Лето в горах

Хорошее было время, когда председателем был Мурат Орозбаев! Колхоз небольшой, весь как на ладони, всех здесь знаешь, как родных, и все знают тебя. А теперь? Теперь колхоз из конца в конец не проедешь за день на коне, а председателя видишь только раз в год. Где уж с ним посидеть просто так, поговорить по душам, чай попить! Он как аллах, до него высоко, а его наместник Жиренше, старый, хитрый Жиренше, заведующий участком, — он хоть и близко, но разве с ним поговоришь, как надо? Придешь к нему, скажешь: дай то, сделай это. А он: баскарма распоряжения не давал. За баскарму прячется, как за стену, а сам кунакам — приятелям лучшие делянки на покосы отдает, выгодные наряды выписывает, скота дает держать сколько хочешь. Никакого закону не знает, все на баскарму сваливает, а баскарму только раз в год и видишь.

Ну, однако, плати, Полина, Зарлыку. Отец — хороший человек, а сын — ой какой нахал, от него все равно не отстанешь, добьется своего. Ладно уж, чего там, плати, не тяни — заработал, отца в табуне заменял, все знают. Не задерживай.

Полина склонилась к тетрадке с ведомостью, поискала глазами, но Орозбаева не нашла.

— Почему нет Орозбаева? — удивился Зарлык.

— А я почем знаю? У Жиренше спроси, он тебе скажет. Кто там следующий?

Зарлык был выдавлен из толпы, как горошина из стручка. Он стоял оглушенный и тихий. Кровь медленно отливала от лица, выходила из тела, стекала куда-то вниз, прямо на траву. Руки свисали, как плети, потные и бессильные, слабо сжимая камчу.

Почему Орозбаева нет в списке? Разве он, Зарлык, не пас табун вместо отца? Разве отец не сам просил об этом и обещал ему деньги на костюм? Зарлык успел даже присмотреть себе костюм в сельпо — шерсть с лавсаном, стоит семьдесят пять. Он хвастал приятелям, что в школе ни у кого не будет такого. Самой классной руководительнице Зулныш Исменовой похвалился, что к началу учебы придет в новеньком костюме. Почему отнимают у него костюм? Разве он не имеет права на него? Разве он не жил все это время в горах, не трясся целыми днями на коне, перегоняя табун с одного пастбища на другое? Разве не выскакивал по ночам из юрты и не стрелял из ружья, прогоняя волков? Не вставал на рассвете, когда еще мороз лежит на траве и так хочется спать? Разве виноват отец, что сам не мог пасти табун? Хорошо бы еще, помог санаторий, куда он уезжал лечиться, а то как болела голова, так и болит. Хуже даже стало. Лежит сейчас дома, мокрое полотенце с головы не снимает. Чтоб пропал ваш санаторий! Нет, вы деньги мне отдайте!

Вдали показался «газик». Он шел из поселка МЖС. Сбоку, не отставая, пылил всадник в выцветшем кителе и синей шляпе. Это Узанов, парторг колхоза. Он слетел с коня и замахал рукой.

— Закрывай кассу! Собрание будет. Зови народ на собрание. Сам баскарма приехал.

Из машины вышло несколько человек. Первым шел Урыльцев — краснолицый толстяк в соломенной шляпе, из-под которой белел платок. Он чуть прихрамывал, шел не оглядываясь, припадая на палку, и не отвечал на приветствия. За ним, шумно здороваясь и пожимая на ходу руки, шли остальные.

— Давай скорей! — кричал Узанов. — Начинаем собрание!..

Полина закрыла чемодан. Чабаны неохотно потянулись к лужайке, расселись кружком. Узанов, заглядывая в бумажку, открыл собрание, выдвинул президиум и объявил повестку. Затем, дав себе слово, заикаясь, катая кадык по тощей шее, стал говорить. Что он говорил, Зарлык не слышал, как не слышал и того, что говорили вслед за ним Тюранкулов — бритоголовый, похожий на борца инженер по технике и Жолдыбаев — председатель сельсовета, маленький человек, с вздернутыми плечами, с головой, большой и грузной, как арбуз. Говорил он, заложив правую руку за отворот кителя, изредка вытаскивая ее оттуда, чтобы взмахнуть кулачком. После него говорил председатель ревизионной комиссии Степан Кузовкин — тощий человек в кепчонке на седой гриве косматых волос, с глазами, розовыми с похмелья. Он говорил, кажется, что-то смешное, потому что все смеялись. Но и его Зарлык не слышал, как не слышал потом и чабанов, выступавших с мест.

Председатель Урыльцев часто снимал шляпу, вытирал ее платком изнутри. Он сидел, почти не видный за членами президиума, изредка взглядывая на чабанов тяжелыми, слегка выпученными глазами. Зарлык только его и видел. До него долетали отдельные слова из речей выступавших: «закон… нарушение… устав…» И эти слова, жесткие и колючие, исходили, казалось, от Урыльцева. От них становилось пусто в животе и груди, и солнце в небе светило не грея, заливая долину безжизненным светом. Зарлык смотрел на баскарму и думал об одном: почему нет Орозбаева в списке? Почему не заплатили? Скажи, баскарма: разве я не работал, как все? Почему Полина деньги чабанам привезла, а мне нет?

Солнце взошло в зенит, нещадно пекло шеи и затылки. Некоторые, позевывая, стали подниматься и уходить. Дети затеяли возню, бегали вокруг сидевших, гоняя конские шары. Женщины топили печи и нетерпеливо поглядывали из дворов: когда же все это кончится? Обедать пора. Старики клевали носами, засыпали и снова просыпались, а собрание все шумело. Солнце спустилось с зенита на ближнюю вершину. Отара овец у подножия горы сгрудилась в кучу, овцы дремали, опустив головы вниз.

Наконец поднялся председатель. Он вышел на середину, потыкал палкой землю, пробуя ее на прочность, густо покраснел, надувая щеки, и молча оглядел чабанов. Все затихли. Из ушей Зарлыка словно вытащили затычки. Он услышал клокочущий голос.

— Первое: много держите скота. Спрашивается: как его кормить? Хочешь не хочешь, а пасете на колхозных пастбищах. Примеры? Нурмаханов Нияз. Скот был замечен на верхнем джайлау. Почему, товарищ Байтемиров, не составил акт? Предлагаю: составить акт, рассмотреть на правлении, наложить штраф. Второе: дисциплина. Никто не хочет работать. Склад строить — надо людей приглашать. Деньги вам не нужны, это ясно. Зачем деньги, когда барана продашь — шестьдесят рублей в кармане. Предлагаю: определить наличие собственного скота и довести поголовье до нормы. Излишки взять по закупочным ценам. Третье: откочевка скота… Четвертое: строительство детского сада… Пятое: электричество…

Старики просыпались. Они жевали табак, прополаскивали рот табачной слюной и плевались длинной струей почти в самые ноги баскарме. Они усмехались. Зачем говоришь такие вещи? Чабан не знает, когда кочевать? Зачем качаешь воздух? Зачем учишь чабанов, как ребят? А ты, сельсовет в галифе, зачем киваешь своей большой башкой? Забыл, как сам пас овец? Сколько лет на коня не садился? А ты, инженер, что смотришь в рот баскарме? Зачем слова ловишь, как птичку? Что такое говорит баскарма?

Чабаны усмехались и переглядывались. Зачем ругаешь нас, баскарма? Ты скажи, как без баранов жить? Мясо кушать надо? Шерсть надо? Посмотри, сколько детишек в каждом доме, — обуть-одеть их надо? Кошму валять надо? Рубашку-штанишки купить надо? Чай-сахар надо? Книжки в школу купить надо? Зачем так кричишь? Ты скажи лучше: почему электричество прошлый год обещал, а его и сейчас нет? Почему чабанам в горы фрукты-овощи не завозишь? Чабан огурец видел? Помидор чабан видел? Да, чабан не хочет пасти на дальних джайлау. А почему не платишь ему больше? Хочешь ближнюю отару пасти — получай меньше, на дальнюю — давай больше. И тогда не надо кричать будет, сам чабан скажет: дай мне дальнюю джайлау. Почему, баскарма, забыл материальный интерес? Склад строить, говоришь? А почему платишь мало? Почему плотникам деньги в руки, а колхозникам записку пишешь, а потом вычитаешь? Зачем штрафы придумал?

Председатель говорил фразами короткими, речь разбивал на пункты: первое, второе, третье, но остановиться не мог. Старики полоскали рот табачной слюной и остервенело плевались. Дети носились вокруг и шумели, не обращая внимания на окрики взрослых. Молодые устало и нервно зевали. Пора бы кушать, чай пить, а баскарма все говорит и говорит. Надо еще акт комиссии утверждать, принимать решение. Скорей кончай. Чай пить надо. Кричи не кричи, а чай пить надо. Баскарма взмок от жары, шея красная, как огонь, а кончить не может. Ну кончай скорей, чай пить надо!..