Страница 72 из 211
«О чем они? — старался догадаться Охнарь. — Снова Заготовку помянули».
Не так давно дядя Клим посылал его с запиской во Второй Живодеров переулок, что у бойни, к тому самому сапожнику, к которому он явился по выходе из тюрьмы с поручением от Куприяна Зубка. На этот раз в прокисшем домишке находился еще тощий востроносый паренек лет семнадцати — восемнадцати, одетый с назойливым пошибом на моду. Но и его бостоновые брюки-«дудочки» и желтые ботинки «джимми» были не по росту, заносившиеся, видно купленные с рук, на толчке.
«Хозяйский сын, — сразу определил Охнарь. — Вася Заготовка». У паренька был тот же кошачий рот, запрятанные под нависший череп глаза. Только вместо отцовского безразличия — верткость, непоседливость. «От кого?» — спросил он старика. «Двужильный, — безучастно ответил сапожник надевая старые очки в железной оправе. — Дай, Вася, стулец мальчонке».
Пока он читал записку, а Охнарь, не садясь, стоял y двери, паренек, бесцеремонно, с любопытством оглядев его, спросил: «Это ты корешок Зубка? Из кичмана вышел? В хазе у Клима житуху гнешь?» Охнарь почему-то надулся от важности, не посчитал нужным ответить и лишь кивнул. «Я для ваших дельце одно готовлю, — бойко и хвастливо сообщил Вася Заготовка. Отмычку фартовую сварганил по слепку с ключа». Он причмокнул, намекая, что дело хорошее. Слова из Васи лились, как вода из водопровода, и он то и дело «стучал по. блату». Охнарь уже заметил, что такие воры, как. Двужильный, Василий Иванович, избегают жаргона; сыплет им мелкая шпанка, беспризорники — те, кто и воровать не умеют толком.
Сапожник порвал записку, бросил в печку. «Передай Климу: ладно», — сказал он Леньке и тут же зажал между ногами старый сапог, который перед этим починял, кошачий рот дратву, сунул в подметку шилом.
Может, сейчас Двужильный и Калымщик толкуют о деле, которое должен был обтяпать для них Вася Заготовка? Узнать бы.
— Задал задачку, — пробормотал Двужильный. — Придется, наверно, нынче брать.
— Нада, — как эхо подтвердил Калымщик,
Выражение раздражения, недовольства все еще оставалось на холодном лице Двужильного, но глаза уже указывали на упорную работу мысли, а сильная, жилистая фигура была хищно подобрана. Он подошел к Модьке Химику, заглянул в лицо, хотел разбудить, но лишь досадливо сморщился и повернулся к монголу.
— Без толку. Больной.
— Отложим — плоха, — проговорил Калымщик, видимо размышляя вслух, — Когда дождемся хороший ночка?
— То-то, — хмуро, задумчиво проговорил Двужильный. — Позвать Кольку Тертого? Меченого? — Дирбанить фарт?
— То-то, что делить придется.
Вновь замолчали. Охнарь смотрел на обоих с живостью.
— Вася Заготовка — трепач, — вдруг сказал он.
Калымщик глянул на него удивленно и зорко. Глаза Двужильного заблестели, словно мысль, бившаяся в мозгу, нашла выход.
— А что, Галсан, если его приспособить? — Он повернулся к Охнарю: — Свистеть умеешь?
Не ожидая вторичного приглашения, понимая, что дело идет о чем-то важном, Ленька заложил два пальца в рот и резко, пронзительно свистнул. Модька, будто встрепанный, сел на постели, ошалело стал озираться. Возможно, ему почудилось, что притон обложила милиция и надо спасаться Двужильный одобрительно улыбнулся.
— Малай, — сказал Калымщик, толкнул дверь в сени и вышел во двор.
Нельзя было понять, подействовал ли его ответ на Двужильного. Лоб его по-прежнему прорезали резкие морщины, рот был крепко собран, Охнарь остановился перед ним, напрямик спросил — Дело?
Взгляд Двужильного, казалось, готов был прибить его кстенке, словно доску гвоздями. Ответил он с неожиданной усмешкой, не без интереса рассматривая огольца:
— Может, и дело.
— И меня хотите взять?
— Может, и возьмем.
— Свистят только стремщики.
Оголец смотрел настойчиво, вопросительно. Двужильный улыбнулся и глубоко, больно, однако ласково запустил пальцы в Охнаревы кудри.
— Из тебя может хороший вор вырасти. Мозгой шевелишь.
— Когда пойдем?
— Скажут.
Не зная, как ему выразить свою радость, Охнарь движением локтей без нужды подтянул штаны. Наконец-то ему хотят поручить настоящую работу! Однажды ему пришлось стоять на зексе[21], но то было мелкое дело: двое его корешков залезли в папиросный киоск, а он сторожил. Здесь было совсем другое. Не разыгрывает ли его Двужильный? Вроде не похоже.
Леньке очень хотелось расспросить, что будет за дело и действительно ли ему доверят стремку. Он знал, что обычно стремщиками берут ловких, сметливых, проворных парней, которые не растеряются в трудную минуту и могут под дулом нагана оказать сопротивление милиции. В шайке эту роль поручали Модьке Химику; неожиданная болезнь его, наверно, спутала ворам все карты. (Впоследствии, как узнал Ленька, так и оказалось.) Над переносицей Двужильного вновь нависли резкие красные складки, лицо приняло прежнее жесткое выражение. Он отошел к Просвирне, o чем-то зашептался.
И Ленька не осмелился его больше расспрашивать. Двужильного он побаивался и старался во всём ему подражать. Тот был немногословен — решил усвоить себе эту привычку и Ленька. Двужильный не находил нужным подробнее распространяться о предстоящем деле, — значит, так надо и нечего зря распускать язык. Охнарь принял такой вид, словно вполне удовлетворен полученными сведениями.
Немного погодя Просвирня велела ему одеваться.
— Возьмешь лопату в сарае, расчистишь снег перед домом.
— Вот еще! Не хочу.
— А тебя не спрашивают, хочешь ты аль не хочешь. Дядя Клим велел.
Велел дядя Клим? Это меняло дело.
Взяв из сарая деревянную лопату, Ленька усердно стал отбрасывать снег дальше от дома. (По совести говоря, дорожки и без того были сносно расчищены.) Леньке очень хотелось, чтобы Двужильный увидел из окна, как он работает. Но там уже закрыли ставни, заперли на бауты, зажгли лампу-«молнию»: свет ее пробивался на улицу. И Леньке надоело «ишачить», он воткнул лопату в сугроб, стал лепить снежки и бросать в телефонный столб, в соседнюю скворечню.
А там и совсем вернулся в дом.
Никто его не спросил, расчистил ли он дорожку, положил ли лопату в сарай.
К ужину все собрались без опозданий. Несмотря на слабость, на своем месте сидел и Модька Химик. Между тарелками стоял только жбанчик с бочковым жигулевским пивом, Охнарь чутко прислушивался к разговору, надеясь подробнее разузнать о предстоящем деле. К его удивлению, о нем ничего не говорили. Вспоминали старые удачные кражи, знакомых воров, кто чем отличался, кто с какой марухой живет; толковали о недавней ножевой драке двух вокзальных ширмачей и о том, как сходка осудила зачинщика; рассказывали о разгульных выпивках, крупной карточной игре. Вспоминали еще какого-то Митьку Кобылу, который сидит в тюрьме, ждет судебного приговора, и наказали Просвирне отнести ему передачу. Двужильный вскользь заметил, что наконец удалось «подмазать» кое-кого в суде, Куприяну Зубку смягчат статью уголовного кодекса, он получит меньший срок, а возможно, что «дело» его и совсем прикроют. Ленька заметил, что Двужильный и Калымщик побрились и выглядели как-то важнее. Лишь Фомка Хряк даже не расчесал свои спутанные пышные кудрявые волосы, но и в его водянисто-голубых бараньих глазах проглянуло что-то значительное, а здоровенное мощное тело казалось собраннее. Воры стали дружелюбнее друг с другом, как бы вдруг сплотились теснее. В такие часы прощались обиды, проявлялось щедрое великодушие; каждый думал: вернется ли он под утро в этот дом? Впереди предстояло крупное дело. «Настоящее». Не то что грабеж случайного «гостя» в переулке, где; никто не знает, жирный ли будет улов или одно «барахлишко». «Скачок на квартиру сопряжен с большой затратой времени, что всегда увеличивает опасность, зато сулит большой и верный куш — значительную добычу.
Ленька не знал, что после того, как его отослали расчищать снег, в комнате у Двужильного началось совещание. «Старшой» подробно доложил о предстоящем «скачке», показал план дома, объяснил всю тщательно разработанную операцию, распределил всем роли. На этом же совещании он в виде исключения предложил вместо Модьки Химика взять стремщиком Охнаря — почему огольцу и не разрешили присутствовать здесь.