Открытый счет

— Народ прибывает, — сказал Самсонов, как мог гм сказать о весеннем разливе — „вода прибывает“.

И у Сергея было такое ощущение, что через переправу на западный плацдарм всё время густой струёй вливается невидимая, но плотная людская масса.

Это поднимало настроение, и Самсонов шагал всё энергичнее, всё веселее, они быстро проскочили переправу, воспользовавшись паузой между танковыми колоннами.

В доме Окунева Самсонов остался для разговора, а Сергею не пришлось там задержаться и трёх минут, потому что майор Окунев с сердитым лицом приказал ему немедленно явиться к командиру дивизии.

КП комдива находился недалеко в большом блиндаже, отрытом на окраине селения. Сергей спустился в блиндаж и попал в комнату, где находилось много офицеров штаба. Отца он увидел склонившимся над картой у столика около задней стенки блиндажа.

Никто не обратил внимания на вошедшего младшего лейтенанта. И только когда Сергей громко доложил о себе — генерал медленно поднял голову, оторвал уставшие глаза от карты, но тут же опустил их. И то, что он даже не кивнул сыну, ничего хорошего не обещало Сергею.

В блиндаже было шумно. Несколько человек одновременно разговаривали или звонили по телефонам.

Начальник артиллерии дивизии звонил на батареи, поочерёдно проверяя их готовность „номер один“. Начальник политотдела созывал через час всех агитаторов полков на совещание. Дивизионный инженер что-то докладывал комдиву, показывая карту минных полей. С другой стороны стола стоял начальник штаба полковник Волков со своими бумагами.

— Вот странная вещь: подсчитано, что любая новость на четвёртый день становится известной противнику. Через фронт. Как это происходит, чёрт его знает! — сказал незнакомый полковник.

Волков на это лишь пожал плечами.

„Где подсчитано?“ — хотелось спросить Сергею, но он понимал, что никто ему здесь не ответит, да и спрашивать он не имеет права.

Но одно было несомненно: во всём, что делалось и говорилось сейчас в блиндаже, в поведении всех офицеров Сергей почувствовал тот резкий, нервный подъём, который непроизвольно возводит голоса в степень крика, хотя собеседники могут стоять друг от друга в двух шагах.

Он вспомнил необычное оживление на плацдарме и уже не сомневался, что ночью или на рассвете на этом участке фронта что-то должно произойти.

„Наступление — вот что произойдёт!“ — подумал Сергей, чувствуя, как нервный озноб, властно охватывая его, заставляет волноваться тем сильнее, чем дольше затягивалась эта томительная пауза. Сергей всё ждал, когда же отец обратит на него внимание. А генерал говорил по телефону и, тоже явно волнуясь, просил для усиления дивизии ещё несколько батарей реактивных установок. При этом он, держа трубку, поднялся за столом, вытянулся, и Сергей понял, что отец говорит с командующим.

— Тут у нас есть для них все данные и позиции готовы. Да, мы ждём и готовы! Сделаем всё, что в наших силах. Да и больше того! — И, прежде чем опустить трубку на рычаг, отец поманил Сергея рукой к своему столу.

„Лучше в штрафбат, чем в резерв, если он захочет меня наказать, — чувствуя в себе мрачную решимость, подумал Сергей. — Хоть штрафником, да останусь на фронте“.

Около стола Сергей при свете электрической лампы смог лучше разглядеть лицо отца. Они не виделись больше месяца. Свиридов-старший выглядел утомлённым и более, чем обычно, суровым. Желтизна разлилась у него под глазами, потрескались губы — от простуды ли, от внутреннего жара?

В любой другой момент Сергея охватила бы волна нежности к отцу, которому предстоят ещё бессонные ночи, и бои, и ответственность за всю дивизию, за тысячи вверенных ему жизнен. Но сейчас!! Сейчас он только с трепетом ожидал первого взгляда, того первого решающего взгляда, который определит его, Сергея, дальнейшую судьбу.

— Ну вот что, младший лейтенант Свиридов, есть разные степени фронтового везения и невезения, — сухо произнёс отец, не взглянув даже Сергею в глаза, так, словно бы он уже знал всё, что можно прочесть в них. — Считай, что тебе сейчас повезло, потому что до начала большой операции осталось всего четыре часа. Нет времени разбираться в твоих проступках. Если даже и заслуживаешь штрафбата, то раньше надо было туда отправлять. А сейчас просто не успеешь добраться.

„Да, конечно“, — хотел сказать Сергей, но промолчал, потому что его радость могла быть превратно истолкована стоящими вблизи офицерами. Они с интересом прислушивались к разговору отца с сыном. К тому же у Сергея мелькнула мысль, что отец, если бы хотел, мог бы и раньше принять иное решение.

И, словно бы догадавшись об этом, генерал Свиридов резче насупил брови.

— Для тебя, младший лейтенант Свиридов, есть возможность, и, может быть, последняя, в бою искупить свою вину перед товарищами. Ты это должен понять, глубоко понять.

— Да, да, я понял, — произнёс Сергей тихо, кивнул, судорожно глотнув слюну.

Конечно же он всё понял и оценил в эту минуту: великодушие, проявленное к нему, и ту внутреннюю борьбу, которую, должно быть, выдержал отец.

— Я… — начал было Сергей в волнении.

— Ты, — перебил отец, — останешься в разведроте. Я дал указание. Получишь задание, когда мы прорвём оборону противника и разведка пройдёт вперёд. Сергей, — голос отца напрягся, — запомни, ты должен вернуться с войны человеком или…

„Папа!“ — чуть было не вскрикнул Сергей, потому что заметил, как от нервной судороги исказилось на мгновение чуть побледневшее лицо отца.

„Папа, родной! — уже мысленно прокричал Сергей, чувствуя, что сердце его тонет в бурном приливе волнения. — Я понимаю, что это, быть может, самое жестокое напутствие, с которым отец может провожать сына в бой, но я не обижаюсь. Нет, я принимаю этот наказ всем существом своим…“

Так про себя говорил Сергей, стоя навытяжку перед отцом и не в силах произнести ничего, кроме несколько раз повторенного: „Слушаюсь, товарищ генерал, слушаюсь…“

— Да, да, прислушайся. Вот всё, что я могу для тебя сделать, Сергей, всё. Иди! — сказал отец. — Воюй честно. Желаю тебе боевого счастья!

И Сергей вышел из блиндажа. Сколько продолжалась эта встреча? Пять минут? Десять? Двадцать? Сергей тогда потерял ощущение времени. Он только помнил, что повернулся, как положено, кругом, но только через правое плечо, спохватился и снова, исправляя ошибку, повернулся через левое, хотя уже никто не смотрел на него.

Потом как-то глупо для этой минуты и обстановки Сергей прошагал, чеканя твёрдо шаг, за дверью впервые свободно и глубоко вздохнул и козырял всем идущим ему навстречу офицерам.

…Через час Сергей подходил к переправе. Он шёл и вспоминал разговоры в блиндаже комдива и как кто-то обмолвился о прожекторах, которые должны превратить ночь в день и ослепить противника.

„Интересно!“ — подумал Сергей.

Он шагал, прижимаясь к обочине дороги, потому что к переправе колонною, уже не боясь вражеской авиации, шли танки, и Сергей видел, как они по одному медленно и осторожно сползают с насыпи на полотно. Впереди каждого танка двигался солдат с фонариком в руке, показывая водителю направление, и казалось, он приманивает танк, как живое существо, послушно, вполголоса рокочущее мотором.

Что видит и знает командир взвода на фронте? У него нет даже своей карты, перед ним участок траншеи, кусок ничейной земли, за ним, видный в лучшем случае, такой же кусок траншеи вражеской.

Стреляют впереди, слева или справа, и по звуку можно определить, что делается в пяти — десяти километрах в стороне. Есть ещё слухи, „солдатский телеграф“, но на них нельзя полагаться.

И всё же предчувствие большого наступления ещё не обмануло никого. Есть на это сотни точных примет, а главное — неподдельна та атмосфера напряжения, через которую, как током, от сердца к сердцу передаётся ожидание штурма. Зародившись в штабах вышестоящих, оно спускается к нижестоящим и доходит до самой „глубинки“, до самого „передка“, до крайней точки „Малой земли“ на узкой полоске плацдарма.

Лейтенант, командир взвода мало знает, но много чувствует. Сейчас Сергей не сомневался, что начинается решительное наступление на Берлин, ибо отсюда к нему вела одна из кратчайших дорог.