гиммлер были неверны мне, они покрыли несмываемым позором нашу страну и нацию тем, что секретно и против моего желания вели переговоры с противником и пытались захватить власть в государстве.

Чтобы Германия имела правительство, состоящее из честных людей, которые будут продолжать войну всеми средствами, я, как лидер нации, назначаю…"

Ну дальше тут следует список правительства. Имперский канцлер — Геббельс, министр партии — Борман. Остальные фамилии сейчас нам не важны, — сказал комендант.

— Вы слышите, продолжать войну всеми средствами! — крикнул тот же эсэсовец, который назвал Альберта провокатором. — Кто подписал эту радиограмму? — спросил он.

— Геббельс и Борман.

— Вот видите! — торжествующе завопил тот, в ком Эйлер подозревал эсэсовца. — Это законные наследники, они осуществят волю фюрера.

— Я тоже так думал. Но! Час назад ставка гроссадмирала Деница передала по радио распоряжение задержать Геббельса и Бормана, если они появятся в расположении главной квартиры президента, то есть во Фленсбурге.

Комендант помахал над головой какой-то бумажкой, должно быть радиограммой.

Наступило гнетущее молчание. Стало слышно, как шумно дышит комендант и по-мальчишески шмыгает носом. Эйлеру показалось, что этот растерянный толстяк может сейчас заплакать от горя, страха, от сознания, что всё так трагически запуталось и противоречит одно другому.

Чему верить, кому подчиняться?! Геббельс и Борман от имени мёртвого уже фюрера вручили власть Деницу, а Дениц приказывает их арестовать.

"Перегрызлись", — со злостью подумал Эйлер. И с этой минуты даже с любопытством стал наблюдать за красным, вспотевшим лицом коменданта, на котором столь явственно проступили все его муки и сомнения.

— Что можно понять из всего этого, господа?! — Комендант развёл руки. — Я лично отказываюсь что-либо понять.

— Надо выполнять последний приказ, — крикнул кто-то.

— Какой? Все они последние.

— Это "завещание" не единственное. Я точно знаю — наш фюрер в последние дни много беседовал с Борманом, и записи хранятся у него. Там всё сказано о будущем Германии.

Высокий майор, произнёсший это, подошёл вплотную к коменданту, а комендант шагнул ему навстречу, и Эйлеру показалось, что они могут сейчас ударить друг друга.

— Сдаваться нам или умереть в этом каменном мешке, там тоже есть об этом указания?! А, господин умник?

— Вы забываетесь, речь идёт о Слове фюрера!

— Это вы забыли, с кем говорите. Комендант здесь я. Прекратить митинг, смирно! — вдруг завопил комендант, потеряв самообладание. — Я приказываю вам разойтись по своим местам. Мы немцы и выполним наш долг до конца. Но я ещё не принял окончательного решения. Надо изучить ультиматум русских. Каждый узнает, что ему делать… в… своё время!..

"Оно скоро наступит", — сказал про себя Эйлер. Пока комендант ещё что-то кричал своим офицерам, Эйлер, пользуясь тем, что в суматохе на него пока никто не обращал внимания, незаметно приоткрыл дверь и выскользнул в какой-то длинный и полутёмный, похожий на тюремный, коридор.

В то время, как Зубов был заключён в камеру Шпандауской тюрьмы, а Лиза не находила себе места, встревоженная долгим отсутствием Зубова, в то время, как полки дивизии Свиридова уже находились от Берлина километрах в двадцати на запад, а сам комдив перенёс туда свой КП, оставив в Шпандау лишь некоторые отделы штаба, — во второй половине тридцатого апреля несколько немецких танков появились около крепости и были замечены не сдавшимся ещё гарнизоном.

Танки эти были подбиты снарядами того самого артдивизиона, который "на всякий случай" генерал Свиридов оставил около цитадели. Однако утром следующего дня, первого мая, большая группа немцев, решившаяся на попытку прорвать внутреннее кольцо окружения Берлина, сосредоточилась на узком участке фронта юго-восточнее Шпандау.

Здесь им удалось пробить брешь в кольце, и затем отряды противника с бронетранспортёрами и танками начали продвигаться в двух направлениях: Шпандау — Фалькенхаген и Шпандау — Зеебург — Дебериц. Определился и тактический замысел прорвавшейся группировки — добраться до Эльбы и там укрыться за спинами американских войск, которые выходили на рубеж этой реки.

Всего этого ещё не знал генерал Свиридов, когда утром первого мая его вызвал к себе в город Бранденбург командир корпуса. Свиридов приехал в штаб корпуса на газике, торопясь к назначенному часу. В доме, который занимал комкор, Свиридов застал начальство уже… за праздничным столом.

Он доложил, что прибыл, а комкор указал ему на стол и сказал:

— Садись, бери стакан, выпьем за Первое мая и нашу победу.

— В честь праздника выпить не грех, но, может быть, попозже, товарищ генерал, я там оставил дивизию.

Свиридов махнул рукой на запад. На сердце у него почему-то было неспокойно. Сейчас ему не хотелось усаживаться за стол с водкой и закуской, ибо с утра пить вообще не любил, к тому же это "сидение" могло и затянуться.

— Твоя дивизия не сирота, есть кому и без тебя скомандовать. Садись, комдив, — повторил командир корпуса с той немного уже раздражённой настойчивостью, которая появляется у выпившего человека, непременно настаивающего, чтобы выпил и гость.

Но Свиридов всё же твёрдо отказался от завтрака, сославшись на срочные дела.

— Если нет указаний, то разрешите отбыть, товарищ генерал? — спросил Свиридов, недоумевая, зачем его вызвали в Бранденбург.

— Указание есть, Михаил Николаевич, — поднялся за столом начальник штаба, — твою дивизию переподчиняют нашему соседу, уходишь в другой корпус. А вызвали, чтобы попрощаться. Но если у нас не сидится, то поезжай, поезжай в свою единокровную…

— Да, поеду, — сказал Свиридов и, распрощавшись, сел в машину.

А когда он подъезжал к Шпандау, то ещё издали услышал пулемётную трескотню, и первой его догадкой было предположение, что это ловят какую-нибудь банду из нацистских головорезов, которые ещё бродили в лесах, пытаясь взорвать мосты, нападать на наши обозы и госпитали. Но вскоре он понял, что это не облава, а бой где-то в районе Шпандау.

По счастью, он захватил с собой в машину рацию и радиста, с которым вообще редко расставался в дни наступления, и приказал ему связаться со штабом дивизии. Волкова там уже не было. Но к микрофону подошёл полковник Рыжих, а за ним и майор Окунев. Оба они тут же запросили огня и подкреплений, потому что немцы силами до двух полков прорывались по шоссе прямо на запад.

— Все полки задействованы в наступлении, но я сейчас что-нибудь выскребу. Верну в Шпандау два батальона, а пока держите немцев. Там близко танковая бригада Шаргородского. Согласуйте действия, я еду к вам, — передал Свиридов по рации.

Он вытащил из планшета карту и по привычке промерял по ней расстояние пальцами, так, словно бы ощупывал своей рукой вставшие в воображении дороги, посёлки, рощи и каналы, отделявшие его сейчас от места боя.