Страница 90 из 116
Религиозный раскол XVI–XVII веков дал толчок теологическим диспутам среди христиан. До этого отношение каждого отдельного человека к религии в основном носило ритуальный характер без особого погружения в предмет веры. Молитвы читались на латыни, которую мало кто понимал. Религию исповедовали в соответствии с календарем, от праздника к празднику, в определенные дни постились, ходили на мессы и отправлялись в паломничества к святым местам, где приносили жертвы в соответствии с ритуалами. При этом христиане слабо представляли смысл догм своей веры, который не имел особого значения, когда все придерживались одной религии. Ситуация резко изменилась в эпоху Реформации, когда Европу раскололи несколько конкурирующих между собой религиозных направлений. Время предъявило новые требования каждому отдельному христианину, заставив его углубиться в основы своей веры, а также отцам церквей, которым предстояло определить, чем их религия отличается от других. Христианские церкви начали вводить политику религиозной идентичности, когда духовенство скорее стремилось не найти общее с другими вероучениями, а определить различия. То есть противоречия обострялись.
Можно провести параллели с нашим временем, когда в мультикультурном обществе приветствуются клановый менталитет и культурно-религиозные различия, при этом многие не замечают, что основу демократического порядка и равенства перед законом составляют общие, универсальные ценности. В эпоху холодной войны мир был разделен на два враждебных лагеря, воспринимающих друг друга как добро и зло, правду и ложь, белое и черное, капитализм и коммунизм.
В XVI–XVII веках религиозная нетерпимость позволяла отчетливее обозначить свою веру и социально-политическую принадлежность. В конфессиональном государстве эта тенденция усиливалась. Диссидентов воспринимали как угрозу, и они не располагали теми же правами, что и представители правящей церкви. Исповедание религии, отличной от признанной государством, считалось оскорблением Бога. Правоверные опасались, что будут наказаны, если их заметят в обществе религиозных диссидентов. Кроме того, инакомыслящие считались потенциальными предателями, независимо от того, верны ли они государству. В Великобритании, Франции и Польше подобный взгляд на диссидентов был широко распространен вплоть до середины XVIII века и даже позднее. В Дании евангелическо-лютеранская церковь обладала монополией на религию вплоть до принятия конституции 1849 года, гарантировавшей свободу вероисповедания.
Несмотря на усилившуюся идеологическую и политическую конфронтацию в Европе, нетерпимость не получила права избегать критики. Казнь Мигеля Сервета вызвала первую крупную дискуссию в Европе о религиозной терпимости. Раскол среди христиан приобрел настолько разрушительный характер, что теологи, философы и другие мыслящие люди спрашивали себя, возможна ли альтернатива требованию религиозного единообразия при совместном проживании людей разных вероисповеданий, без попыток большинства изгнать или уничтожить тех, кто придерживается другой веры. И как в таком случае обустраивать общество? Возникшие в результате религиозных войн и принятия многообразия как данности, оба этих вопроса обсуждались все шире, и почти двести лет спустя появились Декларация независимости США (1776) и французская Декларация прав человека и гражданина (1789), закрепившие принцип свободы слова и вероисповедания.
Спустя два месяца после сожжения Сервета началась дискуссия между двумя самыми выдающимися писателями французской Реформации — Жаном Кальвином и Себастьяном Кастеллио, и в течение следующих пяти лет то утихала, то разгоралась с новой силой. В декабре 1553 года в протестантском городе Базеле, где селились многие беженцы от инквизиции, внезапно появился анонимный комментарий под заголовком “Рассказ о смерти Сервета”. Автор так и остался неизвестным, но предполагалось, что им был уроженец Франции Кастеллио. Во всяком случае, так считал сам Кальвин.
Кастеллио, теолог, владевший шестью языками: французским, итальянским, немецким, латынью, греческим и ивритом, лично знал Кальвина и останавливался у него в Страсбурге в 1540–1541 годах, после того как в Лионе ему довелось присутствовать при сожжении инквизицией одного из первых протестантских еретиков. Пережитое глубоко потрясло Кастеллио, который до конца жизни отстаивал гуманизм, составляющий, по его мнению, основу протестантизма. Впоследствии из-за Кальвина Кастеллио переехал в Женеву, где работал школьным учителем, а затем директором. Однако из-за ссоры с Кальвином, священников которого он обвинил в трусости, поскольку они отказывались проводить службы для больных в разгар эпидемии чумы и провожать их на тот свет, ему пришлось отправиться в Базель, где Кастеллио получил звание профессора. Там же он и умер в 1563 году.
В своем комментарии Кастеллио обличал то, что считал лицемерием со стороны Кальвина. По его словам, если Кальвин действительно верил в учение о предопределенности человеческой судьбы, если Господь действительно заранее решил, кто будет спасен, а кто проклят, то у верующих не было никакого основания опасаться ереси Сервета. И почему Кальвин искал поддержки швейцарских церквей, с которыми в иных ситуациях имел разногласия по ряду теологических вопросов? Кастеллио цитировал слова благочестивых христиан, осуждая заговор Кальвина и инквизиции против Сервета и казнь за веру. Рим и Кальвин были ничем не лучше Ирода и Пилата, за ересь распявшего Иисуса. Кастеллио считал, что в данном деле гражданским властям было не место.
Кальвин от этого пришел в бешенство и несколько раз безуспешно пытался заставить магистрат города Базеля схватить Кастеллио. В своем произведении “Защита правой веры во Святую Троицу” начала 1554 года Кальвин утверждал, что Сервет действовал не один, что он был в сговоре с противниками смертной казни для еретиков и что защитники еретиков сами виновны в ереси. Далее он выразил мысль, что защищаемое Кастеллио право личности сомневаться способно разрушить церковь.
Пока Жан Кальвин писал речь в свою защиту, Кастеллио уже работал над более крупным произведением, законченным весной 1554 года. Оно называлось “Можно ли преследовать еретиков” и вышло под псевдонимом Мартин Беллий. В книге были собраны высказывания против преследования еретиков из сочинений приверженцев Реформации, в том числе Мартина Лютера, Эразма Роттердамского и самого Кальвина. В предисловии Кастеллио отметил, что Кальвину и его сторонникам следовало бы осторожнее выносить приговоры в отношении еретиков, поскольку именно за подобное “преступление” в свое время распяли Христа. Кроме того, светские власти не могли решать вопрос о ереси — в их задачу входило наказывать воров и убийц, то есть защищать граждан от каких-либо посягательств, а теологические споры были вне их компетенции, оставаясь лишь на совести их участников. “Христос говорил, что будет терпимым к своим врагам до самого конца, так по какому праву люди судят, кто является истинно верующим, а кто — нет?” — вопрошал Кастеллио. В его намерения не входила защита идей Сервета, поскольку он не разделял их, однако вопрос о полномочиях светской власти имел огромное значение для его французских собратьев по вере, поскольку в их случае речь шла о жизни и смерти. Когда Кальвин в своем трактате защищал право светских властей казнить еретиков, его слова с восторгом были восприняты в католической Франции, желавшей уничтожить протестантов.
Себастьян Кастеллио строил свою защиту религиозной терпимости на взаимосвязи веры и разума, и в таком понимании его произведение звучало для той эпохи очень современно, хотя идеи французского теолога долго игнорировались и только спустя несколько столетий стали восприниматься как житейская мудрость. Кастеллио считал, что христиане должны уделять основное внимание тому, в чем можно достичь согласия, то есть существенному, в то время как все остальное следует оставить на совести каждого индивида и на откровение Спасителя. Существенным являлись десять заповедей, представление, что Бог — источник добра, что люди оказались в забвении из-за непослушания Адама и Евы, однако им удастся спастись благодаря Иисусу Христу. Со всем этим можно было согласиться, изучая священные тексты, которые, однако, не говорили верующему ничего конкретного о предопределении, Троице, рае и аде — благочестивые христиане представляли их по-разному, и от этого не должна была зависеть жизнь человека. Кастеллио считал нелепым осуждать людей за их отношение к догмам, поскольку среди верующих не было согласия: “Кальвин говорит, что он уверен, и другие (христиане) говорят, что они уверены; Кальвин говорит, что они ошибаются, и желает осудить их, но они делают то же самое. Кто должен быть судьей? Кто назначил Кальвина судьей над всеми сектами, определив, что только он должен убивать? В его распоряжении слово Божье, и то же самое у них. Если по делу выносится вердикт, то кем? Кальвином? Тогда почему он пишет так много книг об очевидной истине? <…> В свете всей этой неуверенности еретика определяют как человека, с которым у церкви возникли разногласия. И если нужно убивать еретиков, то логичным итогом будет война за уничтожение, поскольку все уверены в самих себе. Кальвину пришлось бы завоевывать Францию и другие страны, разрушать города, убивать людей мечом независимо от их пола или возраста, грудных детей и животных. В таком случае все должны гореть на костре, за исключением кальвинистов, евреев и турок”.