Страница 85 из 89
Хотя пол в приемной уже был вымыт, но Рита отворила дверь, вошла туда и стала орудовать шваброй, разбрызгивая воду.
— Ой, осторожней! — отскочила Тамара.
«Так тебе, так», — с мстительной радостью твердила Рита, заметив, что облила ее модные на тоненькой шпильке туфли. Она зло поглядывала на нежеланную гостью и с отчаянием думала: «Эх, жалко, что она такая красивая...»
Тамара вышла в коридор, обеспокоенная долгим отсутствием доктора. Откуда-то из другой половины дома доносился его приглушенный голос. Она пошла по коридору, свернула в пристройку, заметила чуть приоткрытую дверь.
Именно оттуда и доносился докторский басок. Она осторожно приблизилась, заглянула в щель и увидела лежавшую на кровати докторшу. Сам доктор сидел спиной к двери и говорил о каком-то Светове... Разговором Тамара не интересовалась. Украдкой разглядывая удлиненное, бледноватое лицо докторши, она вдруг внутренне засмеялась: «Да нет же, нет, не может быть, чтобы Миша увлекся такой некрасивой... В кино с ней мог сходить, на «москвиче» мог покататься — и только... Да разве можно сравнить эту докторшу со мной? Смешно!» — Совершенно успокоенная, Тамара вернулась в приемную и терпеливо стала ждать доктора, без интереса рассматривая небогатое убранство комнаты.
...Когда Михаил Петрович и Тамара возвращались из больницы, он опять увидел освещенные окна Ваниного кабинета и даже разглядел Синецкого, который стоял, опершись одной рукой на стол, и говорил что-то. Михаил Петрович приостановился. Ему показалось, что Синецкий оправдывается, что вид у него отрешенный... «Трудно Виктору Тимофеевичу», — озабоченно подумал он.
— Днем я видела речку, она рядом. Давай сходим на берег, — предложила Тамара и подхватила его под руку.
Михаил Петрович нехотя поплелся к реке. От реки тянуло сырым, вязким холодом. Вода в ней была дегтярно-темная, неприветливая. На берегу стояли черные жесткие кусты, а на той стороне темнел зловещий лес. В лесу надрывно гукала какая-то птица, вероятно, филин.
— Как здесь жутко, — шепотом произнесла Тамара, прижимаясь к доктору.
«Да, жутко», — согласился про себя Михаил Петрович, и вспомнилось ему, как однажды ночью возвращались они с Лидией Николаевной из Ключевой. Какими сказочно-красивыми были тогда речные плесы, засеянные голубыми огоньками звезд, и как ласково шумел прибрежный камыш...
— Знаешь, Миша, нам нужно завтра уехать, — сказала Тамара.
— Нет, нет, завтра нельзя, — возразил он.
— Почему нельзя? Ты и так порядочно задержался в этом Буране. Тебя ждет институтская клиника... Помнишь, я говорила тебе по телефону. Я уже все уладила, можешь считать себя сотрудником кафедры хирургии... Оклад приличный, раза в полтора больше твоего больничного.
— Дело не только в окладе...
Она не дала ему договорить, оживленно прервала:
— Да, да, дело в другом: сбывается твоя мечта, ты будешь работать на кафедре, писать докторскую и через пять-шесть лет — профессор! Профессор эм пэ Воронов! Звучит? Хорошо звучит! И ты будешь профессором! Нужно только спешить с отъездом.
— Я не могу бросить больную, не имею права.
— Но ведь место на кафедре могут занять. Претендентов, знаешь, сколько? — не унималась Тамара.
Она и в доме брата продолжала твердить об отъезде, уверяя, что больную можно отправить в районную больницу.
Они сидели вдвоем на застекленной веранде. С улыбкой поглядывая на него, Тамара упрашивала:
— Ну, не упрямься, Мишенька, для твоей же пользы надо быстрее уехать.
Вошла Фрося.
— Ну, гостечки, проголодались, наверно, я ужин сюда принесу.
— Я вам помогу, Фрося, — вызвалась Тамара. На кухне она опять нахваливала Фросино хозяйство, рассказывала, как они с доктором ходили в больницу.
— Что там Лидия Николаевна? Вы ее видели? — спросила Фрося.
— Чуть-чуть видела, в щелочку...
— Я вам, Тамарочка, хотела сказать... — Фрося умолкла, нерешительно поглядывая на гостью.
Тамара насторожилась.
— Что вы хотели сказать?
— Не верьте, если говорить будут про Михаила Петровича и про Лидию Николаевну... Михаил Петрович самостоятельный, он лишнего не позволит...
— Ах, Фрося, Фрося. — Тамара смеялась. — Что сделаешь, если Миша даже что-нибудь и позволил бы.
— Да неприятно ж самой потом будет...
— Все это, Фросенька, предрассудки. Мужчина есть мужчина. Это женщине остерегаться нужно...
— Да что вы такое говорите, Тамарочка! — Фрося всплеснула руками. — Да ведь жених же он вам. Как можно про жениха вот так?
— Я просто здраво смотрю на вещи... Не стану же я колоть ему глаза докторшей? Выгодней не напоминать мужчине о другой близкой женщине, он скорей забудет ее и останется с тобой. А это главное.
— А я, Тамарочка, по-другому гляжу. Узнала бы про своего, ушла сразу. Как же можно от другой да ко мне? Нет, я на такое несогласная. Или со мной или с ней — выбирай и не шкоди.
Покровительственно усмехаясь, Тамара дивилась Фросиной наивности.
Во время ужина пришел Иван Петрович — угрюмый, хмурый, как туча.
— Вот хорошо, — обрадовалась Фрося. — Садись, Ваня, вместе поужинаем.
Он злыми глазами обшарил стол.
— Что водку не поставила? Неси!
— Да что ты на ночь-то глядючи, — махнула рукой жена, думая, что он шутит.
— За твоего папашу хочу выпить, за тестя дорогого, за здоровьице Игната Кондратьевича. И за твоего дядьку Дмитрия Романовича, пастуха нашего! За всех твоих родственничков! — не обращая внимания на гостей, кричал хозяин.
— Что ты, Ваня? — испуганно спросила Фрося.
— Кто потребовал, чтобы мне выговор по партийной линии? Твой батька! Кто кричал — убрать его с председательского места? Твой дядька! — наступал на жену Иван Петрович, как будто она была во всем виновата. — Все, крышка! Уеду! Продам к чертовой бабушке дом и уеду! А не продам — сожгу. Сам строил!
— Куда же ехать, Ваня, из своего села-то? — со слезами в голосе возразила Фрося.
— Твое село. Моего здесь ничего нету. Не по душе я пришелся твоим родственничкам!
Фрося заплакала.
— Неправда, Ваня, к тебе все хорошо относились, как родного приняли.
Иван Петрович вышел. Слышно было, как он гремит посудой в кухонном шкафу.
— Михаил Петрович, хоть вы уймите его, уедет сдуру, бросит нас. Да как же я с детьми-то? — причитала Фрося, размазывая по лицу слезы.
— Я поговорю с ним, не расстраивайтесь понапрасну, — успокаивал невестку Михаил Петрович, недоумевая: что же произошло? Ваня шел на собрание, уверенный в своих силах, и вдруг все обернулось по-иному. — Идите, идите, Фрося, устройте на ночлег Тамару, — попросил он. Тамара протестующе глянула на доктора. — Я хочу поговорить с братом наедине, — пояснил он.
Женщины ушли.
С графином в руке появился Иван Петрович. Он хотел было наполнить водкой кружку, принесенную Фросей для молока, но Михаил Петрович успел прикрыть ее ладонью.
— Не надо, Ваня, — попросил он.
— Тебе не надо, а мне надо!
— И тебе не надо.
— Командуешь? В чужом доме командуешь?!
— Знаешь, Ваня, есть предел грубостям. Я приехал к тебе в гости. Задержался не по своей вине. Если стеснил, извини, скоро уеду. Но давай все-таки разберемся, что случилось?
Брат грохнул об пол графином, только стекла брызнули.
— Чего толковать? В чем разбираться?!
— Хотя бы в том, что ребята бегают босиком по веранде и могут стеклами от графина порезать ноги. Для начала давай хоть в этом разберемся и подберем осколки.
Иван Петрович исподлобья глянул на брата, процедил:
— Смеешься? Глупее себя считаешь? — взвинченный и обозленный, он расхаживал по веранде, дымя сигаретой. Под ногами хрустело битое стекло.
— Ты, Ваня, объясни все-таки, что случилось?
Брат сел за стол.
— Ну, хорошо, — сердито начал он, — допустил ошибку. Но зачем же вешать всех собак на мою шею? Зачем говорить, что я людей в грош не ценю, что рекорды для меня дороже человека? Да разве я виноват, что Федя Копылов заболел? Разве моя вина, что этот шофер ударил докторшу?