Страница 98 из 99
— Я в батальон, — говорил он мне и наказывал: — Если будет разговор, просите побольше боеприпасов!
Помню, возвратясь поздно ночью, он рассказал о том, как рота лейтенанта Н. А. Хорошкина, в которой осталось не более трех десятков бойцов, отбила атаку немецкого батальона, и о том, как отличился опять пулеметчик Цыгановский, истребивший уже сотни фашистов.
— К ордену его надо представлять, — заключил Алексей Степанович. — Завтра же оформляйте.
Вплоть до 21 июня главные события по–прежнему происходили в полосе обороны 95–й дивизии. Но ее фронт на Северной стороне Севастополя представлял собою уже цепь отдельных очагов сопротивления. Враг выходил к Северной бухте…
22 июня, в годовщину войны, полк немецкой пехоты с танками навалился на нашу бригаду. У Трензиной балки мы отбили одну за другой восемь атак, но понесли много потерь, главным образом от артобстрела и бомбежки.
Геройски действовали в этот день наши артиллеристы. Огневые позиции двух батарей находились над железнодорожным туннелем западнее Трензиной балки. С КП бригады было видно, как туда устремились, стреляя на ходу, десятка два вражеских танков. В то же время над батареями появились бомбардировщики. Вот разрывы бомб скрыли от нас два орудия. Кажется, что все там погибли… Но рассеивается дым, и мы видим — орудия опять бьют по танкам, которые все ближе и ближе.
Потом мы узнали, что при бомбежке были ранены командир батареи Цимлов и политрук Ульянов. Стремясь ободрить товарищей, парторг третьей батареи рядовой Иванов поднялся во весь рост и крикнул:
— Артиллеристы! Не пропустим фашистские танки в Севастополь!
Он тут же упал, сраженный осколком. Но его призыв был услышан.
— Не пропустим гадов! — подхватил раненый подносчик снарядов Винокуров, тоже поднимаясь во весь рост и грозя врагу кулаком.
На одном орудии заклинился замок. У другого, исправного, ранило наводчика. Сержант Николай Париенко — тот, с которым мы несколько дней назад били по танкам у «домика Потапова», — сам стал наводить, а двум бойцам приказал расклинить на замолчавшем орудии замок…
К концу боя в третьей батарее оставалось в строю лишь одно орудие. Но ни один танк не смог прорваться в Инкерманскую долину. Не прошла туда и следовавшая за танками фашистская пехота.
Как только позволила обстановка, на огневые позиции первой и третьей батарей пришел вместе с командиром дивизиона Макаровым полковник Потапов. Они насчитали там шесть горевших танков и еще восемь подбитых.
— Представляйте всех к наградам! — сказал комбриг, вернувшись на КП.
21 июня остатки 95–й дивизии были эвакуированы с Северной стороны. Возникала опасность высадки вражеских десантов на Корабельной стороне и в центральной части города.
В этой обстановке командующий СОР вице–адмирал Ф. С. Октябрьский лично приказал 79–й бригаде занять к утру 23 июня оборону по южному берегу Северной бухты. Бригаде были подчинены небольшой отряд моряков, оставшийся от 2–го Перекопского полка, сводный батальон Черноморского флотского экипажа, еще некоторые мелкие подразделения, а также огневые точки береговой обороны от Павловского мыска до окраины Корабельной слободы. На следующий день бригаде придали и знаменитый севастопольский бронепоезд «Железняков», который «базировался» в туннеле у Килен–балки, укрываясь там от бомбежек. Наша боевая задача состояла в том, чтобы не давать врагу переправляться через Северную бухту.
Немцы, захватившие Северную сторону, теперь весь день торчали у нас перед глазами — даже без бинокля было видно, как они там разгуливают. У артиллеристов и минометчиков прямо чесались руки по ним ударить. Но снаряды надо было беречь, как никогда.
К этому времени нехватка боеприпасов в Севастополе стала особенно острой. Транспорты с Большой земли уже не приходили, а прорывавшиеся в Камышевую бухту эсминцы и подводные лодки не могли привезти столько, сколько требовалось. Окончательно иссякли запасы 120–миллиметровых мин, и комбриг приказал капитану Певкину вывести из строя и сбросить в бухту наши тяжелые минометы. Осматривая ближайшие тылы бригады — это были разрушенные бомбами кварталы Корабельной стороны, — я натыкался на бездействующие зенитные батареи. А в воздухе так и висела вражеская авиация…
Вся эта картина вызывала тяжелые мысли о трагической судьбе Севастополя. О себе не думалось—мы все были так захвачены и накалены напряжением борьбы, что и в мыслях своя доля не отделялась от общей.
Моею личной судьбой распорядился случай. Утром 24 июня наш командный пункт — он находился в Доковом овраге у подножия Малахова кургана — попал под бомбежку. КП был в штольне, но меня налет застал наверху, и я получил тяжелое ранение в ногу.
«Юнкерсы» продолжали бомбить этот район весь день, и я оставался на КП до наступления темноты, то забываясь, то прислушиваясь к звукам огневого боя, который вела с берега бухты наша бригада. Помню, ко мне часто подсаживался Семен Иванович Костяхин. Комбриг договорился по телефону о том, что вместо меня пришлют капитана Евсеева — начальника разведки 95–й дивизии. Но до того как меня увезли в госпиталь, он прибыть на КП не успел — очевидно, тоже из‑за бомбежки.
Ночью мне сделали операцию. А двое суток спустя меня разыскали в штольнях подземного госпиталя комиссар штаба бригады Черкасов и наш военврач Мирин.
— Мы за тобой, Василий Павлович. Едем на корабль!
Знакомая штабная машина доставила меня к Камышевой бухте. Стояла лунная ночь. С лидера «Ташкент», ошвартованного у какого‑то временного причала, сходили на берег бойцы с автоматами: Большая земля продолжала посылать в Севастополь подкрепления. Это высаживалась 142–я стрелковая бригада — сибиряки. Затем их места заняли на борту две с лишним тысячи раненых и женщин. Доктор Мирин с кем‑то из корабельных офицеров внесли меня на «Ташкент», когда уже заканчивалась посадка и под палубой глухо заурчали машины.
Многих боевых товарищей по 79–й бригаде мне не суждено было увидеть больше никогда. Да и с другими, в том числе с Алексеем Степановичем Потаповым, я вновь увиделся не скоро. Тогда мне и стало известно то, что остается досказать.
28 июня враг начал интенсивно готовиться к переправе через Северную бухту. Наблюдатели фиксировали сосредоточение плавсредств, накапливание немецкой пехоты в балках Северной стороны, вывод батарей на огневые позиции. Но наша бригада имела по десять снарядов на орудие, и от удара по десанту на исходных позициях приходилось отказываться.
Полковник Потапов обходил занявшие оборону подразделения, ободрял людей, напоминая, что надо держаться тут изо всех сил. А неутомимый майор Кохно занялся укреплением участка побережья в районе Севастопольской ГРЭС, чтобы не допустить охвата фланга бригады со стороны Инкерманской долины.
29 июня весь южный берег бухты еще до рассвета был под вражеским огнем. От разрывов снарядов и бомб поднялась сплошная стена дыма и пыли, затруднявшая наблюдение. Потом противник поставил и над бухтой дымовую завесу. После этого началась переправа.
Катера и лодки шли к устьям балок на южном берегу— Сушильной, Георгиевской, Троицкой, Килен–балки. Несмотря на плохую видимость, наши артиллеристы и пулеметчики уничтожили семнадцать лодок и катер, и лишь пять лодок из первого броска десанта достигли южного берега. У Георгиевской балки завязался бой с высадившимися здесь гитлеровцами.
Вскоре он перекинулся и на другие участки берега — пресечь переброску войск через бухту не удавалось. Бойцы бригады и все, кто оборонялись с ними рядом, дрались больше врукопашную — патронов было мало. Две последние пушки из дивизиона капитана Макарова били по врагу прямой наводкой.
К полудню бригада, понеся большие потери, отошла правым флангом к Малахову кургану. Левым флангом еще некоторое время оставался Павловский мысок.
Бои продолжались в городе, а затем — у Херсонеса. Эвакуироваться на Большую землю в ночь на 1 июля из 79–й бригады довелось немногим.
Как установлено теперь по рассказам непосредственных участников боев, старший батальонный комиссар С. И. Костяхин сформировал в Лабораторной балке сводный отряд прикрытия из бойцов разных подразделений. В нем было свыше 400 человек. Отряд имел два орудия, некоторое количество пулеметов, противотанковые гранаты, бутылки с зажигательной смесью.