Когда отступает фантастика

«Уже и теперь, — писал Фридрих Энгельс, — не считают научной ту физиологию, которая не рассматривает смерть, как существенный момент жизни… которая не понимает, что отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, — смертью. Диалектическое понимание жизни именно к этому и сводится. Но кто однажды понял это, для того покончены всякие разговоры о бессмертии души… Таким образом, здесь достаточно простого уяснения себе, при помощи диалектики, природы жизни и смерти, чтобы устранить древнее суеверие. Жить значит умирать».

Итак, бессмертие невозможно. И все же человеческий разум не хочет смириться с ограниченностью жизни. Почти 300 лет назад на грани биологии и медицины сложилась наука о продлении жизни — геронтология.

Но есть в биологии и другое направление, связанное с изучением самого факта смерти.

Ведь если жизнь — это материальный процесс, вызываемый материальными особенностями определенных веществ, то, очевидно, и смерть следует рассматривать как материальный и объективный факт, подлежащий изучению. Именно так всегда думали биологи-материалисты, отметая мистический смысл понятия смерти, который придавала этому факту религия.

Тотология — так предложил назвать науку о смерти Илья Ильич Мечников. Познать факт смерти во всех его закономерностях и проявлениях и, познав, отодвинуть ее до возможных пределов, а может быть, иногда и преодолеть, перешагнув не в бессмертие, конечно, а к прежней, имеющей свое настоящее физиологическое завершение жизни, — задача тотологии. И хотя принято думать, что проблема «воскрешения из мертвых» относится скорее к области фантастики, чем науки, история биологии знает немало вполне трезвых экспериментаторов, ставивших перед собой подобные задачи. И пожалуй, редкая фантастика сравнится с результатами, достигнутыми ими. Впрочем, лучше рассказать обо всем по порядку. Здесь нам придется перенестись на два с половиной столетия назад, к истокам самой проблемы. Основными героями этого рассказа будут микроорганизмы, ибо именно они — существа, лежащие за гранью видения невооруженного человеческого глаза, дали исследователям факты, позволившие на месте бесплодных поисков «эликсира жизни» и сказок о «живой воде» возвести стройное здание объективных закономерностей и строго научных экспериментов.

Дом, в котором жил натуралист-любитель Антон Левенгук, ничем не отличался от других домов Делфта, провинциального голландского городка. Все они были крыты черепицей, на которой после дождя иногда образовывались легкие налеты мха. Впрочем, мох быстро высыхал на солнце и развеивался ветром. С годами в водосточных трубах скапливался мелкий песок, постепенно ссыпавшийся с черепичных крыш.

1 сентября 1701 года Антон Левенгук положил щепотку такого песка под самодельный микроскоп. Каково же было его удивление, когда, кроме песчинок, он обнаружил под микроскопом маленькие, дотоле неизвестные существа странного вида. У микроскопических «зверьков» на голове помещалось что-то вроде колесиков, при помощи которых они двигались.

Это были коловратки, обитательницы мхов, теперь хорошо известные науке. Левенгуку удалось обнаружить коловраток даже в сухом, прокаленном на солнце песке. Правда, для удобства наблюдения к песку приходилось добавлять немного воды.

Тогда Левенгук взял пробу абсолютно сухого песка и прибавил к нему дождевую, да еще и прокипяченную воду. Теперь можно было быть уверенным, что в ней нет живых существ. Но через полчаса в стеклянной трубочке опять плавали коловратки.

Левенгук повторял и повторял свои опыты — результаты оставались прежними. Даже песок, пролежавший сухим два года, содержал коловраток.

О своих исследованиях Левенгук сообщил Лондонскому Королевскому обществу. Однако открытие это было оставлено без внимания. Скорее всего Левенгуку просто не поверили. Повторять же эти опыты было нелегко: микроскоп в то время был большой редкостью. Так или иначе, но факт «оживления» высушенных коловраток в Англии не произвел впечатления и был забыт…

Да и были ли эти коловратки мертвыми? Сам Левенгук полагал, что нет. Просто при высушивании у коловраток наступает видимость смерти, очень сильное замедление жизненных процессов, но не полная смерть. Стоит создать определенные условия, прибавить воды — и жизнь снова вступит в свои права. Таков был вывод Левенгука.

Совсем иного мнения придерживался другой замечательный исследователь того времени, Турбевил Нидхем, которому в 1743 году удалось сделать открытие, не уступающее, пожалуй, по интересу и значению опытам Левенгука.

Нидхем исследовал больные зерна пшеницы. Болезнь злака заключалась в том, что некоторые колосья оказываются наполненными черноватыми, точно подгорелыми зернами. Внутри же зерна представляют собой белую мучнистую массу. Рассматривая эту массу под микроскопом, Нидхем заметил, что она состоит из каких-то волокон.

«Чтобы лучше рассмотреть эти нити и разделить их, — пишет он, — я пустил на препарат капельку воды. И вдруг, к моему величайшему изумлению, нити отделились одна от другой, ожили и стали производить неправильные движения, не поступательные, а извивающиеся, змееобразные, и движения такие продолжались в течение 9–10 часов. Я полагаю, что это особый вид водных животных, которых можно назвать червями, угрицами или змейками, на коих они очень похожи».

Особенно поразило ученого, что оживали даже черви, взятые из зерен, которые хранились два года в коробке, лежавшей на солнце.

«Угрицы были мертвы, — заключил Нидхем, — а потом они ожили».

Этот вывод навлек на исследователя бурю негодования и насмешек в ученом мире. «Уж не сам ли господь бог в образе Турбевила Нидхема явился на землю, чтобы воскресить мертвых?» — язвили одни. «Он просто мошенник», — безапелляционно заявляли другие. Большинство же ученых совсем отрицали животный характер угриц и называли их «движущимися волокнами», «растительными трубками», которые приходили якобы в движение под влиянием всасывания воды. Когда же было доказано, что угрицы — настоящие животные, стали утверждать, будто они во время опыта самопроизвольно зарождаются или возникают из существовавших раньше зародышей.

Нидхем вынужден был отказаться от своих первоначальных взглядов. Особенно повлиял на него авторитет знаменитого микроскописта конца XVIII века, профессора физики и естественной истории аббата Ладзаро Спалланцани, который категорически отказался признать угриц за животных.

Однако по иронии судьбы именно Спалланцани оказался тем исследователем, который вписал новую главу в науку об оживлении высушенных животных. Подтвердив опыты Левенгука, он нашел, что оживают коловратки, не только высушенные на солнце, но и замороженные при температуре –28 градусов. Затем Спалланцани открыл еще две группы микроскопических животных, которые также оживали после высушивания. Это были тихоходки и некоторые круглые черви (нематоды). Попали в эксперименты и угрицы Нидхема. Оказалось, что эти черви оживают даже после высушивания их под колоколом воздушного насоса. Спалланцани пересмотрел свои взгляды и признал, что Нидхем был прав: при высыхании действительно наступает смерть, после которой возможно возвращение к жизни.

Англичанин Генри Беккер оживил угриц из семян, пролежавших сухими 27 лет. «Спрашивается, не могут ли они (угрицы) вернуться к жизни через 40, 100 лет и более? — писал Беккер. — На этот вопрос могут дать ответ лишь будущие опыты».

Так щепотка песка, взятая любознательным Левенгуком из водосточного желоба, положила начало новому направлению в естествознании. Микроскопические коловратки, тихоходки и угрицы, раскрыв некоторые тайны своего существования, сделали первый вклад мира микробов в одну из основных проблем биологии — проблему борьбы со смертью. «Воскрешение из мертвых» из ведения господа бога перешло в сферу эксперимента и объективного изучения.