У черноморских твердынь

Поздоровавшись, объявляю, что отряду дается два дня, чтобы освоиться на суше, познакомиться с обстановкой. Больше дать нельзя — трудно у нас сейчас. Однако моряки, словно сговорившись, начинают дружно отказываться и от этих двух дней. Наперебой просят поскорее послать в бой.

Мне по душе их настроение. Но пробую объяснить, что воевать на суше, сидеть в окопах в морской форме, пожалуй, не очень удобно и лучше бы переодеться в красноармейскую. К тому же человек в черном гораздо заметнее в поле, и врагу легче в него целиться. А уж пулеметные ленты поверх бушлатов совсем ни к чему — только мешать будут…

Но переодеваться краснофлотцам явно не хотелось. Высокий плечистый старшина ответил за всех:

— Разрешите нам, товарищ генерал, идти в бой матросами. Если придется умереть за Родину, умрем уж в тельняшках!

По рядам прошел гул одобрения, и я понял, что настаивать на переодевании не следует. Пусть чувствуют себя наследниками традиций матросов гражданской войны. Те ведь тоже не расставались со своими бескозырками и бушлатами, куда бы ни заносила их военная судьба.

Решили с комиссаром послать весь отряд в распоряжение командира 161–го полка — на самый боевой участок. Полковнику Сереброву я приказал моряков по батальонам не делить, а использовать как ударный кулак.

Жизнь подтвердила, что это было правильно. Моряки, хотя и не прошли почти никакой подготовки к боевым действиям на суше, сражались бесстрашно, соперничая друг с другом в удали и отваге. Уже через несколько дней нам стало известно от пленных, что румыны прозвали их «черными дьяволами». Начало такой репутации моряков положил дерзкий рейд отряда Потапова по вражеским тылам.

Надо сказать, что рейд этот не предусматривался ни командованием дивизии, ни командиром 161–го полка, которому подчинялись моряки. Мы вели бои за восстановление своих позиций в районе станции Выгода, где противник нас потеснил, и Серебров поставил краснофлотскому отряду задачу — прорвав оборону румын слева от железной дороги, идти затем на соединение с батальоном, наносящим удар с другой стороны дороги. Первую часть задачи моряки выполнили — в расположение врага ворвались. Однако затем, увлекшись атакой, пошли не направо, а… прямо вперед.

Связь с отрядом прервалась. Перейдя линию фронта, он словно сгинул. И первые сведения о действиях моряков поступили через пленных, сообщивших, что неуловимые «черные дьяволы» орудуют у румын в тылу, внезапно нападая на штабы и батареи. Наделав там много шуму, краснофлотцы через двое с лишним суток вернулись в расположение дивизии. Майор Потапов явился с рапортом к командиру полка с перевязанной рукой. Построившиеся у полкового КП моряки были увешаны трофейным оружием. Кое–кого в строю недоставало — отряд понес потери.

Моряки действовали в тот раз скорее как самостоятельная партизанская группа, чем как подразделение регулярной армии, на что и было указано Потапову. Но смелый рейд, предпринятый на свой страх и риск, нанес врагу немалый урон, и мы представили отличившихся к награде.

Весь состав штаба и политотдела дивизии почти непрерывно находился на переднем крае, на тех участках, где бойцам приходилось особенно трудно. Это было необходимой в той обстановке помощью и поддержкой командирам и политработникам батальонов, рот, батарей.

Однажды противник потеснил батальон 161–го полка. Положение на этом участке стало тревожным, и туда следовало немедленно кого‑то послать. Но кого? На КП не оставалось ни одного офицера, без которого можно было бы обойтись.

Как раз в этот момент в дивизию прибыл начальник оргинструкторского отделения политотдела армии старший батальонный комиссар Георгий Александрович Бойко. Мне, понятно, не полагалось им распоряжаться. Но с Бойко мы были старые знакомые —в свое время вместе служили в 58–й стрелковой дивизии. Я знал его как человека решительного, храброго и потому просто по–товарищески попросил поехать в батальон, объяснив в двух словах обстановку.

Прошло часа два, и из полка доложили, что батальон удерживает прежний рубеж, а Бойко тяжело ранен. Как выяснилось, он, прибыв на место, сам повел роту в контратаку, которая и обеспечила перелом в ходе боя. Ранило его осколком мины, а сверх того еще и пулей. У нас в медсанбате работал тогда одесский профессор-хирург. Я соединился с ним и попросил лично заняться старшим батальонным комиссаром. К вечеру стало известно, что жизнь отважного политработника спасена.

Противник продолжал подтягивать к осажденной Одессе свежие части, и общее соотношение сил становилось все более неблагоприятным для нас. Мы имели очень мало авиации и танков, значительно уступали врагу в численности артиллерии. Все острее ощущался и недостаток боеприпасов, которые теперь могли доставляться в Одессу только морем. Несмотря на это, наша оборона оставалась предельно активной. На каждое движение неприятеля, на любую его попытку потеснить нас мы отвечали контратаками. Только так и можно было удерживать свои рубежи. Но день ото дня росли наши потери.

Вечером 22 августа мне доложили, что в трех батальонах 241–го полка осталось в строю 260 человек.

Особенно тяжелы и практически невосполнимы в тогдашних одесских условиях были потери в командном составе. 23 августа увезли в госпиталь тяжело раненного командира 161–го полка Сергея Ивановича Сереброва. Вслед за ним там же оказался командир 90–го полка Михаил Степанович Соколов. Выбыл по ранению и начальник штаба дивизии Иван Иванович Чиннов, находившийся почти все время непосредственно в частях.

Обстановка на фронте не позволяла ни мне, ни комиссару отлучиться в город, чтобы навестить раненых товарищей. Мы послали им коллективное письмо от штаба и политотдела, в котором сообщали, что дивизия не отошла ни на шаг, по–прежнему прочно удерживает свой рубеж и‘ уничтожила в боях 23 — 26 августа несколько тысяч фашистов. Написали мы раненым командирам и о том, что они представлены к боевым наградам.

На должность командира 161–го полка штаб армии прислал другого офицера. Уже его звание — капитан — говорило о том, как трудно стало в армии с командными кадрами. И сразу почувствовалось, что должность новичку не по плечу. При очередном нажиме врага — это было 28 августа — новый командир, хотя он и находился безотлучно на полковом КП, по существу, выпустил из своих рук управление боем. В результате нарушился стык с соседом, и это дорого нам обошлось: противник захватил хутора Октябрь и Важный.

Командарм Софронов срочно прислал из своего резерва 800 бойцов кавполка на автомашинах. Присоединив к ним наш разведбатальон и одну противотанковую батарею, мы уже в темноте нанесли этим отрядом контрудар и снова заняли оставленные днем населенные пункты, взяв пленных и трофеи.

Однако закрепить этот успех командир 161–го полка не сумел, и на следующий день опять пришлось выручать его всеми нашими резервными силами. Разведбатальои старшего лейтенанта Долгого, отличившийся уже во многих боях, снова помог восстановить положение ценою больших потерь в людях и технике. Подбитыми оказались последние его танкетки. А сам Долгий был тйжело ранен.

В тот же день я настоял на замене командира полка. Назначили майора Николая Михайловича Толстикова. Он провел всю ночь в подразделениях, знакомясь с людьми и обстановкой. А утром его ждало первое серьезное боевое испытание.

Сперва противник предпринял атаку на участке 241–го полка, но, отброшенный огнем нашей артиллерии, направил следующие удары против 161–го. Около полудня Толстиков доложил, что враг окружает его командный пункт. На поддержку этого полка была переключена вся артиллерия дивизии. К Толстикову отправились начальник оперативного отделения штадива капитан Василий Павлович Сахаров и два инструктора политотдела.

После ранения майора Чиннова капитан Сахаров (как и некоторое время до прихода Чиннова) исполнял обязанности начальника штаба дивизии. И так же, как Чиннову, ему часто приходилось лично обеспечивать ликвидацию очередного прорыва противника. Дважды за последние дни он возглавлял резервные подразделения, силами которых выправлялось положение на участке 241–го полка. А теперь у нас и резерва‑то не было. Посылая начальника штаба в 161–й полк, я стремился хотя бы морально поддержать молодого командира.