Страница 115 из 123
Крах СССР поражает своей легкостью и внезапностью. Но эта легкость и внезапность кажущиеся. Обществоведение (и марксистское, и буржуазное) проникнуто механицизмом и экономицизмом, оно видит только действие грубых сил (борьбу классов или экономических интересов). Процессы, происходящие в сфере общественного сознания, выпадают из поля зрения. Они слишком тонкие и слабые для инструментов этого обществоведения.
Кроме того, марксистское и буржуазное обществоведение говорит на языке, которым нельзя описать «неправильное» идеократическое общество. Гражданское общество Запада укреплено «молекулярной» поддержкой интересов — миллионы индивидов непрерывно считают и пересчитывают свои интересы и никогда не позволят политикам ломать и перестраивать их жизнеустройство, если это им невыгодно. В идеократическом обществе достаточно, чтобы в массовом сознании возникла мысль «живем не по правде», и политический режим рушится. Так рухнула монархическая Российская империя в феврале 1917 г., так же рухнуло советское государство в 1991 г.
Мысль «живем не по правде» может быть внедрена противником в ходе информационно-психологической войны, если внутри страны возникла влиятельная группа сторонников противника. Так оно и было в 80-е годы в СССР. Но это — фактор второго порядка. Ведь всегда есть противник, почти всегда в обществе есть внутренние враги существующего строя, всегда ведется информационно-психологическая война. Но манипуляция сознанием бессильна, если для разрушительных идей нет благоприятной почвы. Если же значительная часть образованного слоя жадно ловит эти идеи, слушая «Голос Америки», значит, поражение в информационно-психологической войне возможно. Поскольку именно интеллигенция, восприняв разрушительные идеи, затем через личные контакты доведет их до массового сознания — инженер рабочим, врач пациентам, офицер солдатам. Это — фактор первого порядка.
Почему начиная с 60-х годов в советском обществе стало нарастать ощущение, что жизнь устроена неправильно?
В те годы советское общество изменилось кардинально. Объективно это заключалось в том, что произошла очень быстрая урбанизация, и 70 % населения стали жить в городах. В то же время основную активную часть общества стали составлять те, кто родился в 30-40-е годы. Это было принципиально новое для СССР поколение, во многих смыслах уникальное для всего мира. Это были люди, не только не испытавшие сами, но даже не видевшие зрелища массовых социальных страданий. Капиталистический Запад — «общество двух третей». Страдания бедной трети очень наглядны и сплачивают «средний класс». В этом смысле Запад поддерживает коллективную память о социальных страданиях, а СССР 70-х годов эту память утратил. Молодежь уже не верила, что такие страдания вообще существуют.
Возникло первое в истории сытое общество, о котором не было ни традиционного, ни научного знания. Его свойства были неизвестны. О том, как оно себя поведет, не могли сказать интуиция и опыт стариков, не могли сказать и общественные науки. Кое-что верно подметил, наблюдая западный «средний класс», философ Ортега-и-Гассет в книге «Восстание масс», но в СССР тогда таких философов не читали. Вот урок для всех левых сил: главные опасности ждут социализм не в периоды трудностей и нехватки, а именно тогда, когда сытое общество утрачивает память об этих трудностях. Абстрактное знание о них не действует. Здесь есть нерешенная теоретическая проблема.
Под новыми объективными характеристиками советского общества 70-х годов скрывалась главная, невидимая опасность — быстрое и резкое ослабление, почти исчезновение прежней мировоззренческой основы советского строя. В то время официальное советское обществоведение утверждало, что такой основой является марксизм, оформивший в рациональных (и даже научных) понятиях стихийные представления трудящихся о равенстве и справедливости. Эта установка была ошибочной. Мировоззренческой основой советского строя, как говорилось выше, был общинный крестьянский коммунизм. Западные философы иногда добавляли слово «архаический» и говорили, что он был «прикрыт тонкой пленкой европейских идей — марксизмом». Это прекрасно понимали и большевики, и их противники. Это понимало и космополитическое течение внутри победившего большевизма.
В 60-е годы оно вновь вышло на арену, и влияние его стало нарастать в среде интеллигенции и нового молодого поколения. Поэтому перестройка — этап большой русской революции XX века, которая лишь на время была «заморожена» единством народа ради индустриализации и войны. Сознательный авангард перестройки — наследники троцкизма и, в меньшей степени, либералов и меньшевиков.
Философия крестьянского коммунизма к 60-м годам исчерпала свой потенциал по указанным выше объективным причинам, хотя важнейшие ее положения сохраняются и поныне на уровне архетипов коллективного бессознательного. Если считать периодичность смены поколений за 12 лет, то эффективности крестьянского коммунизма как мировоззренческой основы советского строя хватило на 4–5 поколений. Люди рождения 50-х годов вырастали в новых условиях, их культура формировалась под влиянием кризиса массовой урбанизации и мощного потока образов и символов с Запада.
К концу 70-х годов в общественно активный возраст вошел социокультурный тип, фундаментально отличный от предыдущих поколений[170]. Если бы советский проект исходил из рациональной и реалистичной антропологической модели, то за 50-60-е годы вполне можно было бы подтянуть сознание к бытию. Это значило выработать новый язык, на котором советский проект был бы изложен новому поколению без апелляции к подспудному мессианскому чувству. Однако старики этой проблемы не видели, т. к. в них бессознательный большевизм был еще жив. А новое поколение номенклатуры искало ответ на эту проблему (осознаваемую лишь интуитивно) в марксизме-ленинизме, где найти ответа не могло. Это вызвало идейный кризис.
В результате возникло взаимное непонимание между поколениями, не были найдены отвечающие новой реальности формы жизнеустройства, не созданы новые элементы культурного ядра, необходимые для легитимации советской системы в целом. Вместо этого возникло неустойчивое равновесие, на которое просоветские силы не сумели воздействовать, а небольшое антисоветское меньшинство им эффективно воспользовалось. Для свержения советского строя и не требовалось, чтобы массовое сознание стало антисоветским — достаточно было, чтобы оно перестало быть активно благожелательным.
Смена доминирующего в обществе культурно-исторического типа — «фазовый переход» большой системы. С достаточной полнотой его можно представить как изменение профиля с большим числом параметров. Здесь мы не можем посвятить этому много места. Скажет об одном, но многозначительном сдвиге — резком снижении когнитивной активности горожан и особенно массивной социальной группы — рабочих.
После Октябрьской революции 29 октября 1917 г. был издан декрет «О восьмичасовом рабочем дни». Средняя продолжительность рабочего времени в 1922 г. уменьшилась по сравнению с 1913 г. на 537 часов. С 1923 по 1930 г. свободное время у рабочих (по данным для Москвы) увеличилось еще на 11,7 часа в неделю.
Как же был использован полученный рабочими ресурс свободного времени? В большой степени — на самообразование. В 1930 г. рабочие-мужчины затрачивали на самообразование в среднем 15,1 часа в неделю (и 17,7 часов на развлечения и спорт) [202, с. 95–96]. Эта тенденция продолжалась и в 60-е годы.
Так, в 1963 г. рабочие Красноярского края в среднем так использовали свое свободное время (часов за месяц из общего количества 148 часов): учеба 22,05; самообразование 30,8; общественная работа 4,93; спорт 9,57; творческая деятельность и любительский труд 4,76; отдых и развлечения 61,47; занятия с детьми 8,71. Итак, учеба и самообразование — 50,85 часа в месяц. Это значительно больше, чем в других промышленных странах. В ходе сравнительного исследования в 12 странах в 1965–1966 гг. было найдено, что у работающих мужчин в США затраты времени на занятия, связанные с повышением уровня образования составляли 1,4 часа в неделю, в ФРГ и во Франции по 0,7 часа [202, с. 141].
170
Можно даже сказать, что в ходе индустриализации и урбанизации в СССР произошла смена культурно-исторического типа, однако адекватного изменения социальных форм не произошло.