Страница 62 из 69
С этого места история приобретает фантастические очертания, что, может быть, разочарует тех, кто привык к заурядному реализму.
Сына Альмы в Сейлеме, конечно бы, повесили. Его матери от «Девического кружка» тоже бы досталось, но ему — в первую очередь.
Он был настоящим потомком ведьмы. Уходил из дома полседьмого утра и возвращался поздно вечером, зажав в кулаках золото и драгоценности, которые пахли морем.
Альма, конечно, разбогатела, и тогда они поехали на север, где юноша превратился в нормального молодого человека и погоню за богатством прекратил. Казалось, юные забавы потеряли для него интерес — он о них и не вспоминал. Мать и сын, испытывая взаимное уважение, не докучали друг другу, — каждый занимался своим делом.
Когда пришел ее смертный час, Альма лежала и мечтала о том, чтобы сын вернулся домой, — он был в каком-то долгосрочном плавании. И вдруг кровать начала раскачиваться, как океанский корабль. И вот, словно Нептун из глубины океана, появился Иоанн Первый[87]. С рогом изобилия, с которого свисали водоросли. На его обнаженной груди и ногах — зеленоватый налет — такой обычно бывает на бронзовых статуях. Над кроватью он опустошил свой рог, и оттуда посыпались сокровища с затонувших испанских галеонов: покрытые илом рубины, изумруды, бриллианты, кольца, ожерелья из чистого золота, жемчужные бусы.
— Некоторые даже умирают не с пустыми руками, — сказал он.
И вышел, а Альма — следом.
Ее богатства достались «Дому безрассудных транжир». Когда сын-моряк вернулся домой, был воздвигнут памятник. Странный памятник. Три фигуры неопределенного пола сидели верхом на дельфине. Одна держала распятие, другая рог изобилия, а третья — эллинскую лиру. На боку ныряющей рыбы, гордого дельфина, было выгравировано странное имя, Бобо, — кличка той самой желтой птицы, которую дьявол и Благочестивая использовали в качестве посредника в своих махинациях.
ЖЕЛАНИЕ И ЧЕРНОКОЖИЙ МАССАЖИСТ[88]
С первых дней своего существования этот человек, Энтони Бернс, лишился чувства собственной значимости и возможности раскрыть себя как личность — по воле судьбы он то и дело оказывался в ситуации, когда не принадлежал самому себе, а являлся лишь частицей чего-то более крупного. В семье, где он рос, до него было пятнадцать детей, и ему внимания почти не уделяли. Учился он в самом крупном классе в истории школы. На работу поступил в самую крупную оптовую компанию в городе. Работа поглощала и его самого, и его время, но чувства удовлетворения он не получал. Гораздо уютнее, чем где-либо еще, ему было в кино. Он всегда покупал билет в последний ряд — там темнота окутывала и согревала его, и он чувствовал себя кусочком мяса в чьем-то большом горячем рту. Кино действовало на него успокаивающе и даже клонило в сон. С кино не могла сравниться даже собака Нэнни, которая действовала умиротворяюще, облизывая его всего, когда он возвращался домой, — кино было лучше. Во время сеанса рот сам собой раскрывался, а накопившаяся слюна вытекала из него; горести и заботы минувшего дня улетучивались, наступало приятное расслабление. За развитием событий в фильме он не следил, а просто смотрел на актеров. И не важно, что они говорили или делали. Он выделял тех, от кого исходило тепло, — словно они сидели рядом с ним в этом темном кинозале. Он любил их всех, кроме актеров с пронзительными голосами.
Робкому и застенчивому Энтони Бернсу нужна была постоянная защита, а обеспечить ее, увы, никто не мог.
Правда, определенной защитой ему могла служить его внешность, потому что в возрасте тридцати лет он выглядел ребенком, — даже взгляд и походка были детскими. Каждое движение Бернса, каждое слово и каждое выражение лица как бы говорили: мне очень неловко, что я пришел в этот мир и занимаю в нем принадлежащее другому место. Лишних вопросов он не задавал, знал только то, что требовалось, а о себе не ведал почти ничего, ни о себе, ни о своих желаниях. Желания в человеке играют большую роль, чем принято считать, и Энтони Бернс был этому наглядным подтверждением. Его сокровенное, но не осознанное желание было настолько велико, что поглощало его полностью, с головой, — словно огромное пальто, которое могло подойти Бернсу только в двух случаях: если пальто укоротят размеров на десять или если Бернс на столько же подрастет.
Греховность этого мира — в его необузданных страстях, в его несовершенствах, за которые расплачиваться приходится страданиями. В доме не возвели стену — потому что не хватило кирпичей; в комнату не завезли мебель — у домовладельца не хватило средств. Эти недоделки обычно замалчивают или покрывают. Человек без конца идет на какие-то компромиссы, придуманные специально для того, чтобы замазывать недостатки. Он чувствует, что и в нем самом есть нечто вроде невозведенной стены или немеблированной комнаты, и изо всех сил стремится наверстать упущенное. Обращение к творческому воображению, фантазии, к высоким целям искусства — все это служит единственной цели: замаскировать несовершенство человека. Да и насилие — будь то драка между двумя мужчинами или война между рядом стран — это бессмысленная компенсация за отсутствие в человеческой натуре чего-то очень важного. Но есть компенсация и другого рода, Она воплощена в принципе искупления — в добровольном подчинении насилию, исходя из того, что таким образом происходит очищение, искупление собственной вины. Именно этот жизненный путь избрал для себя Энтони Бернс, правда, интуитивно, не сознательно.
Теперь — в возрасте тридцати лет — он был на пороге открытия инструмента искупления. Как и все остальное в его жизни, это получилось неосознанно, как бы само собой.
Однажды субботним ноябрьским вечером он пошел после работы в дом с красной неоновой вывеской «Турецкие бани и массаж». В последнее время у него побаливала спина, и кто-то из коллег посоветовал ему попробовать массаж — все, мол, как рукой снимет. Можно легко представить, что одно лишь предложение обратиться к массажисту до смерти напугало Бернса — как бы сильно он ни желал избавиться от боли. Но нельзя забывать: когда желание постоянно соседствует со страхом, и никакой перегородки между ними нет, они становятся коварными противниками; желанию приходится изворачиваться; на этот раз — как и в некоторых случаях до этого — желание перехитрило своего противника, живущего с ним под одной крышей. При упоминании слова «массаж» желание активизировалось и оказало умиротворяющее воздействие на нервы Бернса; в итоге страх потерял бдительность и позволил Бернсу ускользнуть. Даже не осознавая, что делает, Бернс отправился в бани.
Бани находились в подвале гостиницы, прямо в центре деловой части города и являли собой маленький замкнутый мир. Таинственная атмосфера, которая там царила, казалось, была самоцелью. Сквозь овальное матовое стекло входной двери можно было различить тусклый мерцающий свет. Когда клиент входил, то попадал в лабиринт, где была масса всяких перегородок, коридоров, кабин, отделенных друг от друга занавесями, комнат с плотными дверьми, над которыми светились матовые колпаки ламп; и надо всем этим клубился туман и витал какой-то особый аромат. Все было под покровом таинственности. Тела клиентов, лишенные привычной одежды, заворачивали в похожие на палатки вздымающиеся простыни из белой ткани. Босыми ногами клиенты бесшумно ступали по влажному белому кафелю. Они были похожи на привидения, — с той лишь разницей, что дышали, — но их лица не выражали ровно ничего. Бродили туда-сюда — совершенно бесцельно.
В центральном проходе то и дело появлялись массажисты. Все они были неграми. Массажисты казались еще чернее и значительнее на белом фоне всего, что их окружало. Вместо простыней на них были свободные хлопчатобумажные шорты, и ходили они по коридорам, источая силу и решительность. Казалось, только они здесь и властвовали. Говорили громко и уверенно, не снисходя до вежливого шопота клиентов, обращавшихся к ним с различными вопросами. Да, здесь они были хозяевами и, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, с такой легкостью и силой раздвигали белые занавески кабин своими огромными черными ладонями, что казалось — с аналогичной легкостью они могут поймать молнию и вновь забросить ее на облака.
87
Иоанн Первый — Безземельный (1167–1216) — английский король с 1199 г.; в 1215 г. подписал Великую хартию вольностей. — Прим. перев.
88
Te