Страница 207 из 207
Могущественным мотивом уклонения петровского государства от законного поставления патриарха, как видим, были деньги, точнее, возможность невозбранно грабить Церковь, да к тому же, со временем, руками самого инкорпорированного в чиновничий аппарат духовенства. Но корни окончательного решения ликвидировать институт патриаршества лежали глубже. Отраженные в «Духовном регламенте», составленном Феофаном Прокоповичем и пополненном лично Петром, они выдают патологический страх, ненависть и отвращение тирана и его прихлебателей к отечественным традициям и патриаршеству в особенности.
«От соборного правления, — откровенно говорится в «Регламенте», — не опасаться отечеству мятежей и смущения, каковые происходят от единого правителя духовного. Ибо простой народ не ведает, как различается власть духовная от самодержавной, но удивляемый честью и славой великого высочайшего пастыря помышляет, что такой правитель есть будто второй государь, самодержцу равносильный или больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство.
Это, — развивает параноидальные фантазии «Регламент», — сам народ так умствовать привык. Что же, если еще и плевельные разговоры властолюбивых духовных приложатся и сухому хворосту огонь подложат? Так простые сердца мнением этим развращаются, что не так на самодержца своего, как на верховного пастыря в каком–либо деле смотрят. И когда услышится некая между оными распря, все духовному больше, нежели мирскому правителю, хотя слепо и пребезумно, согласуют, и за него бороться и бунтовать дерзают… Что же, когда еще и сам пастырь, таковым о себе надмен мнением, спать не захочет?»
«Регламент» переполнен сетованиями на то, как трудно государю бывает избавиться от неугодного ему «единого самовластного пастыря». Зато убери патриарха — и легко учредить «коллегиум: правительственное под державным монархом есть и от монарха установлено». «А когда еще видит народ, что соборное сие правительство монаршим указом и сенатским приговором установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовного». Да и против кого бунтовать, если Петр I сам — «крайний судия Духовной сей коллегии», которому члены Синода приносили присягу не просто как Божиему помазаннику, но яко самому «Христу Господню»!
Искореняя священный чин патриарха, Синод, однако, не мог отменить всех вообще архиереев. К ним были приняты особые меры, направленные на исключение митрополитов, архиепископов и епископов (как, впрочем, архимандритов и игуменов знаменитых монастырей) из общецерковной жизни. Освященный собор, опора митрополитов и патриархов всея Руси, был упразднен. Епархиальные архиереи и главы монастырей полностью подчинялись Синоду, на который не имели формальной возможности влиять. По замыслу Петра и Феофана Прокоповича только трое из десяти назначаемых членов Духовной коллегии были архиереями, хотя в Синод вошло все же больше духовных лиц. Центр брал на себя множество функций руководства епархиями, оставляя архиереям главным образом богослужебную деятельность.
Но и сохранявшийся в народе авторитет духовенства, особенно высшего, вызывал у составителей «Регламента» страх и ненависть. Архиереи, подчеркивал Прокопович и руководивший им Петр, являются только орудием, инструментом имперской Церкви: «Это того ради предлагается, чтобы укротить оную весьма жестокую (так! — А. Б.) епископов славу… Честь (епископов) умеренная есть, и лишняя и, почитай, царская — да не будет». И даже более того: «Ведал бы всякий епископ меру чести своей, и невысоко о ней мыслил, и дело убо великое — но честь никаковая!»
«Ведать меру чести своей» — этот афоризм бюрократического государства достоин быть начертан на фронтонах казенных зданий. Но составители «Регламента» шли дальше, жестко ограничивая само церковное слово. «Проповедовали бы проповедники твердо, — гласит закон, — с доводов Священного писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, паче же самой превысочайшей власти Царской, о должностях всякого чина». Что и как читать, как истолковывать прочитанное — все определяет «Регламент». Но помимо устного церковного слова издревле существовало письменное…
Рассадниками книжной культуры испокон веков служили монастыри, которые Петр еще не придумал, во что лучше превратить: в работные дома, приюты для сирот и инвалидов, в лазареты или мастерские для выделки кружев… Пока же в приложенных к «Регламенту» распоряжениях о монашестве государь отметил главное: «монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток советных, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать, и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и гражданским правилам чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной пользы позволяется. И того над монахами прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные их и тщетные письма»… [606]
Вот правило, которое заставляет служилую интеллигенцию с пеной у рта воспевать петровское военно–полицейское государство: чернила и бумагу держать лишь тем, кому свыше доверено, не опасаясь не токмо что свободного слова, но даже и конкуренции. Книга самого местоблюстителя патриаршего престола, митрополита Стефана Яворского, покровителя Московской славяно–греко–латинской академии, «Камень веры», была при жизни Петра I запрещена к изданию, а после напечатания в 1728 г. (с дозволения Верховного тайного совета) дело о ней оказалось в Тайной канцелярии и тираж был арестован.
«Модернизация», о которой так много говорили последние века российские «западники», победила. Место длиннобородого ревнителя традиций с пером и книгой в руке занял облаченный в западный мундир и снабженный «Регламентом» кнутобоец…
При всей судьбоносности «Регламента» для служилой интеллигенции, правительственные ограничения «меры чести» духовных наставников оказались несколько стеснительными. В следующем, 1722 г. появился указ об обязательном нарушении тайны исповеди при малейшей склонности исповедующегося «к измене или бунту на государя» (впоследствии сфера доносительства расширялась). Опять же, оценка такого рода деяний зависит от точки зрения. Одни доносят от чистого сердца, служа «государственному благу» и «общей пользе». Другие гнушаются жертвовать честью, совестью и, если уж говорить о духовенстве, спасением души. Свидетельством этой двойственности служат многочисленные дела Синода, Тайной канцелярии, позже — Тайной экспедиции, еще позже — III Отделения е. и. в. канцелярии и иных специализированных учреждений, расследовавших по доносам одних «оплошности» других священнослужителей в исполнении шпионских обязанностей.
Ликвидацией патриаршества, пишет Г. Флоровский, «начинается «Вавилонское пленение» Русской Церкви. Духовенство России с Петровской эпохи становится «запуганным сословием». Отчасти оно опускается или оттесняется в социальные низы. А на верхах устанавливается двусмысленное молчание… Эта запуганная скованность «духовного чина» есть один из самых прочных итогов Петровской реформы. И в дальнейшем Русское церковное сознание долгое время развивается под этим двойным торможением — административным приказом и внутренним испугом».
Последние досинодальные патриархи не случайно подчеркивали наличие у человека свободной воли. Вопрос, насколько простирается это «дальнейшее», каждый решает сам.
606
ПСЗ–I. Т. 6. № 3778.