Страница 183 из 211
— Иль не нравится? — громко, насмешливо сказал ему Леонид. — Ты, Подгорбунский, пьесу «На дне» видал, а я жил в логовах похлестче. Тут, брат, койки, простыни — уже сила! А на сцене я что-то, кроме нар да отрепьев, ничего не приметил. Что скажешь? Я однажды в ночлежку попал — двести огольцов на полу впритирку спали, да еще прибавь тысяч десять вшей. Картина? Ночью кому до ветру надо было — по головам топали. О знаменитой московской «Ермаковке» не слыхал? И все-таки, видишь, культурней стали такие, как я? А тут в институте, надеюсь, еще пообтешемся.
Подгорбунский давно уже обернулся к нему, насмешливо прищурил близко поставленные глаза.
— Все время так будем, Осокин? — сказал он. — Уже скоро четырнадцать лет революции.
— Не «уже скоро четырнадцать», а еще и четырнадцати нету, — поправил его Леонид. — Еще доживем и мы с тобой до хорошего общежития и аудиторий в специальном здании.
— Азбучные истины ты неплохо усвоил.
— Советую и тебе помнить.
Видимо, Подгорбунский собирался поспорить, но его друг что-то брезгливо сказал ему одними губами, и тот с наигранной беспечностью бросил:
— Ладно, Осокин. Будем посмотреть.
Поставил саквояж, снял кепку, аккуратно положил на тумбочку, стоявшую между его койкой и койкой друга.
Вновь вытянулся поверх своего шершавого, травянистозеленого одеяла и Леонид. Шатков давно сунул палку с рисунками под подушку и уже освоился в новом общежитии. Он, как и друг Подгорбунского, не принимал участил в споре: Иван знал, что Ленька и сам «отгавкается».
XIX
Сутолока последних дней, хлопоты по устройству в институт, поиски денег (все-таки пришлось Леониду съездить в ЦК профсоюза металлистов и попросить помощи) целиком отняли у него время. Ему некогда было даже определить свое новое отношение к Алле Отморской. («Определить» отношение? Разве он уже не определил его перед ее отъездом в Майкоп?) Вот именно — определить: трезво, по-взрослому. В последнюю встречу в коридоре рабфака, уязвленный, Леонид почти не сомневался, что его место занял Илья Курзенков, и вгорячах решил навсегда порвать с «невестой».
Поступление в институт резко изменило его настроение. Великодушие — это всегда сознание своей силы. Окрыленный неожиданным успехом, взлетом, Леонид решил забыть размолвку и «окончательно» выяснить отношения с Аллой. «Может ли будущий «немец» быть мелочным?»
Какие только любовь не выбрасывает курбеты, не вытворяет фокусы с нашим сознанием? На какие только сделки не понуждает воображение? Теперь уже Леонид считал, что никакого разрыва с Аллой у него не было. Она не захотела, чтобы он донес до вокзала чемодан? А вдруг этого действительно потребовала подруга, взявшая извозчика? У этой подруги, наверно, было полно вещей, — где бы он там уселся? Ведь никто же не видел, что ее провожал именно Илья Курзенков?
Где-то в самом темном закоулке души Леонид понимал, что, пожалуй, Алла не чиста перед ним. Курзенков не из тех, кто помогает даром. И однако, он так любил Аллу, так к ней тянулся, что готов был закрыть глаза на ее «шашни» с Ильей (только бы не знать о них ничего определенного). Если там и была интрижка, то, конечно, мимолетная, давно забытая (а и это еще не доказано). У него же с Аллой — любовь. Леонид до сих пор ощущал на своих губах вкус ее покорных и жадных губ, чувствовал своими руками ее податливые плечи. Он слышал горячее дыхание Аллы, видел нежный-нежный взгляд затуманенных глаз. Леонид уже считал себя ее любовником, мужем. Мог ли он это забыть? Нельзя поверить, чтобы она играла с ним. Что помешает им продолжать свидания?
Теперь Аллочка вернулась из Майкопа, живет в одном из бесчисленных московских общежитий и, наверно, с нетерпением ждет его к себе. Вдруг она здесь, в гознаковских корпусах, всего в двадцати — сорока метрах от него?
Здравый рассудок подсказывал Леониду очень простой выход: если ты дорог Алле, то почему она тебя не отыщет сама? Но кто из влюбленных и когда считался с рассудком? По общежитейским понятиям, если люди рассорились, - значит, они окончательно стали чужими. По логике влюбленных, если они оскорбили друг друга, даже уличили в измене, это означает лишь то, что оба пропадают от любовной тоски, страданий и во имя встречи, «выяснения отношений», готовы на всяческое сумасбродство. И Леонид считал, что хотя Алла ждет его не дождется, но первая к нему шага сделать не может: она ведь женщина. В любви женщина всегда жертвует большим. Имеет она право испытать верность его чувства? Вот поэтому он обязан сам отыскать ее.
Мучительные раздумья доводили Осокина до головных болей.
Однажды он от трамвайной остановки бежал почти до самого Гознака: ему показалось, что впереди мелькнула фигурка Аллочки. В другой раз, выбивая в кассе чек, он вдруг бросился к магазинному прилавку: настолько стоявшая к нему спиной женщина походила на Отморскую. Он даже хотел закрыть ей сзади глаза, да она оглянулась и Леонид шарахнулся в сторону.
В первый воскресный вечер он отправился на поиски. Шаткова с собой не взял: боялся, что Иван начнет над ним подтрунивать.
Второй этаж их корпуса занимали девушки. Здесь Аллы Отморской не было, Леонид проверил. Он пошел в соседний. В этом корпусе женским был третий этаж. Взбежав по широкой лестнице, Леонид долго стоял перед высокой дверью цеха, смущенный невиданным доселе количеством мелькавших перед ним бойких, нарядных, хорошеньких девушек.
Эка их сюда понавалило! Ярмарка невест. Как тут узнать про Аллочку? У кого спросить? Едва ли ее могут знать в лицо. Конечно, в этой «палате», как и у них на этаже, размещены студентки из разных техникумов, рабфаков, институтов (между прочим, есть «иностранки»), и все они, безусловно, еще не успели приглядеться друг к дружке. Пожалуй, лучше самому зайти, иначе проторчишь у двери целый час и не добьешься толку.
В женской комнате-цехе было значительно тише и опрятней, чем у них. Не плавали облака табачного дыма, никто не лежал в ботинках поверх одеяла. На стене над койками Леонид с удивлением обнаружил прикнопленные карточки модных киноактеров, вышивки, а на подушках — кокетливые накидки. И когда они всё это успели понатащить? Что значит бабы!
Леонид медленно продвигался по ближнему к окну ряду, пристально вглядываясь в лица.
Так он прошел уже больше четверти цеха, поравнялся со столом, за которым всухомятку ужинало несколько студенток. На застеленной салфеткой тарелочке (и откуда они только их взяли!) лежал аккуратно нарезанный хлеб, на газете — жирная колбаса, явно домашний нож с костяной ручкой.
— Кто это? — услышал он любопытный шепот. — Не новый ли комендант?
Леонид понял, что пора открыть цель своего прихода, и, обращаясь к ужинающим, спросил, не живут ли здесь студентки театрального отделения рабфака искусств?
— Театрального института? — переспросила его полная блондинка с пышными волосами, делавшими ее большую голову похожей на осенний шар перекати-поля. — Рабфака? Разве такое учебное заведение есть в Москве?
— Вы не артист? — спросила его рыжебровая девушка с лукавыми глазами.
— Может, вы ищете приму-балерину из Большого театра?
Его заметили. С ближних кроватей оборачивались студентки, две подошли ближе.
Леонид увидел, что, пожалуй, слишком далеко углубился в комнату.
— Кого он ищет? — переговаривались между собой девушки.
— Кажется, сестру,
— А может, невесту?
Послышался смех.
Курносая щекастая девушка с невинным видом воскликнула:
— А не нужны ли вам студентки медицинского техникума? У нас есть очень милые девочки. Может, хотите познакомиться?
Кажется, он вызвал веселое внимание? Леонид беспомощно озирался по сторонам. Пора сматываться. Эх, если бы эти бабы наскочили на него лет пять назад. Шуганул бы он их ко всем матерям — сразу бы свои жала прикусили... Совсем обынтеллигентился.
— Какие вы вумные! — насмешливо, с вызовом сказал он. — Как в утки!
Этот тон был его ошибкой.