Страница 95 из 99
В апреле Оришко назначили командиром первого батальона. Тогда же пришел к нему заместителем капитан–лейтенант Алексей Курбатов, статный белокурый моряк с синими глазами. В своем ладном кителе и флотских брюках, заправленных в легкие хромовые сапоги, он ходил по траншеям мягкой пружинистой походкой, казалось, постоянно готовый к прыжку. Нравились Курбатову всякие рискованные вылазки. Его тянуло к смелым и отчаяннум разведчикам. Впрочем, весьма уважал он и степенных, знающих себе цену бронебойщиков. В батальоне его быстро полюбили.
Вот какие командиры обеспечивали наш правый фланг. И стоял он крепко. Однако уязвимым местом первого батальона оказался стык с соседом — 287–м полком Чапаевской дивизии, где враг начал заходить нам в тыл.
— Противник атаковал позиции соседа справа. Идет бой в его траншеях, — тревожно доложил Оришко.
Потапов приказал ему помочь соседу своими силами. Комбат выделил для этого один стрелковый взвод и взвод автоматчиков. Возглавить их взялся Алексей Курбатов. Ради такого дела он снял защитную гимнастерку, в которой ходил последнее время, и облачился в морской китель.
Два взвода ударили по немцам с фланга. С лихим матросским кличем «Полундра!» — это словечко переняли от моряков и наши армейцы — отряд Курбатова ринулся в штыковой бой. И враг был сброшен с гребня высоты, на которую уже поднялся, положение восстановлено.
Но дорогой ценой заплатили мы за этот клочок севастопольской земли. На нем пали более 40 бойцов первого батальона. Остался там, сраженный пулеметной очередью, и любимец матросов и красноармейцев капитан-лейтенант Курбатов.
А под вечер Оришко опять докладывал:
— Фашисты вновь потеснили соседа. Наш правый фланг открыт.
Он доложил также о больших потерях в ротах: в одной— до 80 процентов, в двух — до 60. Однако Потапов опять приказал батальону контратаковать на фланге своими силами — иного выхода не было.
Оришко собрал отряд из взводов разных рот, включил в него отделение автоматчиков, отделение противотанковых ружей, и сам повел в контратаку. Моряки — их было в батальоне немало — сменили каски на заветные бескозырки, которые давно уже не носили, но все где-то хранили. И снова завязалась рукопашная схватка. Через полчаса немцы были еще раз сброшены с обрыва. Бой в первом батальоне стих. Оришко принялся укреплять свой фланг.
А слева, на стыке со 172–й дивизией, потаповцы вместе с соседом отбивали непрерывные атаки немецкой пехоты и танков, упорно пытавшихся пробиться в направлении кордона Мекензи. Враг оставил здесь на поле боя свыше 3 тысяч убитых солдат и до 20 разбитых танков. Ценою этих потерь он вклинился в нашу оборону на 1200 метров, овладел тремя высотами на нашей стороне Камышловского оврага.
Ночью я связался с майором Пчелкиным и спросил, собирается ли он, пока бой стих, перенести свой КП (место для него уже было подготовлено позади шестой роты).
— Вы же там сидите, как на полуострове, будьте осторожнее, — предупредил я.
— Скоро к вам зайдет Ершов, он все объяснит, — уклончиво ответил комбат.
Комиссар второго батальона Ершов появился на КП бригады уже перед рассветом и доложил, что они с комбатом решили перевести в новое место штаб, а Пчелкин с разведчиками, радистами и комендантским взводом останется пока на старом.
— Уж очень удобно оттуда наблюдать за боем, да и во фланг немцам стрелять хорошо, — говорил Ершов. — Ну и роты не отойдут, раз видят, что комбат там держится.
Потапов нехотя согласился,
Штурм продолжается
В центральной части участка первого батальона, на безымянной высоте, напоминавшей своими причудливыми очертаниями булаву с острыми шипами, оборонялся пулеметный взвод младшего лейтенанта Матвея Грицика, рослого моряка, человека недюжинной силы. В декабрьских боях он был дважды ранен и после выздоровления вернулся в 79–ю бригаду. В расположении взвода Грицика были сооружены три дота и дзот. Почти в сплошном камне пулеметчики пробили траншеи, ходы сообщения.
Внизу, в долине, ковром расстилался зеленый луг, пестрящий ярко–красными маками. Пулеметчикам из дотов было хорошо видно, как немецкие солдаты — с засученными рукавами, с ранцами за плечами — цепями двинулись по этому маковому ковру на позиции третьего батальона. Но, встретив там сильный огонь, фашисты стали сворачивать к высоте–булаве, ища под ней укрытия.
И тогда вступил в дело дот № 15, расчет которого возглавлял хладнокровный сержант Верещак. Кинжальным огнем своего «максима» он заставил немцев отвернуть и от этой высоты. В течение дня дот вновь и вновь открывал огонь, как только враг появлялся перед ним в долине.
Потом Матвей Иванович Грицик рассказывал мне, какую тревожную ночь провели пулеметчики, готовясь отражать с утра новые атаки и еще не зная, удержался ли на своих позициях их батальон. Связь с ним прервалась, связист, ушедший на линию, не вернулся и, очевидно, был убит.
— Я проберусь, разрешите! — попросил старшина 2–й статьи Заяц, когда неизвестность стала слишком тягостной. И командир его отпустил.
Моряк вернулся в дот с двумя котелками пшенной каши, изрядно присыпанной по дороге песком, но еще горячей, и с колбасой за пазухой. Но главным было известие, которое он принес. Батальон держится! Повеселевшие бойцы, справившись с кашей и колбасой, тут же засыпали. Только сержант Верещак с первым номером расчета продолжали возиться у пулемета: они меняли ствол и чистили «максим», которому опять предстояло изрядно поработать.
С утра 8 июня к пулемету в доте № 15 встал сам Матвей Грицик. А сержант Верещак с двумя бойцами вышли в траншею с гранатами и зажигательными бутылками: немцы начинали штурмовать и эту высоту.
— Прерывая огонь, — рассказывал Матвей Иванович, — я прислушивался, работает ли «максим» в шестнадцатом доте у Девлешева. Это тот сержант, который гладил неразорвавшийся снаряд, чтобы ободрить своих бойцов. До середины дня я слышал его очереди. Потом шестнадцатый дот замолчал. И Девлешева я больше не увидел. Свой долг он выполнил до конца.
Враг, как видно, решил во что бы то ни стало разделаться и с дотом Верещака. По нему открыли прицельный огонь три танка. В доте появились раненые. Грицик отправил их в батальон, а сам продолжал отбиваться с оставшимися восьмью бойцами.
Вечером в дот вполз старшина 2–й статьи Заяц.
— Раненых доставил, — прохрипел он, — Ночью приказано отходить…
Главные события между тем продолжали развертываться на нашем левом фланге.
Еще в ночь на 8 июня мы получили приказ командарма произвести контратаку в направлении стыка с левым соседом и восстановить там передний край обороны. Атаковать врага надо было на рассвете. В помощь нам выделялись батальон 2–го Перекопского полка и рота танков.
С танкистами мы связались быстро. Но найти батальон перекопцев, находящийся в подчинении Чапаевской дивизии, долго не удавалось. Когда прибыли наконец две роты, было уже светло. Действовать требовалось очень быстро — пока не появилась в воздухе вражеская авиация. Все делалось наспех, командиры прибывших подразделений не успели как следует познакомиться с обстановкой. Начавшаяся с опозданием контратака успеха не имела…
На второй день штурма нас продолжали атаковать части 50–й и 24–й немецких пехотных дивизий. Появились и пленные из 22–й пехотной. Вчерашние потери кое–чему научили гитлеровцев. Они, как видно, уже не рассчитывали прорвать нашу оборону с ходу, шли не «навалом», как накануне, а пытались нащупать наши уязвимые места и пробивать там бреши. Уже не так нахально, а осторожнее действовали, стремясь пробраться к нам в тыл, группы автоматчиков. Танки, попадая под огонь нашей артиллерии, торопились от него укрыться. И все же враг продвигался вперед. Очень медленно, но продвигался. Его перевес в силах давал себя знать.
На правом фланге четыре фашистские роты, поддерживаемые артиллерией и авиацией, теснили нашу вторую роту, оборонявшуюся на высоте 90. Там шел тяжелый бой, и, чтобы ободрить людей, туда поспешил комиссар бригады Слесарев. А против третьего и второго батальонов действовало до трех немецких полков с танками.