Страница 35 из 46
В зале вдоль заляпанных стен темно-красного цвета уже расселись на скамьях женщины легкого поведения, в обязанности которых входило танцевать с подвыпившими мужчинами и удовлетворять их желания. Как и во всех кабаках подобного рода, это были испанки и португалки — очень бедные и плохо одетые. Единственное, о чем они мечтали в жизни, — это заплатить за свою комнату и иметь возможность каждый день покупать кофе с молоком и рогалики. На Лею они глядели злобно, полагая, что она будет заниматься тем же, чем и они, и еще больше сократит их и без того нищенские заработки. Они во весь голос придирчиво обсуждали девушку. Лея, разумеется, не понимала ни слова, но по выражению их лиц догадалась, о чем они говорили. Этого было достаточно: она вся внутренне сжалась, и лицо ее словно окаменело. Наконец мы вошли в крохотную комнатку, расположенную в глубине зала. Там сидела Эдна — хозяйка заведения.
В ту же минуту, как мне показалось, Лея сделалась ни жива ни мертва, и я не на шутку испугался за нее. Но тут она принялась одергивать левый рукав платья, и это меня успокоило. Я решил, что она просто боялась получить отказ.
Эдна чуть откинулась назад, желая получше разглядеть девушку. Она сощурила веки, и в ее светлых холодных глазах отразилось непонятное мне чувство. Потом она резким тоном сказала по-немецки — я предупредил ее, что на немецком Лея говорит лучше всего:
«Ты слишком бледна для такой работы. Придется делать хороший макияж».
Лея кивнула в знак согласия.
Затем Эдна сказала о размере заработка — слишком низкого даже для заведения такого рода. Но она не предлагала — она приказывала.
Лея вновь кивнула. Мы вышли от Эдны как раз в тот момент, когда музыканты, рассевшись по своим местам, принялись громко играть, чтобы привлечь в пустой зал прохожих с улицы.
Дойдя до этого места в повествовании, Башир неожиданно закрыл ладонями лицо.
Увидев это, бездельник Абд ар-Рахман недоуменно воскликнул:
— К чему так печалиться, раз твоя подруга все-таки нашла работу?
И другие подхватили:
— В самом деле, к чему? К чему?
Башир, однако, продолжал:
— До самой хижины дяди Тома мы не перемолвились ни словом. Но у дома Лея вдруг задрожала всем телом. Ее так трясло, что мне пришлось ее поддерживать. И она стала говорить, очень тихо и торопливо, то и дело переходя с немецкого на французский и снова на немецкий.
Сперва она взяла с меня клятву, что я никому не расскажу о том, что узнаю от нее. Потом она сказала:
«Эта женщина… Хозяйка… Эдна… Она не из Финляндии. Я ее сразу узнала. Она немка. Она была надзирательницей в лагере смерти».
«В том лагере, где держали тебя?» — спросил я.
«Да, — ответила Лея. — Все три года…»
«А ты уверена, что это именно она?» — спросил я, еще будучи не в силах поверить в возможность столь ужасной встречи.
«Это она вывела у меня на руке номер», — проговорила Лея, вновь принявшись машинально одергивать рукав своего платья, как делала в кабинете Эдны.
И вновь Лея стала рассказывать о страданиях тысяч и тысяч несчастных, которые от голода, холода и побоев делались похожими на живых скелетов и которых потом сжигали в специальных домах, напоминавших целые фабрики. Всем этим мучениям их подвергали женщины, и среди них самой жестокой была Эдна. После войны ей удалось избежать возмездия, скрыться и выйти замуж за Варноля, этого презренного француза, и теперь они жили спокойно и благополучно, а Лея вынуждена зарабатывать у них свой хлеб.
От ужаса у меня в горле пересохло, но, с трудом превозмогая себя, я все же спросил:
«А она тебя узнала?»
«Не думаю… Нас было так много», — ответила Лея.
«Ты пойдешь к ней работать?» — снова спросил я.
В это время дядя Том, у которого был прекрасный слух, должно быть, услышал, как мы шепчемся на улице, и отворил дверь хижины. И мы увидели маленького старого Самуэля: он лежал в жару, и ему стоило больших усилий оторвать голову от подушки.
«Ну как… с Эдной… все устроилось?» — спросил он.
И Лея кивнула.
Думается мне, друзья мои, что даже если бы не старик Самуэль, она все равно подчинилась бы приказу той, что так долго держала ее в страхе и покорности.
При этих словах человек, стоящий в последних рядах толпы, зычным голосом крикнул:
— Ты прав, дитя свободы! Ты прав!
Это был старый негр Али, с черным рябым лицом, знавший еще времена рабства.
Но окружающие не обратили на него внимания: одни были удивлены, другие поражены, третьи пришли в ужас, услышав рассказ о встрече двух женщин. Пересуды и восклицания могли бы длиться бесконечно, если бы мудрый и благочестивый Хусейн, продавец сурьмы, не воздел руки к небу и не сказал голосом, каким обычно произносят молитву:
— Это было предначертано! Одному Аллаху известно, где чьи пересекутся судьбы! Это было предначертано!
— Это было предначертано, — повторила толпа.
И Башир продолжил свой рассказ:
— Когда Франсиско узнал, в каком заведении придется работать Лее, он впал в ярость. Вам известно, друзья мои, что среди неверных испанцы ревнивее всех оберегают честь своих жен. А Франсиско смотрел на Лею как на свою суженую. Представьте себе его боль, гнев, стыд, когда он воображал, как Лея, одна, среди беспутных девок, вся размалеванная, ночь напролет продает сигареты пьяным похотливым мужчинам. Но что Франсиско мог поделать? Сам он работал не чаще одного дня из трех, и ему каждую минуту угрожал арест. Лее нужно было как-то кормиться и ухаживать за старым Самуэлем.
Если б, по крайней мере, Франсиско мог оставаться с Леей на ночь в кабаке или хотя бы время от времени навещать ее, ему было бы спокойнее; но верные друзья, у которых он жил в квартале Фуэнта-Нуэва, многое знали о Варноле и говорили, что этот презренный француз часто бывал в испанском консульстве и его видели с тамошними осведомителями, людьми разных национальностей. «Если ты привлечешь внимание Варноля, то окажешься в смертельной опасности», — предупредили Франсиско друзья.
Несчастный, он всю ночь бродил по старому городу, пока Лея работала в кабаке, и нутро его словно огнем горело. Он и думать не мог о том, чтобы уснуть. Ему необходимо было дождаться Леи. А та уходила из кабака последней, потому что должна была подсчитать всю выручку за ночь. И он провожал ее до хижины дяди Тома на другом конце города.
В эти страшные для него ночи я составлял ему компанию. Частенько я ухитрялся проникнуть в кабак, переброситься несколькими словами с Леей и, вернувшись к Франсиско, успокоить его душу.
Нередко в ожидании утра мы шли в «Маршико» — убогую таверну, о которой я вам уже много раз рассказывал. Там бедняга Маноло пел для нас свои чудесные фламенко.
Как-то утром в «Маршико» вошли госпожа Элен, молодой англичанин Ноэл и мой друг рыжеусый Флаэрти. Они были так радостно возбуждены, что не заметили меня. Вдобавок я был скрыт от них стойкой, за которой помогал хозяину мыть стаканы. Они разговаривали громко и увлеченно, уверенные в том, что никто из присутствующих арабов и испанцев их не понимает.
«Наконец-то у нас есть деньги! Наконец-то мое судно послужит нам!» — с воодушевлением сказал Ноэл.
«Мы скоро разбогатеем!» — воскликнула госпожа Элен.
«Если все пройдет благополучно», — добавил мой друг Флаэрти, дергая себя за рыжий ус.
«Можешь спать спокойно, — сказал ему Ноэл. — Яхта — это все, что у меня осталось, и я не собираюсь валять дурака. В Альхесирасе, ты прекрасно знаешь, заранее обо всем условлено с начальником таможни».
Не будь я уроженцем Танжера, я бы, конечно, мало что понял из их отрывистого разговора. Но я — сын этого города, и я не сомневался ни минуты: речь шла о самой распространенной в Танжере коммерции — о контрабандной торговле американскими сигаретами. Вы ведь тоже, друзья мои, догадались, не правда ли?
Слушатели согласились с Баширом. Однако самые любопытные попросили подробно рассказать о том, как делаются подобные дела. И Башир ответил:
— Нет ничего проще, ведь Танжер — свободный порт. Здесь нет ни запретов, ни ограничений на приобретение, ввоз и вывоз американских сигарет. И стоят они у нас гораздо дешевле, чем во Франции, Италии или Испании. Там сигаретами торгует исключительно государство и получает огромную прибыль. Так вот, находчивые и отважные люди пытаются извлекать прибыль сами, перевозя сигареты отсюда туда. Для успеха предприятия необходимы только три вещи: деньги, чтобы купить сигареты в Танжере, судно, чтобы перевезти их, и дружеские отношения с полицией или таможней, чтобы выгрузить их на берег.