Очерки гарнизонной гауптвахты

Наша курсантская братия начинает работать так, что пыль полетела. Азарт работы захватывает нас. Время до обеда летит незаметно.

После обеда шустрый Ванька, сбегав к писарю, узнаёт две новости. Классика жанра — хорошую и плохую. Хорошая: завтра Первое Мая, и поэтому начгуб скорее всего объявит амнистию. Сладкое слово "амнистия"! Её объявляют на губе перед праздниками или приездом крупного начальства. Не все подлежат амнистии: отпустят тех, у кого за время отсидки не было "залётов". Естественно, подследственные и сидящие в одиночках останутся сидеть. Плохая новость — сегодня в караул заступают ватуханы.

Абдрахманов приезжает на губу после обеда с семьёй. У него, оказывается, есть жена и двое детей. Абдрахманиха и абдрахманята, как выразился Ванька. Семья приехала на губу отдыхать. На заднем дворике солдаты организуют мангал. Писарь лично жарит шашлыки. Пока кушанье готовится, вызывая у нас своими запахами обильное слюнотечение, абдрахманята носятся по гауптвахте. Нас с Лёхой и сержантом-ватушником Абдрахманов заставляет мыть его "Фольксваген" модного тогда цвета "мокрый асфальт".

— Вот дегенерат! — высказался Лёха, отжимая тряпку. — Выходные с семьёй на киче проводить — это ж каким дебилом надо быть!

— Больной на голову, — соглашается ватухан, — лучше бы на природу съездили.

— И ещё детей с собой тащит, выродок! — возмущается Лёха. — С малолетства воспитывает, что солдаты — это рабы, нелюди.

Ванька оказался прав — наевшийся шашлыков и подобревший начгуб объявил об амнистии. Но освободиться с губы не так-то просто. В армии, когда увольняются в запас срочники ("дембеля"), они перед этим выполняют какую-нибудь муторную тяжёлую работу — так называемый "дембельский аккорд". Освобождающиеся с губы тоже выполняют аккорд — "откидной".

Начгуб заявил, что освободит всех курсантов, за исключением свежепосаженного ватухана, отчего весёлый сержант приуныл.

— Вам хорошо! — завидует он нам с Лёхой. — Вы сегодня на свободу пойдёте, а мне с этими п. дорасами сидеть!

Это он про своих голубопогонников так! Хорошо провёл воспитательную работу Ванька, раз ватушник обзывает своих же одноучилищников такими словами!

Мне достаётся несложный "аккорд" — покрыть лаком стенд с распорядком дня внутри гауптвахты. Работу нужно выполнить до смены караула. Если начгуба выполненный аккорд устроит, то я выйду на свободу и уеду вместе с караулом в училище. Другие курсанты тоже получают по заданию разной степени сложности.

Я быстро покрываю доску лаком и иду в подсобку, чтобы поставить банку лака на место. На обратном пути меня останавливает панк из одиночки.

— Вован, можешь сделать доброе дело? Я отсюда нескоро выйду, мне сегодня начгуб ещё десятку впаял, с. ка! Передай моим предкам записку, что их сын жив-здоров.

Я соглашаюсь. Стрельнув у выводных ручку и листочек, я просовываю в глазок камеры панка, и тот быстро пишет записку.

— Я там адрес написал. Я в Заречье живу, там внизу адрес написал.

Я обещаю отвезти записку в самое ближайшее увольнение. Панк доволен:

— Ты читать любишь?

— Люблю.

— А фантастику?

— Ещё бы!

Панк улыбается:

— Так и знал. Я там в записке написал, чтобы предки предъявителю сей записки отдали "Стальную крысу" Гаррисона. Все части!

Я сердечно благодарю весёлого панка.

Потом я возвращаюсь, чтобы полюбоваться на свою работу, и у меня обмирает всё внутри. Лак на доске почему-то пошёл пузырями, которые полопались и успели засохнуть. Стенд был окончательно испорчен. Колени подкашиваются, и я чуть не падаю на пол. Я понимаю, что, увидев такое, Абдрахманов оставит меня на губе до второго пришествия.

До смены караула нас загоняют в камеру. Напряжение растёт. Я сижу не жив не мёртв. Господи, поскорее бы уж всё решилось! Ожидание хуже смерти!

Ватуханский караул заступает на смену. Среди голубопогонных выводных мы замечаем двух крепких парней с туповатыми лицами, одетых в редкий в те времена камуфляж. На одном красуется голубой десантный берет. Отбарабанив скороговоркой наши сроки, мы возвращаемся в камеру и ждём. Совсем рядом, в кабинете начгуба сейчас решаются наши судьбы. Наш караул уже собрался, ребята стоят возле ворот и ждут училищной машины.

Два камуфлированных возвращаются на губу. Мы слышим, как они открывают одну камеру за другой и избивают солдат. Типичный сволочной приём: поставить солдата по стойке смирно и "пробить фанеру", изо всех сил ударив его в грудную клетку.

Стоны избиваемых солдат затмевают наши переживания.

— И это будущие офицеры! — стонет Лёха. — Недоучки, олигофрены! Какие это к чёрту офицеры!

Ванька сурово молчит, играя желваками. Он стискивает кулаки до такой степени, что краснеют сбитые костяшки пальцев. Да, тот самый Ванька, любящий заставить солдата помыть камеру с зубной пастой и рьяный последователь армейской иерархии, тоже переживает. Каждый удар по солдатской груди заставляет ёкать моё сердце. Меня, как и сокамерников, корчит от бессилия. Я даже забываю о собственных переживаниях, об испорченном стенде, и обдумываю, как себя вести, если начгуб не амнистирует меня. Избиений я не боялся — эти два скота побоятся поднять руку на курсантов.

Фортуна в этот день повернулась ко мне лицом. Абдрахманов, уверенный в своём непоколебимом авторитете, не пошёл проверять "аккордные" объекты; наевшись шашлыков, он уехал с семьёй на дорогущем "Фольксвагене", заработанным, как говорят злые языки, потом заключённых. А заступающий ватушный караул при приёме проглядел, что стенд окончательно потерял человечий вид.

— Выходите! — открывает камеру один из камуфлированных и презрительно хмыкает. — Офицеры недоделанные!

Мы сглатываем обиду, собираем барахло и дружной толпой идём в кабинет начгуба. Писарчук выписывает необходимые для освобождения бумаги. Но радость от долгожданной амнистии подпорчена дикими выходками ватушников. За воротами нас встречает наш караул, и мы вместе со сменившимися часовыми и выводными ждём машину.

Через калитку видно, как два камуфлированных дегенерата, устав от трудов праведных, выходят на крыльцо гауптвахты и разминают пальцы. Ванькина чаша терпения переполняется. Теперь он свободный человек, а не бесправный заключённый. Поэтому Ванька открывает калитку и дерзко кричит:

— Эй ты, пятнистый в берете! Иди сюда!

Камуфлированный недоумённо смотрит на калитку.

— Тебе говорю, пижон!

Выводной в берете делает несколько шагов к калитке. Потом, видно, соображает, что дал слабину и выполняет команду бывшего заключённого. Но было уже поздно. Камуфлированный подходит к калитке.

— Чё надо?

— Бьют солдат только чмыри! — заявляет Ванька.

— Можно и не солдат, — ухмыляется камуфлированный.

— Откатаем произвольную программу? — предлагает Ванька, хрустя костяшками пальцев.

Ватушный выводной меряет Ваньку с головы до ног, кривится в усмешке и закатывает рукава.

— Стоять! — кричит начальник нашего караула, молодой старлей.

Он встаёт между бойцами. Подбегает начальник ватуханского караула, капитан.

— Чего это твои парни моих достают? — с неприязнью спрашивает он нашего старшего лейтенанта.

— Кто кого ещё достаёт! — с ответной неприязнью отвечает наш начкар, и мы радуемся, что офицер за нас заступается.

Два офицера холодно смотрят друг на друга, забывая о забияках. Ванька обращается к камуфлированному:

— Ты местный?

— Местный.

— Встретимся на праздниках?

— Не вопрос!

Что поделать, дань моде девяностых — "забить стрелку". Ванька и камуфлированный договариваются встретиться второго мая на "нейтральной территории" в центре города, чтобы "поговорить по душам".

— Помощь нужна? — предлагаю я Ваньке вполголоса.