Страница 47 из 116
Свой рассказ Ракель Беклунд оформила в виде открытого письма к датскому министру жилищной политики, представителю Социал-демократической партии. Она писала статью ночью. В гневе. В предисловии было написано: “Я не могу заснуть, так что могу начать свой рассказ прямо сейчас. Это письмо адресовано Вам, господин министр жилищной политики, поскольку Вам должно быть стыдно. Вам и другим политикам. Вы много раз слышали эту историю. Но я все же расскажу Вам ее снова — новую вариацию. Когда-нибудь она должна произвести впечатление в нужном месте”.
Затем начиналась сама история.
“Мне все-таки удалось заснуть, но я вдруг проснулась от чьего-то крика. Чуть позже он повторился.
Я лежу в своем рабочем кабинете и через открытую дверь вижу гостиную. Там на диване лежит Флемминг, ему пять лет. Я знаю его лишь со вчерашнего дня. Я иду в гостиную и шепчу ему, что он не должен бояться: “Твоя мама и брат Эрик рядом, они спят в соседней комнате…” “Ну да”, — отвечает мальчик, заворачивается покрепче в одеяло и засыпает. Он кричал, потому что не знал, где находится. В этом нет ничего странного, ведь за полгода он сменил шесть мест”.
История привлекла внимание общественности. Министр жилищной политики обиделся на Ракель Беклунд. Он жаловался, что его супруга, идя к своему парикмахеру, столкнулась с негативным отношением людей. Заголовок “Хорошо ли Вам спится, господин министр жилищной политики?” превратился в лозунг, который отныне использовался в рекламе в кинотеатрах. Много лет спустя газета “Информашон” опубликовала эту историю в серии о классиках журналистики. Следующие полгода Ракель Беклунд поддерживала мою мать, которая все это время жила у нее дома. Они вместе ездили в жилконтору коммуны города Торнбю, где сидели в очереди, чтобы узнать последние новости о перспективах получения жилья. В результате через пол года мы получили двухкомнатную квартиру в Каструпе, где прожили следующие десять лет. Я хорошо помню наш переезд. Я буквально прыгал от радости, потому что снова был вместе с мамой и братьями. Это был великий день. Спустя какое-то время я пошел в первый класс, и теперь могла начаться новая, более стабильная жизнь.
В нашей семье никогда не говорили об отце. Для матери эта тема была слишком болезненной. Я хорошо понимал, что она не хочет вспоминать все то, что ей пришлось пережить. Она не зарабатывала столько денег, чтобы сорить ими направо и налево, но я никогда не считал нас бедными, поскольку мы всегда были одеты и обуты, а на столе была еда. Я неплохо учился в школе, прижился в коллективе, но в переходном возрасте начал “спотыкаться” и почти перестал делать домашние задания. Большую часть времени я проводил на улице, играл в футбол и гулял с товарищами. Я записался в футбольный клуб города Торнбю, и игра заполняла большую часть моей жизни до поступления в университет в 1979 году, где я начал изучать русский язык. Именно благодаря футболу я стал мечтать о карьере и стремиться к успеху. Когда взрослые спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту, их ждал готовый ответ: “Профессиональным футболистом”. Это желание не было откровенным бегством от действительности или пустым мечтанием. В шестнадцать лет меня пригласили участвовать в юношеском чемпионате страны в Вайле, где собрались самые талантливые футболисты Дании, чтобы целую неделю тренироваться и соревноваться. Я был нападающим в команде от Копенгагена, где играл вместе с Кеннетом Брюлле, который потом уехал в Бельгию, стал профессиональным футболистом и был приглашен в сборную страны, и Хенриком Йенсеном, который, начав карьеру в Ванлесе, провел сотни матчей за Видовре и Брондбю.
На футбольном поле я имел возможность самоутвердиться, реализовать свои амбиции и цели. Я ненавидел проигрывать. Но вне футбола мое внимание рассеивалось, я ленился и больше интересовался противоположным полом, чем хорошими оценками, хотя порой бывал стеснителен и меня было легко задеть. Обычно я предпочитал слушать других и не слишком выделяться, что помогало мне скрыть большую внутреннюю неуверенность, причиной которой была тоска по отцу и чувство, что я не такой, как все. Мне было стыдно и тяжело говорить об этом. Когда учителя или товарищи задавали мне вопросы, я выдумывал для них всякие истории или называл своим отцом какого-нибудь знакомого моей матери. Далеко не всегда мне удавалось справиться со своими чувствами.
На меня повлияла культура хиппи. Я отпустил волосы до плеч, ходил в “афганке” — длинном меховом пальто, индийских хлопковых рубашках и ковбойских ботинках. Одно время курил гашиш, верил в честность и открытость, презирая тех, кто был ориентирован на материальные ценности и почитал государственные символы, в то время ставшие чуть ли не синонимом ругательства. Религия не играла для меня никакой роли ни в школе, ни дома. Как и у всех, одним из предметов было христианство, и в седьмом классе я ходил на подготовку к конфирмации, которую вел далекий от действительности полубезумный пастор. То, что он рассказывал, меня совершенно не впечатлило, даже истории из Библии. Религия как социальный институт была для меня совершенно чуждой и неспособной к переменам. Свое представление о священниках я почерпнул из фильмов Ингмара Бергмана и датских телесериалов, где слуги Господа изображались лицемерами с двойной моралью. В их основные задачи входило осуждение окружающего мира, порицание любой радости в жизни и отклонений от “нормального” поведения. В то же время они колотили своих детей, спали с чужими женами и пили в одиночестве. Позже я осознал, что сформировавшийся у меня образ религии был довольно однобок, но так ни разу и не почувствовал, что протестантизм имеет хоть какое-то отношение к моей жизни.
В то же время я пытался наполнить свое существование духовным содержанием. Где-то внутри я ощущал необходимость лучше понять самого себя, структурировать хаотичный и ранимый внутренний мир, найти свое место в мире внешнем и задать направление своей жизни. В связи с этим, получив в 1978 году посредственные оценки на выпускных экзаменах, я начал изучать трансцендентальную медитацию по методу Махариши Ма-хеш Йоги — восточную мистику и одну из форм альтернативной культуры. “ТМ”, как обычно называли эту технику медитации, привлекала таких поп-идолов, как “Битлз”, “Бич Бойз”, Донован и Миа Фэрроу, с которой гуру после личного инструктажа в индийской пещере, вероятно, занимался сексом. Их отношения вдохновили Джона Леннона на создание песни “Секси Сейди” с такими строчками: “Что ты наделал? Ты одурачил всех!” Какое-то мгновение я испытывал радость от медитации, но вокруг нее царила аура фанатизма и сектантства, а также упрощенные рассуждения о спонтанных потоках креативности, которым нужно было лишь дать свободно течь и все такое, а остальное бы произошло само собой. Однако все пошло по-другому. Через два месяца я перестал испытывать чувство свободы, которое ощущал в самом начале. Моя натура воспротивилась этому, и я решил прекратить занятия.
Год спустя я начал практиковать новую форму медитации, так называемую асем-медитацию, в которой не было никакой мистики. Готовые ответы на все вопросы заменило понимание сложности протекающих внутри человека психологических процессов; не было веры в “легкие” решения и представлений об “экзистенциальной честности” и порядочности в отношениях как основе духовного роста. Постепенно я понял, что есть взаимосвязь между моей способностью к медитации, предполагавшей тесное соприкосновение с частью моей натуры, подверженной чувству стыда, дискомфорта и несвободы, и тем, как я боролся с ними на протяжении всей своей сложной, полной конфликтов жизни. При этом требовалась определенная толерантность, чтобы соприкоснуться с теми качествами личности, которые делали ее беспокойной, подавленной и агрессивной. Эта медитация стала для меня своего рода экзистенциальной лабораторией, техникой расслабления, от которой я получал большое удовольствие. Теперь меня гораздо больше занимала внутренняя свобода, работа над своими психологическими ограничениями и тем, как они препятствовали раскрытию моей жизни, и, наконец, борьба за политическую революцию, а также экономические и социальные преобразования, которые приобрели большое значение в жизни моего поколения.