Страница 3 из 37
— Бери мои плетёнки? — Игнат подмигнул старому другу. — Рад я, Савелий, что в родные края вернулся. Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе, солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не можешь? Припомнил: раз в топи тонул — корзинка грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели нужно!
Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую хлебные крохи, отправил их в рот.
— Наш хлебушко калачу дедушка! — весело молвил он и одним махом вскочил на ноги. — Негоже мне на привал вставать, когда крышу родную, ежели на дерево залезть, приметить можно.
Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте стали густыми, чёрными.
— Да отдохни, устал ведь небось! — попросил Савушка.
— Сапоги у меня самоходные: ать-два — и я в селе! — улыбнулся Игнат.
— Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал, кочки месил? усмехнулся Савушка.
Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:
— А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь, Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять же в снега вечные… Притомились сапоги, вот я и дал им отдохнуть, сам замаршировал.
— И посох-то у тебя какой-то чудной, — разглядывая палку, которую Игнат нёс на плече, сказал Савушка. — Ох, тяжёл… Никак, чугунный?
— Не чугун, а железо. — Игнат нежно погладил посох. — Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас от сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава, старый да хромой малость… Без третьей ноги уже не обойтись.
Сумерки опускались на лес.
— Раз на привал становиться не желаешь, то надо поспешать, — сказал Савушка. — Уж косить-то я буду завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу тропку, короткую, быструю…
Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага делать три своих.
— Слушай, Игнат, — вдруг остановился Савушка на развилке двух троп. До ночи близко, а до села далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.
— Спасибо, мил человек, — ответил Игнат, — Я к ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть. Ежели не успею дойти — тоже не беда. Солдат что муха: где щель, там и постель, где забор, там и двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня боятся!
Савушка довёл Игната до дороги.
Плотно сплетённые корни деревьев делали лесную дорогу твёрдой, как камень, и звонкой, как сухие доски, из которых музыканты мастерят свои инструменты. Но сейчас сухая пыль покрывала лесную дорогу мягким ковром.
— Ну, Савелий, спасибо за хлеб-соль, — подмигнул другу Игнат. Прощевай, босой с косой!
И солдат, слегка прихрамывая, зашагал по пыльной дороге.
— Ать-два, ать-два, горе — не беда! — вновь зазвучала песня.
«Были бы у меня сапоги, — с добродушной завистью подумал Савушка, смотря вслед Игнату, — и я шагал бы целый день без устали!»
Он уже повернулся было к лесу, чтобы идти к куму ночевать, когда заметил на дороге чёткие следы ног Игната.
Заметил и склонился в недоумении над ними: сапоги солдата оставляли следы… босых ног!
У самоходных сапог не было подмёток.
2. Лесные тени
Козла опасайся спереди, коня — сзади,
а злого человека — всегда и везде.
тому времени, когда поползли на дорогу из чащобы ночные тени, Игнат успел отшагать версты три.
Солнце алым факелом горело где-то за лесом, на самой земле. В небе ещё было сиреневато-светло, но среди дремучих древесных стволов уже наступил вечер.
— В походе солдат без песни — всё одно что в бою без штыка! — громко сказал Игнат. — Ну-ка, рота, ать-два, ать-два… запе-е-вай!
И стоящие по обе стороны деревья сразу напомнили солдату шеренги выстроившихся на плацу пехотинцев, а смутно белеющие стволы берёзок — стяги боевых знамён.
Кончив одну песню, Игнат тотчас же запевал другую. А в лесу становилось всё темнее. Раз споткнулся Игнат о притаившийся под пылью дороги корень, другой…
— Ро-та, стой! — скомандовал себе солдат.
Он остановился, потёр ушибленный о корневище палец ноги, вздохнул:
— Недалече я уйду таким манером! Придётся на ночлег располагаться! Что ж, солдат небом укроется, стоя выспится, росой умоется, ветром причешется, в бою погреется, на одной ноге отдохнёт — и снова в поход!
Игнат облюбовал себе ветвистый коренастый дубок шагах в десяти от дороги. Снял бесподмётные сапоги-самоходы, привязал их к посоху, забросил железный посох на нижний, толстый сук. Босыми ногами обнимая корявый ствол, Игнат полез на дуб.
В широкой развилке сучьев Игнат устроился совсем неплохо.
— На брюхо ло-жись! — скомандовал он. — Спиной укры-вайсь!
Пошевелился, устраиваясь поудобнее.
— Спи, солдат, спи, во сне есть не хочется! — пробормотал Игнат и задремал.
За двадцать пять лет службы Игнату сны ни разу не снились: не до них было, лишь бы голову приклонить, поспать бы вполглаза. А в эти дни, когда он шёл к дому, сны начали возвращаться. Сначала неуверенно, понемногу старые сраженья, в которых случалось рубиться, случаи из казарменной жизни. Но чем ближе подходил солдат к родным краям, чем легче становился узелок с хлебом, тем чаще снилась еда. А когда узелок совсем усох и последний кусок был съеден, то все сны стали съедобными. В них непрестанно дымились котлы с кашей и щами, жарилось мясо и караваи душистого хлеба сами катились в рот. Ручьями лилось молоко, а весёлая белолицая яичница-глазунья зазывно шипела на сковороде, подмигивая круглым жёлтым глазом.
— Чего от снов ждать, когда ими живот командует, — смеялся утром Игнат, вспоминая ночные видения и угощаясь «утиным квасом» — водой из ближайшего ручья.
И на этот раз стоило солдату глаза закрыть, как вновь увидел он различную снедь — пироги с горохом, наваристую янтарную уху, медовые соты и котёл сметаны…
А потом явился полковой командир и стал жарить целого быка. Вместо вертела сквозь быка продели пику и вращали его над огнём, чтобы со всех сторон ровно поджарился.
Но бык жариться почему-то не захотел, соскочил с пики, заржал по-лошадиному и помчался по двору.
«Морду, морду ему держи! — кричал полковой командир. — У-у, ирод, ржёт на весь свет!»
Игнат метнулся было наперерез недожаренному быку, но начал куда-то падать. И… проснулся вовремя: ещё бы чуть-чуть, одно движение — и слетел бы Игнат с дубовой своей постели прямо в обятия сухих колючих кустов.
— Морду, морду ему крепче держи! — послышался злой хриплый голос.
— Так не видать же ничего, — отвечал густой бас.
— Сейчас посвечу!
«Истину старики говорят, — подумал Игнат, — наш лес-бор — смутное место…»
Игнат увидел светлое пятно, которое двигалось шагах в двадцати от дубка. Деревья мешали разглядеть лица людей.
По теням можно было различить только, что тот, кто вёл коня, был высок и могуч, а тот, кто нёс фонарь, телом мелок и ростом короток.
Неожиданно тишину ночного леса разорвало оглушительное ржание коня.
— Чтоб тебе, ироду! — послышался бас. — Выкрутился! Но-но, замолкни сей минут!
— Недаром тебя Дурындой кличут, — со злой хрипотцой произнёс тот, кто нёс фонарь. — Ты и есть Дурында. Наказывал ведь тебе: держи крепче!
— Куда дальше-то идти? — пробасил Дурында. — Бурелом начинается. Не то что конь, чёрт ногу сломит.
— А ты смотри по сторонам-то, смотри! — размахивал фонарём коротенький человечек. — Здесь старая кузня где-то рядом…