Страница 194 из 211
— Вы меня боитесь? — сказал он и рассмеялся.
Улыбнулась вдруг и девушка, глаза ее блеснули застенчиво, и Леонид обнаружил, что она удивительно хорошенькая.
— Вы впервые в Москве? Деться некуда?
— Нет, — решилась наконец она вступить в разговор. — Я здесь живу.
Этого Леонид не ожидал. Вопросы по намеченной программе кончились, новых у него больше не нашлось, и он лишь пробормотал:
— Чего же... домой?
Девушка вновь не ответила. Как будто она одумалась я пожалела о том, что заговорила с незнакомым, подозрительным парнем. Было в ней что-то домашнее, располагающее к откровенной беседе, и казалось, что от ее теплых губ пахнет яблочным пирогом, сливками, а среди вещей у нее лежат чистенькие полотенца с вышитыми инициалами.
— Вас, девушка, кто-то должен был встретить? — найдя новую тему, заговорил Леонид. — Мама? Дядя? Словом, давайте, я помогу вам поднести чемодан. Вы на какой улице живете? На трамвае вам, на автобусе?
— Я у Пышкина огорода квартирую. У знакомых. — Девушка не выразила никакой готовности принять услуги Леонида.
— Это где — Пышкин огород? Москву я знаю плохо, сам живу тут первый год. Вам каким транспортом ехать? Мое дело доставить оба чемодана на площадь. Не беспокойтесь, донесу, не привыкать.
Он хотел взяться за ручки чемоданов. Девушка смущенно покраснела, сделала протестующее движение: видимо, ей не хотелось, чтобы Леонид нес кладь. Он с недоумением сбил кепку на затылок, кудрявый чуб рассыпался по чистому лбу, его жесткой рукой взъерошил ледяной ветер.
— У меня... денег нет заплатить, — прошептала она.
— Да вы за кого меня приняли? — расхохотался Леонид и обрел обычную уверенность. — Не за бобика ль, сбивающего с пассажиров рубли за подноску? Мне ведь от вас ничего не надо... кроме ласкового взгляда. Видите, даже в рифму заговорил. Просто хочу помочь, не до ночи ж вам на перроне дежурить.
Он взялся за чемоданы: они оказались тяжеловатыми. Почему-то Леониду вспомнился давний случай, когда он воровал чемодан на донецкой станции, чтобы «перетырить корешу» Ваське Блину. Тот «угол» был тоже тяжелым, и Охнарь тогда с ним засыпался.
— Мне так неудобно, — говорила девушка. — Меня должны были встретить...
— Дома встретитесь.
Прижимая к груди сумочку, она шла рядом, поглядывая на Леонида с признательностью, сквозь которую еще сквозили недавние опасения.
— Теперь я знаю, девушка, — весело говорил он, слегка раскачивая плечами под тяжестью клади. — Вы меня за жулика приняли, сознайтесь. Таким я был раньше. Давно. Теперь я студент.
Он хотел было сказать, что учится в институте иностранных языков, да не сказал. Она и без того улыбалась, очевидно принимая его слова за остроту или за желание ближе с ней познакомиться.
— Почему бы это я вас приняла за... нечестного человека? — сказала она, покраснела и засмеялась. — Совсем-совсем нет.
Видимо, Леонид угадал, она действительно приняла его за жулика. Он на минутку поставил чемоданы, вытащил из кармана два последних мандарина и протянул ей.
— Отведайте. Эти вот в самом деле ворованные.
Девушка фыркнула в синюю, расшитую варежку и глянула на него совсем доверчиво. С ней было удивительно легко.
«Нешто проводить деваху до самого дома? — думал Леонид. — Где это Пышкин огород? Небось у чертей на куличках. Не опоздаю в институт? Глядишь, может, в кино согласятся пойти. Уедет ведь — никогда больше не увижу. Как бы подсыпаться половчей? »
Перрон кончался, они приближались ко входу в Казанский вокзал. Леонид наконец обдумал фразу: «Вам, девушка, наверно, не дотащить чемоданов. Давайте уж провожу до крыльца, а заместо платы скажете свое имя». Ничего получится? А опоздает на первую лекцию — черт с ней.
Внезапно девушка радостно вскрикнула и бросилась вперед. Запнулась, схватила Леонида за руку, потянула вниз, словно прося не уходить, поставить вещи: возможно, она все-таки боялась, что он скроется с ее чемоданами. Леонид поставил их на мокрый, усыпанный ледяной крупой асфальт перрона, а девушка уже висела на шее у высокого молодого человека в зимней шапке пирожком, в пенсне, целовала его.
«Муж», — первое, что разочарованно подумал Леонид. В другое время, будучи трезвым, он сам бы удивился: какое ему, в сущности, дело? Ведь его знакомство с девушкой, скорее всего, протянулось бы не дальше вокзальной площади. Нет, человек всегда на что-то надеется, хочет большего.
— Заждалась, Вика? Понимаешь, трамвай остановился. Выключился ток, авария где-то на линии. Стояли-стояли, и не выдержал, пошел пешком. Как доехала? Как мама?
— Хорошо. Письмо тебе от нее.
Лицо молодой женщины осветилось радостью и уже не казалось озябшим. Она так была счастлива встрече, что Леонид счел себя лишним свидетелем этой сцены. Он давно выпустил ручки чемоданов. Сперва хотел попрощаться, затем повернулся и пошел мимо вокзала на выход а город. Оглянулся: взяла ли-де парочка чемоданы, — еще свистнет кто, а на него подумают. Молодая женщина смотрела ему что-то говорила мужу, — может, что вот-де привязался какой-то назойливый малый.
«Всех хороших девок расхватали, — горько усмехнулся Леонид, уже решительно сбегая по ступенькам на площадь — Успевают... некоторые».
XXVI
Снег падал тихо, словно бы лениво, незаметно белела оттаявшая, в жирной грязце земля, мокрые тротуары. А снежок не перестал и ночью, валил весь следующий день, я вот уже крыши домов, деревья, улицы лежали белые, заглохшие, зимние. Снежок все сыпался, мягкий, голубоватый, хрупал под ногами.
В побелевших гранитных берегах Москва-река текла грифельно-черная, дышала ледяным парком, глотала снежок, падавший, словно тополиный пух. На заборе, на верее ворот одиноко каркали вороны, оглашая хриплым криком примолкшую окраину.
А однажды утром на кустах пустыря Леонид увидел стайку красногрудых снегирей и остановился, пораженный красотой их наряда. Нахохленные, безмолвные птицы слегка покачивались на лиловых прутиках, и от их рубиновых перьев пустырь принял праздничный вид — казалось, озарились сугробы, ярче зацвела герань в окнах домиков. Прилетели снегири, — наступила русская зима.
В конце года Леонид увидел в газете новые стихи Прокофия Рожнова и зашел к нему в общежитие на Старосадский. Прокофия он застал одетым, прифранченным, в новых ботинках с прюнелевыми гамашами, в отличном пальто.
Вовремя, Ленька, — сказал он, глядясь в небольшое зеркальце для бритья. Рожнов сложил большой выбритый рот куриной гузкой, старательно выпустил из-под кепки рыжий чубчик. — Еще бы пять минут — и не застал.
— К баронессе на свидание?
— Забирай выше, — с важностью сказал Прокофий.
— Куда еще? В Совнарком?
— А не меньше, — серьезно сказал Рожнов. — К Максиму Горькому.
Леонид почувствовал волнение.
— Заливаешь! — не поверил он. — Думаешь, примет.
— Звонил вчера его секретарю. Назначил на четыре часа.
«Вот это Прошка, добился», — уважительно подумал Леонид.
Раздеваться не имело смысла.
Еще в ноябре однокурсник-москвич дал Осокину поносить свою армейскую шинель: в ней Леонид ездил в институт на лекции. Покупка пальто откладывалась, на товарных станциях не всегда можно было найти разгрузочную работу, да и где взять свободное время? Занятия не оставляли и часа.
Из рииновского общежития вышли вместе. На трамвайной остановке Прокофий неожиданно предложил Осокину поехать с ним вместе — может, удастся пройти к Г Горькому «на пару». Леонид испугался, стал отнекиваться: неудобно.
— Неудобно воровать, сказал Прокофий. — И то мы с тобой не считались. Загвоздка в другом: пустит ли тебя секретарь Крючков? Я скажу, что ты художник из «своих» и будешь делать обложку для второго номера альманаха «Вчера и сегодня». Договорились? Дуем. Познакомишься с Горьким, а то, может, другого случая не подвернется. Знаешь, какой к нему наплыв? Не всех, брат, пускают.
И, не слушая возражений Леонида, потянул его с собой.