Страница 12 из 68
Появление на Западе спорыньи, частый голод и горячка, вызывающие конвульсии и галлюцинации[85], деятельность антонитов, рвение участников народного крестового похода — здесь целый комплекс, где средневековый мир предстает в тесном переплетении своих физических, экономических и социальных бед с самыми неистовыми и одновременно одухотворенными реакциями. Изучая характер питания и роль чуда в средневековой медицине и духовной жизни, мы каждый раз вновь обнаруживаем эти сплетения невзгод, необузданности и высоких порывов, из которых складывалось своеобразие средневекового христианства в глубине его народных слоев. Ибо средневековый мир, даже оставляя в стороне периоды чрезвычайных бедствий, был обречен в целом на множество болезней, которые объединяли физические несчастья с экономическими трудностями, а также с расстройствами психики и поведения[86].
Конец у «народных крестоносцев» был печальный. Множество их погибло на своем пути, а остальные были убиты сельджуками, кроме нескольких тысяч юношей и девушек, проданных в рабство на мусульманских базарах Малой Азии. «В этом деле погибла большая часть следовавших за Петром благородных людей: Готье Неимущий, Рено де Бресс, Фульшер Орлеанский и большое количество других. На двадцать пять тысяч пеших и пятьсот конных воинов, вышедших из лагеря, едва лишь один из них смог избегнуть смерти либо плена»[87].
За этим «едва лишь один» архиепископ Тирский скромно скрывает самого Петра Пустынника, который остался цел и невредим, благоразумно оказавшись во время резни в другом месте. Впрочем, в этом есть определенная логика — хронист Гвиберт Ножанский упоминает характерное отличие подстрекателя похода Петра от завлеченных его проповедями народных масс: «хлеба он не ел, или почти не ел, а питался вином и рыбою»[88]. Один раз, правда, дар святого Петра исчезать во время опасности даст сбой — год спустя в осажденной Антиохии пытающегося сбежать проповедника поймают сами крестоносцы.
Вторая волна крестоносцев, вышедшая в поход после хорошего урожая 1096 года, вела себя уже относительно более разумно. Закончив с местными еврейскими погромами, крестоносцы все же добрались до цели. А когда в 1099 году Иерусалим, наконец, оказался в руках воинов Христа, необходимость походов «для борьбы с неверными» стала далеко не очевидной, ибо пилигримы приносили более легкую прибыль, сами отдавая свои деньги в быстро организовавшиеся структуры вроде братства антонитов, ордена госпитальеров и, позже, тамплиеров, а продолжающиеся эпидемии эрготизма поддерживали движение паломников. Проповеди новых крестовых походов на восток и в Испанию успеха практически не имели, или имели локальное значение. Упадок туристической схемы наступал, когда урожай оказывался заражен мало. Эти периоды могли иногда затягиваться на пять-десять лет, но в такие годы и в крестовый поход зазвать сложнее. А в годы эпидемий — смысла в новых крестовых походах нет. Если не стоят более важные политические и экономические задачи, то лучше просто поддерживать стабильный бизнес и пропагандировать паломничество. Пилигримы выгодней, чем разорительные крестовые походы. В крестовом движении наступило определенное затишье, которое ведущие историки крестовых походов отмечают, но определить причину затрудняются:
Создается впечатление, что после завершения первого крестового похода энтузиазм в большей части Западной Европы поостыл… Из Лимузена, где проповедь первого крестового похода вызвал необычайный энтузиазм, в 1102–1146 годах не отправился ни один крестоносец. Нельзя, впрочем, сказать, что исчезло стремление посетить Гроб Господень — из этих мест в начале XII века в Иерусалим отправлялось много пилигримов, как будто старая традиция мирного паломничества одиннадцатого столетия вновь заявила о себе. То же происходило и в Шампани, еще одном центре вербовки участников первого крестового похода. Не сохранилось упоминания ни об одном шампаньском крестоносце в 1102–1146 годах, однако засвидетельствованы многочисленные случаи паломничества в Иерусалим. Среди многих именитых паломников мы видим графа Гуго Труаского, который провел в Иерусалиме четыре года с 1104 до 1108 и ездил туда опять в 1114 и 1125 годах, когда он сам вступил в орден тамплиеров. За тот же период не нашлось ни одного крестоносца в Провансе, ранее щедро снабдившего рыцарями крестовый поход в 1096 году, но было множество пилигримов в Иерусалим[89].
Когда мусульмане в 1187 году вновь захватят Иерусалим, то есть нарушат сам бизнес, тогда крестовые походы возобновятся (единственный между этими событиями большой поход в 1147 году был вызван опасной для проекта угрозой христианским княжествам на востоке и проповедовался Бернаром Клервоским, отцом-основателем ордена тамплиеров, работающих на том направлении). Но к этому времени уже создана инфраструктура альтернативного пути паломничества в Сантьяго-де-Компостела.
Первый крестовый поход — далеко не единственный, связанный с эпидемиями, видениями и религиозным психозом. Альбигойский крестовый поход (начался в 1209 г.), сыгравший важную роль в учреждении инквизиции, рисует нам сходные картины как пропаганды, так и помешательства:
И вскоре множество монахов стало трудиться над тем, чтобы зажечь народные страсти, обещая по всем церквам и площадям Европы вечное спасение будущим крестоносцам. И долго тлевшая искра вспыхнула ярким пламенем. Чтобы понять, с какой силой разгорались в средние века народные страсти, мы должны помнить, как легко народы той эпохи поддавались впечатлению минуты и доходили до исступления, о котором у нас сохранилось лишь одно воспоминание. В то время как проповедовался этот крестовый поход, многие города и посады Германии наводнились женщинами, которые, не имея возможности удовлетворить свое религиозное рвение вступлением в ряды крестоносцев, раздевались и голые бегали по улицам и дорогам[90].
Для детского крестового похода (1212 г.) подстрекательства церкви, похоже, не понадобилось. Хватило лишь пары явлений Христа пастушкам. «Религиозный экстаз, за которым, как и во времена Петра Пустынника, скрывались вновь ожившие надежды обездоленных крепостных, словно эпидемия, охватил массу людей»[91]. Результат известен и напоминает уже обкатанный сценарий «похода бедноты» — почти все дети погибли, а несколько тысяч выживших были проданы в рабство тем мусульманам, с которыми дети собирались воевать.
Еще более ярким признаком умоисступления той эпохи является крестовый поход детей, которые тысячами бросали свои дома. По всей стране можно было видеть толпы детей, направлявшихся в Святую землю без всякого предводителя или проводника; на вопрос, что они хотят делать, они отвечали просто, что идут в Иерусалим. Тщетно родители запирали своих детей на замок; они убегали и пропадали. Не многие из них вернулись домой, и вернувшиеся не могли ничем объяснить бешеное желание, охватившее их[92].
Детский крестовый поход выглядел настолько непонятно и мистически, что долгое время даже витали сомнения в его реальности. Но в те времена это было в порядке вещей.
В этом человеческом сообществе, переполненном страданиями и каждодневными страхами, среди галлюцинирующих и ясновидящих, случается все, даже невозможное. Историки подтверждают реальность одного из наиболее невероятных событий той эпохи — детского крестового похода 1212 г. В нем долго видели лишь воплощение народной легенды, однако наука доказала, что этот необычный эпизод принадлежит истории[93].
85
Здесь тоже небрежность перевода: не голод вызывает конвульсии, а именно «горячка», mal des ardents, т. е. правильно: «…голод и эрготизм, вызывающий конвульсии и галлюцинации…», см. там же или англ. перевод: «…famines, and ergotism which generated convulsions and hallucinations…» Goff, Jacques Le. Medieval civilization 400–1500, 1990. p. 239.
86
Ле Гофф, 1992. С. 224.
87
Тирский, 1887.
88
Ножанский, Гвиберт. Деяния бога через франков // История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887.
89
Riley-Smith, 2002. pp. 80–81.
90
Lea, Henry Charles. A History of the Inquisition of the Middle Ages. Vol. 1. (1888). Kessinger Publishing, 2004. p. 147.
91
Заборов, 1980. С. 261.
92
Lea, 2004. p. 147.
93
Люшер, Ашиль. Французское общество времен Филиппа-Августа / Перевод с фр. Цыбулько Г. Ф., СПб: «Евразия», 1999. С. 30.