Страница 177 из 211
XVI
На следующий день с утра они вновь уже были в большом многоэтажном здании на Чистых прудах. Нарком попрежнему болел. Парни до половины третьего прождала в приемной того самого заместителя, к которому вчера им не удалось попасть. На этот раз вместе с ними сидело еще несколько человек.
Повторилась прежняя картина: появлялись сотрудники отделов и прямо проходили в кабинет. Холеная секретарша, сухо и дробно стуча каблуками, то скрывалась за высокой дверью, то возвращалась, снимала трубки с разных аппаратов, кого-то вызывала, с кем-то разговаривала. Торжественное оживление делового дня царило в солидной комнате.
Из людей, ожидавших у двери, на прием попало только двое — оба пожилые, с портфелями, видимо, приезжие. Затем секретарша громко, бесстрастным тоном объявила, что заместителя наркома вызвали в ЦК партии и он уехал. Осокина и Шаткова она совсем не хотела замечать.
— Опять не везет, — сказал Шатков, когда товарища вышли в коридор. — Кажись, не видать нам этого высокого начальника, как своей макушки.
— Не дрейфь, — не совсем уверенно ответил Осокин, - Попадем. В дверь не пустят, в окно влезем.
— Время идет, толку никакого. Не опоздают ли они с этой волынкой на рабфак? Этак, глядишь, скоро и занятия начнутся.
Когда на следующий день друзья явились в Наркомпрос ровно к девяти утра, вместе со служащими, как на работу, лицо красивой секретарши не дрогнуло, не изменилось. Только чуть удивленно приподнялись тонкие, подбритые брови, точно хотели сказать: «В такую рань? Однако вы настойчивые». Выражение мрачных, осунувшихся лиц Осокина и Шаткова говорило о том, что они скорее готовы помереть, чем отступить. Оба в гробовом молчании заняли стулья у массивной двери. Сегодня они наконец первые. Что бы там ни случилось, пусть весь день прождут, без обеда останутся, а прорвутся к заместителю наркома. Придется этой расфуфыренной дамочке о них доложить — такая обязанность.
Звонил телефон, секретарша отвечала, разбирала папки, бумаги, затем принималась подтачивать ногти напильничком, вынутым из красивой сафьяновой коробочки, куда-то надолго уходила. Леонид даже проникся к ней чувством, похожим на уважение: «Вот, стерва, какая выдержанная. Интересно, в самом деле, как она понимает свои обязанности? Ограждать покой начальства? Эх, наверно, и ненавидит она меня с Ванькой! Прицепились, мол, два нахала... И не отцепимся! »
Около одиннадцати появился еще один посетитель — лысый, коренастый, в туфлях с властным скрипом. «Свой, — решил Леонид. — Из козырной масти».
— Дмитрий Никодимыч у себя? — спросил он, проходя животом вперед и берясь за сияющую ручку двери.
— Его сегодня не будет, — учтиво, даже как бы сожалея, ответила секретарша.
— Совсем?
— Он в Совнаркоме.
Оба друга вскочили со стульев. Леонид вспомнил, что и по телефону секретарша кому-то отвечала: «Сегодня — нет. Завтра».
Что же вы нам раньше не сказали? — спросил Шатков, с трудом сдерживая возмущение.
— Разве вы меня спросили?
Сколько надменности, вежливой издевки прозвучало в ее голосе!
Это действительно была правда. Секретарша метко рассчитала свой удар.
Парни в полной растерянности покинули приемную. Говорить не хотелось: когда тебе ловко подставили ножку и растянули на полу, чего попусту языками молоть?
Идя по длинному коридору, Леонид машинально читал попадавшиеся таблички. На обитой черной клеенкой двери этого же второго этажа золотыми буквами значилось: «Член коллегии Наркомпроса Крупская Н. К. ».
Он остановился.
— А что, Вань, не зайти ли? Вдруг тут о нас доложат?.. Вообще хоть одним глазком бы посмотреть.
— Беспокоить... — заколебался тот.
По его виду Леонид безошибочно определил, что и Ваньке очень хотелось бы увидеть Крупскую. Кто знает, представится ли когда возможность? Старенькая, на седьмой десяток пошло.
— Да мы всего на минутку.
— Брось, Ленька. Этак знаешь сколько народу будет тут полы гранить?
— А что зазорного? Такой человек. И мы ведь не ахалай-махалай? Поступающие. Конфликт разбираем.
И Леонид потянул на себя дверь.
В небольшой приемной с высоким окном печатала на машинке немолодая женщина в скромной кофточке, с гладко зачесанными волосами. Она оказалась секретаршей и спросила, по какому делу товарищи хотят видеть Надежду Константиновну Крупскую.
Парни вдруг оробели. Леонид поплел какую-то околесицу, что оба они воспитанники трудовой колонии, тянутся к живописи и вот приехали в Москву «пробиться в художники».
— Очень хорошо, — перебила их секретарша. — Ну, а сюда-то, к Надежде Константиновне, вы по какому вопросу?
— Сюда?..
Объяснить это Леониду оказалось очень трудно. Вся его смелость осталась за порогом. Он сам удивился: казалось, не было силы, какой бы он испугался, — прокуроров водил за нос, вступал в драку с милиционерами, — а тут неожиданно вспотел и не мог растолковать, чего именно им надо.
Сзади его за пиджак дернул Шатков: мол, давай кончай, говорил — нечего лезть.
— Вам, ребята, жить негде? — расспрашивала секретарша. — Или адрес какой нужен?
— Да нет. Мы-то, собственно... конфликт у нас.
— Дверью ошиблись, — решительно сказал Шатков и опять дернул Леонида за пиджак: дескать, чего растопырился.
Начавший уже было объяснять Леонид, не оборачиваясь, ударил кулаком по руке Шаткова. Шатков дернул его сильнее, Леонид чуть покачнулся. Он понял, что Ванька не даст ему говорить, и в душе одобрил его. Он уже собирался извиниться перед секретаршей и уйти, когда сзади раздался негромкий, спокойный голос:
— Что тут такое?
Держась за большую медную ручку, в открытой двери кабинета стояла седая, немного сутулая женщина в черном шерстяном длинном сарафане, серой блузке и смотрела на парней спокойными, чуть выпуклыми глазами. Видимо, она стояла уже несколько минут. Тонкие губы ее не улыбались, но в уголках их таилось что-то теплое.
Друзья замерли: слишком много видели они портретов Крупской, чтобы не узнать ее.
Секретарша вышла из-за стола, мягко развела руками:
— Чего эти друзья хотят, Надежда Константиновна, сама еще не пойму. Оба воспитанники трудколонии, какой-то конфликт у них. Может, послать в деткомиссию к Семашке?
— Вы кого хотели видеть? — спросила Крупская у парней.
— Вас.
Это вырвалось у Леонида мгновенно. Надежда Константиновна на секунду задержала на нем взгляд. Неторопливо осведомилась у секретарши, дозвонилась ли она до ректора университета. Парни переминались у стола, не зная, что делать. Может, действительно пора уйти? Крупскую увидели. А что все-таки, если рассказать ей о конфликте с Крабом? Удобно ли загружать такой мурой?
Выслушав секретаршу, Надежда Константиновна вдруг кивнула им, негромко пригласила:
— Заходите.
Они обрадованно переглянулись, словно не веря ушам.
— Идите, идите, — поощрила их секретарша.
И тогда, поспешно поправив волосы, одернув рубахи, «художники» вступили на зеленую, с красной каймой дорожку кабинета.
Потолки в кабинете были высокие, из резного дуба, два прямоугольных окна освещали стены. Стол покрывало синее сукно, с двух сторон его деловито обступили стулья. Небольшие бронзовые часы в углу на подставке, сияя маятником, неслышно отсчитывали время.
— Садитесь, молодые люди, — сказала Крупская, опустившись в зеленое плюшевое кресло. — Что скажете? С кем у вас конфликт?
Леонид во все глаза смотрел на Крупскую, стараясь запомнить каждую характерную морщинку ее одутловатого, желтовато-загорелого лица, с опущенными концами губ, неторопливые движения небольших сухих рук. Странно: та робость, которая овладела им в приемной, теперь, когда он сидел перед Надеждой Константиновной, не только не увеличилась, а как будто пропала. Что было тому причиной? Само ее имя? Приветливый, терпеливый взгляд? Спокойное, поощряющее внимание, с которым она слушала?
Парней потянуло выложить ей всю душу. Сбиваясь, повторяя некоторые слова по два раза, Леонид рассказал о том, что вот они с товарищем не приняты на рабфак, хотя и выдержали испытания. Сообщив о том, что они воспитанники трудколонии, он вдруг покраснел. Включившийся в разговор Шатков вскользь упомянул об их мытарствах в Наркомпросе, о любви к живописи, о мечте выбиться в художники.