Волки

Старичок сфотографировал ее и уехал. Вскоре на страницах газет и журналов появились снимки с Афанасьевой «Магдалины». В Кугуш-Кабан зачастили ученые гости из Москвы, Ленинграда, даже из Праги. Весь мир узнал, чем владеет Афанасий Мязин.

Но прежде всех узнала родня. Наследнички.

И вот – этот нынешний день. Шумный спор о завещании. Истошные вопли Писляка. Карканье Олимпиады. Злобные выкрики дяди Ильи. Антонида.

Ждали Афанасьевой смерти. С карандашиком, поди, уже подсчитали, на чью долю сколько придется… А он возьми да и откажи все свое богачество – кому? Городу, язви его, окаянного! Горисполкому кугуш-кабанскому!

Резкий стук в окно раздался за спиной Мязина. Он вздрогнул, машинально взглянул на часы: без десяти двенадцать. Кому бы так поздно?

«Неужто и вправду не обмануло предчувствие? – внутренне холодея, подумал Мязин. – Неужто конец? Вот такой – бесславный, глупый, омерзительный!»

Стук повторился, нагло, настойчиво.

«Давно не глядел смерти в глаза, – усмехнулся Мякин, – забыл уж, какая она…»

Превозмогая боль в сердце, морщась, слегка постанывая, подошел к окну. Решительно раздернул занавески. Сквозь черное стекло глядела чья-то чужая, незнакомая рожа. Она казалась неестественно плоской, нарисованной. Тонкие губы дергались в неприятной, искусственной улыбке.

– Не узнаешь, Афанас? – глухо послышалось из-за стекла. Рожа хитро подмигнула: «Не может быть, дескать, чтоб не узнал!»

И вдруг – в чуть хрипловатом голосе, в подмигиванье, в кривой улыбочке – что-то мелькнуло, что сразу словно пыльной ветошкой смахнуло двадцативосьмилетнюю давность, и Мязин одними губами беззвучно прошептал:

– Яков!..

Тот закивал головой, засмеялся, заговорил быстро, невнятно, глухо, куда-то указывая, будто объясняя что-то.

– А! – догадался Афанасий. – Замок на двери? Ну, погоди… Сейчас…

С трудом дотянулся до верхнего шпингалета, толкнул набухшую раму. Острой, крепкой струей в комнату ворвалась ночная прохлада.

– Давай, – сказал Мязин, – через окно… Лезь!

И не успел договорить, как полуночный пришелец уже стоял перед ним.

– Ну, братан?

Он решительно привлек к себе Мязина, обнял, поцеловал.

– Какой-то чудно́й дух от тебя, Яша, – сказал Афанасий. – Псиной, что ли?

– Скажешь! – засмеялся Яков. – Забежал в «Тайгу», хватил коньячку маленько…

– А-а… вон что! Коньяк, стало быть…

– Ну да, ну да! А ты – «псиной»…

– Значит, живой все-таки?

Вопрос был неловок, и Мязин, почувствовав это, смутился. Но Яков небрежно пожал плечами:

– Как видишь. Трепано, конечно, за это время было – на троих хватит, а так – ничего. Нормально. А ты, я вижу, прихварываешь?

Он кивнул на тумбочку, уставленную пестрыми склянками с лекарством.

– Не говори. Помирать собрался…

– Ну, чего помирать, еще поживешь, – бодро сказал Яков. – Чернохвостницы-то живы?

– Сестры? Чего им поделается.

– Это верно. Старого лесу кочерги, – ухмыльнулся Яков. – А сынок?

– Гелий? Женат. Двое детей.

– Это ты дедушка, стало быть. Вместе живете?

– Нет, он отделился давно… Ты меня, Яша, извини, – сказал Мязин. – Устал я, прилягу…

– Давай, давай, что за вопрос! Помочь, может?

– Нет, ничего… – Мязин лег, закрыл глаза. – Ну, давай, – трудно, со вздохом произнес он, – рассказывай… Ты ведь в этакое время не просто так ко мне проведать зашел… Верно, что-то тебе от меня понадобилось? Денег, что ли?

– Начистоту, значит? – подмигнул Яков. – Одобряю. А как насчет закурить?

– Ну, уж если не можешь обойтись…

Яков вынул из кармана какую-то с нерусским названием пачку сигарет, пыхнул ароматным дымком.

– Кубинские, – сказал значительно. – Чуешь? Люкс табачок.

Он сладострастно причмокнул даже.

– Деньги, говоришь? Не-ет, братан, деньги мне на сегодняшний день не нужны. Денег у меня у самого до черта. Другое мне от тебя требуется.

– Ну? – не открывая глаз, спросил Мязин.

– Нужен мне, Афанас, от тебя документик. Бумажка.

– Не понимаю, – сказал Мязин.

– Сейчас поймешь. – Яков поудобнее устроился на диване в ногах у брата. – Я ведь, по правде сказать, еще днем к тебе наведывался, да тут у вас такой гам стоял…

– Родственнички навещали.

– Ага, ага! Это я уже все до точности знаю. Сестры, дядюшка и так далее.

– Видал, стало быть, сестер-то?

– Не видал, но знаю. Вся улица судачила.

– А чего ж тогда спрашиваешь, живы ли?

– Фу, боже мой! Чего, чего! – Яков даже руками всплеснул. – Для вежливости, конечно. Для родственного разговору. Цельный век не виделись, да еще и влез через окошко, – надо же приличие соблюсти: как, мол, что, и так далее…

Афанасий хмыкнул: «Ну, Яшка! Жучи́ло!»

– Я, видишь ли, – продолжал Яков, – раза два нынче возле твоего дома прогуливался, пока они тут у тебя шумели. Думал – вот разойдутся, вот разойдутся… А к восьми – по делу надо было вот так. Поздновато, извини, сам знаю, что хамство. Но… вопрос жизни и смерти, как говорится. Клянусь.

– А ты не тяни, – сказал Мязин, – валяй напрямки. Что тебе нужно? Какая бумажка?

– Ну, давай напрямки, – согласился Яков. – Что нужно-то? Доля, Афанас, нужна. Наследства моего, то есть, доля. Понимэ?

– Какая доля? – опешил Мязин.

– Какая, обыкновенная. Четвертая часть. По закону. Дом этот и все такое. Отцы у нас с тобой, верно, разные, но мать-то одна? Одна. Значит, я что ни на есть самый законный наследник. Согласен?

Мязин попытался приподняться.

– Лежи-лежи! – скороговоркой забормотал Яков. – Лежи, не тревожься. Ты меня не понял, братан. Мне этот дом твой, шурум-бурум всякий, ни на фика́ не сдались. Повторяю: я богат. Мне, Афонька, легальность нужна. Через получение наследства родительского – чуешь? Чтоб я свои денежки тратить мог, не возбуждая, так сказать, кривых толков. Получил наследство – вот, мол, и трачу. Дошло?

– Почти, – сказал Мязин, поднимаясь. – Темный ты человек, Яшка. Какие-то деньги у тебя, легальности какой-то добиваешься… Ну, это твое дело. Мне сейчас в твои махинации вникать нет ни охоты, ни силы. Одно скажу тебе: дом этот государством мне передан в дар, ясно? Все, что в доме, мною лично приобретено. Так что ничего твоего тут нету, и никакой бумаги я тебе насчет наследства не дам. Вот так.

– Ну, братец, на это суд есть, – вспыхнул Яков. – Наш, советский. Там разберутся, что к чему.

– Знаешь что, – сказал Мязин, – уйди, пожалуйста. Устал я. Уходи.

– Слушай, Афанас! Бумажку ж ведь только прошу… Так и так, выделяю, мол, братнину часть, в чем к сему и расписуюсь. Фикция! Нет, ты понял? Фикция!

– Слушай, – необыкновенно спокойно, даже как-то по-дружески, сказал Мязин, – если ты сию минуту не уйдешь – честное слово, позвоню в милицию…

Он снял телефонную трубку.

– Ну?

Яков ушел тем же путем, что и пришел, – через окно.

Пожар

Телефон звонил резко, отрывисто.

Еще из-за двери Костя услыхал его требовательный звон.

Голос был Виктора.

– Ты уже дома?

– Только ввалился.

– Ну как? Удачно?

– Не совсем.

– Ладно, после расскажешь. Я вот что – я задержусь, начальство нас собирает. Ты дай там что-нибудь Валету. В холодильнике сардельки в пакете. Только подогрей, чтоб он горло не застудил.

– Будь сделно! – под Райкина ответил Костя, кладя трубку.

Телефон был цвета кофе с молоком, самой последней модели. И вообще все в квартире Витьки Баранникова было новехоньким, наимоднейшим: холодильник, телевизор, стереофоническая радиола, импортная мебель… Позавидуешь. В вузе все пять лет он шел середнячком, звезд с неба не хватал, и не похоже было, что когда-нибудь будет хватать, а вот тут, в Кугуш-Кабане, за какой-нибудь год выдвинулся, получил квартиру, да какую – с полным комплектом всех бытовых прелестей: газ, центральное отопление, горячая вода во все время суток… И не малогабаритку стандартную, а из таких, что только для большого начальства строят. И даже двухкомнатную, что было совсем уж непонятно при холостяцком положении Баранникова.