Страница 4 из 27
Понятно, я попыталась отговорить. Но сыну не хотелось расставаться с отцом, а Катерине — с пулеметом. И я отступила. В полутемную комнату со шторами поставили еще компьютер — попроще, для сборов. Кате остаться у нас не позволили родители, и девочка долго обнимала меня на крыльце, прежде чем поднять с травы свой велосипед и со звоном умчаться по улице.
А следующим утром курьер привез двойную порцию офицерского теста.
Пожалуй, правы те, кто говорит, что быть женой военного непросто. Я их понимаю. Но я люблю эту тишину. Тишину мира, которую не нарушает ничто, кроме шороха пальцев по столешнице, тихого гудения системы охлаждения машин и звонка, когда мальчик-курьер резко осаживает свой велосипед у моего крыльца.
Говорят, умная женщина не скучает в одиночестве. Пожалуй, те, кто так говорит, не совсем правы. Но у меня есть книги. Сейчас, когда наступил мир, увольнительные Сережи и Коли не так коротки, и мы часто ходим в театр и кино. Я гуляю в парке и иногда — ведь командование в курсе моих маленьких слабостей — заглядываю к маме и деду. В полдень, когда соседи прячутся от духоты под навесами в своих садах и на улице не видно ни одного велосипеда, я сижу на крыльце и просто смотрю. Прикрываю ладонью глаза от солнца и смотрю на мирный реал, лежащий передо мной, как старая и очень добрая книга, какую читаю детям. А еще — я подписалась на новый журнал по садоводству и газету для домохозяек, и теперь старый хитрец дядя Степа дважды в неделю завтракает у нас.
Потом я закрываю за ним дверь, кладу на блюдца котлеты и иду в комнату с компьютерами, где воюют мои мужчины. Я обнимаю их, прямо там, в бою. Потому что они все равно рядом. И пока они сидят ко мне спиной — в мире будет тихо.
ЕВГЕНИЙ ШИКОВ
Я СОЖГУ ЭТОТ МИР
В ПЛАМЕНИ МОЕЙ НЕНАВИСТИ
Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить, что сегодня на завтрак.
— Блинчики. — Он улыбнулся. Егор любил блинчики.
На крышу дома шлепнулась дохлая птица. Под его окном всегда было много дохлятины. В особенности — голубей. Старик убирал мертвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.
Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама с испачканными в тесте руками жарила ему блинчики.
— Доброе утро! — Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. — Я включу телевизор?
— Только ненадолго. С медом будешь или со сгущенкой?
— Со сгущенкой. — Егор, щелкая каналами, нашел Губку Боба. — Или с вареньем.
— Варенья нет. — Мама посмотрела на дергающихся на экране мультяшек. — Что за чушь ты смотришь? Включи новости.
— Мам…
— Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.
— Ну, маам… ну можно я…
— Новости, Егор. Или выключай телевизор.
Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.
— Когда я вырасту, — сказал Егор негромко, — я сожгу весь этот мир.
Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.
— Вот и умница. А пока кушай блинчики.
— Их крики, — сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, — будут слышны даже на небесах.
— Это прекрасно, милый! Кушай.
— И Господь, услышав эти крики, заплачет.
Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой — и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.
— А еще, — сказал Егор, — я убью всех тварей земных.
— Не говори с набитым ртом, — сказала мама. — Вначале прожуй.
Егор прожевал.
— Я убью всех тварей земных, — повторил он. — Кроме собак.
Мама посмотрела на него.
— Милый, ты же знаешь — собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.
— Не хочу жечь собак, — пробурчал Егор. — В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?
— Потому что у твоей сестры аллергия, — мама положила чашку в раковину и включила воду. — Ни кошек, ни собак — ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.
— Тогда и папа пусть не приходит, — вырвалось у Егора.
Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.
— Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал — и хоть бы капля благодарности в ответ.
По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.
— Прекрати это, — сказала мама. — Игорь и так все утро их убирал.
— Я хочу собаку. Как Хатико.
— Я же сказала — нет. Твоя сестра…
Егор отодвинул от себя тарелку.
— Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.
— Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.
— Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.
— И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.
Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.
— С сегодняшнего дня, — сказала мама, — вы с сестрой опять будете спать в одной постели.
— Тебе надо, ты и спи! — Егор схватил тарелку и бросил ее в телевизор. Сгущенка забрызгала лицо диктора, который не обратил на это никакого внимания и продолжал говорить про какой-то бессмысленный съезд в Германии. — Я лучше с собакой в одной постели спать буду!
— Егор! — разозлилась мама.
— Я и тебя сожгу в огне своей ненависти! И сестру, и… и даже папу! Я и его не боюсь ни капли!
— Ты для этого слишком слаб. — Мама подняла тарелку и поставила ее на стол. — Для того, чтобы все это сделать…
— Я не буду спать с сестрой! — Егор поднялся и пошел к двери. — У нее ноги всегда ледяные, и она не моргает вообще! А еще, когда я сплю, она на меня пялится!
— Егор, сядь на место! Я для кого блинчики делала?
— Я сожгу блинчики в огне моей ненависти! Я сожгу блинчики, евреев, жуков, атомные бомбы, Токио, бобовые, продавцов-консультантов, тушканчиков, ДНК, залежи плутония, свалки, сгущенку и вообще все, что захочу!
Егор выбежал на улицу, пнул ногой дохлую птицу и, засунув руки в карманы, зашагал к воротам. Старик прочесывал граблями газон. Когда Егор проходил мимо него, он почтительно склонился. Егор не обратил на это внимания и, открыв дверь, вышел на улицу.
Было жарко. Из-за соседских ворот долетал запах костра. Под ногами приятно хрустел гравий, хоть мама и говорила, что давно нужно положить в поселке асфальт, Егор был с ней не согласен. Гравий был прикольнее. И им можно было кидаться.
На дорогу выехал черный внедорожник и стал не спеша двигаться в его сторону. Рядом с мальчиком он затормозил, окно со стороны водителя опустилось.
— Здравствуйте, дядя Виталик! — поздоровался Егор.
— Привет! Мама дома? — спросил дядя Виталик. Справа от него, протянув руки к кондиционеру, сидела Лерка.
— Ага.
— А строители приезжали уже?
— Какие строители?
— Ну, на дорогу… не знаешь? Дорогу ремонтировать, где тракторы разбили.
— Не, не знаю.
— А, ну ладно тогда. — Дядя Виталик стал было закрывать окно, но Лерка вдруг открыла дверь, отстегнула ремень и спрыгнула на землю.
— Я на колонку, — сказала она. — Туда и обратно.
— А, ну ладно… — Дядя Виталик посмотрел на дочь, затем — на Егора. — Только волосы не мочите, иначе заболеете еще.
— А с чего вы взяли, что я на колонку пойду? Я, может, и не пойду на колонку. — Егор посмотрел на небо, нашел взглядом летящую птицу. — Мне, может, и не жарко. — Птица вдруг стала беспорядочно бить крыльями и терять высоту. — Я, может…
Лерка ударила его кулаком в плечо.