Страница 10 из 20
— Да-а-а…
Он взял один из журналов Эрни и начал его листать.
Но он не очень любил американские детские журналы, а особенно военных лет. И уж совсем его не интересовали подвиги героического Снейда, сержанта американской морской пехоты, который вдребезги разнёс три гитлеровские танковые дивизии при помощи старого шестизарядного револьвера и преданного слуги-негра. Да и вообще сейчас Энди читать не хотелось — он никак не мог сосредоточиться. Он снова поглядел на часы. Было всего без двадцати два.
Тут он вспомнил, что захватил с собой трубочку лимонных леденцов. Он вытащил её из кармана, распечатал и сунул в рот три леденца. Леденцы он всегда ел по три зараз и не видел причин менять сейчас эту привычку. Ведь трубочка была полна.
— Хватит на несколько часов! — пробормотал он, засовывая в рот следующие три леденца. — На мново шашов, — докончил он сквозь громкий хруст.
Ровно без десяти два он проглотил последний кусочек последнего леденца из последней тройки. «Наверное, часы отстают, — подумал Энди. — Все механизмы всегда портятся… А ведь если на то пошло, Морис мог что-нибудь напутать. — Он посветил фонариком на магнитофон. — А вдруг лента стоит не на том месте? Конечно, Морис говорил, что всё проверено, но ведь с механизмами всякое может быть. А что, если…»
Энди прислушался.
Над его головой было по-прежнему тихо. Далёкий стук молотка объяснил ему, что сторож вернулся, но чинит что-то в раздевалке.
— А может, всё-таки попробовать… на всякий случай, — сказал он себе. — Совсем-совсем тихо…
Рука Энди потянулась к регулятору громкости.
— Мы в пятницу утром отдали концы, — пел Питер у себя в комнате. — Но только берег исчез за кормой, красавицу — ха-ха-ха! — в море увидели мы с гре… ха-ха-ха!..
— Ну, если ты будешь надо мной смеяться, — обиделся Морис, — то я пойду репетировать куда-нибудь ещё! Нет, правда, старина, возьми себя в руки, олух, ведь уже два часа, а я хочу отработать всё как следует.
— Извини, — сказал Питер. — Только у тебя — ха-ха-ха! — только у тебя получается ужасно смешно.
— Ну так закрой глаза, — сердито приказала Ева и нервно поглядела в окно. — Закрой глаза и пой!
— Да, да, только побыстрее, — скомандовал Морис, раздвигая воображаемую подзорную трубу. — Ну, ты готов?
На этот раз Питер умудрился даже не хихикнуть, хотя Морис старался вовсю: глядел в трубу, причёсывался, прихорашивался, качался на бурных волнах, шатался под ударами урагана, карабкался на мачты, лежал пластом на койке в каюте, становился на цыпочки и расправлял плечи, как капитан, съёживался, как юнга, лил слёзы, как мать юнги, и, трижды повернувшись, медленно тонул вместе с гордым, гордым кораблём.
— Очень хорошо! — сказала Ева.
— Правда? Ты не шутишь? А мне показалось что я слишком уж пригнулся, когда показывал юнгу и вышел какой-то карлик…
— Ничего подобного. Получилось очень хорошо, Теперь только бы всё прошло гладко…
— …под эстрадой, — смеясь, договорил Питер.
— Смейся, смейся! — обиженно сказала Ева.—
Ты ведь знаешь Энди. А что, если он заснёт?
Ну, этого она могла не опасаться.
Энди Макбету было не до сна.
Напряжённо хмурясь, он пригибался к самому магнитофону и слушал запись песни Питера, которую проигрывал как мог тише. Во всём Эстонбери не отыскалось бы более надёжного человека: ведь он находился при исполнении своих обязанностей, ведь он ничего не оставлял на волю случая, ведь свою дотошность и добросовестность он унаследовал от трёх поколений инженеров-шотландцев! Чтобы Энди — и заснул на работе? Смехотворное опасение! Да если бы все люди были столь же добросовестны и надёжны, как он (так в эту минуту думал Энди), дела в мире шли бы куда…
— Э-эй! — вдруг негромко воскликнул он и, нажав на клавишу остановки, настороженно прислушался.
Голоса…
Где-то наверху…
И шаги…
Всё ближе…
— …и последите, мистер Перкинс, чтобы никто не садился на места для жюри.
— Хорошо, сэр. Уж положитесь на меня.
Папаша Эрни…
— Прекрасно! Помогите мне разложить программки. По одной на каждый стул…
Энди тихо-тихо включил перемотку и отпустил клавишу остановки. Катушки завертелись в обратном направлении. Прикрывая фонарик ладонью, Энди светил на мелькающие цифры, которые показывали, сколько ленты перемотано. Снова проиграть ленту, даже совсем тихо, он уже не мог — ведь рядом были люди. Но Энди был предусмотрительным человеком. Энди помнил, что песня Питера начинается на цифре 736. Он следил за цифрами, бежавшими в обратном порядке: 793… 792… 791…
Энди Макбет был не из тех, кто попадает впросак. Девять человек из десяти и не подумали бы заметить цифру, на которой начиналась песня. Да нет, какие девять — девяносто девять из ста не заметили бы! А вот он заметил: 736…
Или…
И, продолжая следить за сменяющимися цифрами, Энди вдруг нахмурился:
«Или 637?»
Питер один в своей комнате смотрел, как в дверях павильона исчезают дети. Они шли со всех сторон. Мальчики и девочки, постарше, помладше и такие, которые, наверное, ещё не учились в школе, — они подходили по двое, по трое, большими компаниями.
А вот эти, конечно, будут выступать. Две девочки — или одна из них мальчик? — одеты, как клоуны. Нет, они обе девочки. И вон тот дылда с большой куклой под мышкой. Наверное, чревовещатель. И эти четверо ребят в чёрных париках и с гитарами. И эта девочка в платье с оборками, которая несёт скрипку.
Сколько их тут ещё со всякими таинственными свёртками и футлярами — фокусники, шпагоглотатели, канатоходцы…
А вот и Ева. Идёт, размахивая футляром с флейтой… И Морис, белый как мел. Зато волосы у него блестят словно зеркало. Наверное, извёл на них целую баночку лучшей помады своего отца… И Руфь— тащит ноты.
Ева, Морис и Руфь остановились у дверей павильона. Они были почти самыми последними. Они оглянулись на его окно. Ева взмахнула флейтой. Морис показал большой палец. Питер помахал им в ответ.
Но когда кто-то из распорядителей поторопил их и они, повернувшись, вбежали в дверь, Питер судорожно вздохнул и облизал губы.
Эх, если бы у них уже был радиотелефон! Тогда ему не пришлось бы мучиться неизвестностью и уныло глядеть на угол павильона. Энди взял бы передатчик с собой под эстраду и рассказывал бы ему шёпотом, как идут дела.
Но если бы Питер мог в эту минуту увидеть своего приятеля, он понял бы, что у Энди хватает хлопот и без радиотелефона. По его лицу струился пот, и он в отчаянии смотрел на мелькающие цифры. 637?
Или всё-таки 736?
Нет, конечно, 637…
В зале стало шумно: шаркали подошвы, скрипели стулья, на которых рассаживались зрители, слышалась весёлая болтовня.
Энди решил прокрутить ленту до 637, а потом всё-таки рискнуть и попробовать потихоньку. Он вытер лоб, а цифры всё мелькали и мелькали в обратном порядке: 729… 728… 727… Он поглядел на часы. Почти половина третьего! Но шум такой, что, наверное, начнут ещё не сейчас… 716… 715… 714… Цифры мчались от 736 к 637, а в душе Энди росла неприятная уверенность, что песня начиналась всё-таки на 736.
«Ну ничего, — утешил он себя, — сейчас узнаем».
694.. 693… 692…
Наверху дружно захлопали.
Энди нахмурился: «Неужели уже начинают?»
Но никто ничего не объявлял.
— Ну скорей же, скорей! — бормотал он, сердито подгоняя медленные катушки и медленные цифры.
664.. 663… 662…
Наверху по-прежнему громко хлопали. Энди услышал приближающиеся голоса взрослых. Где-то рядом с эстрадой заскрипели стулья. Члены жюри? Они уже здесь?
— А, чтоб вас!.. — выдохнул он, глядя на цифры. — Да живее же!
Наконец счётчик показал 637. Энди повернул рукоятку, и катушки перестали вертеться. Наверху по-прежнему хлопали и разговаривали.
Энди положил палец на клавишу воспроизведения. Он намеревался включить магнитофон на самой низкой громкости, почти на нуле, только чтобы убедиться, правильное ли это место.
И вдруг хлопки разом смолкли.