Страница 11 из 88
— Господин начальник, этот негодяй пришел воровать. Успел стащить шкуру теленка, да мы поймали его. Хорошенько проучите его, господин, чтобы он запомнил на всю жизнь, кто он и откуда родом. Наглец! Оскорбил пандита[26] Вачандхара, господин. У нас ведь, слава богу, правит раджа, а не эти разбойники наты!
Я хотел сказать, что все это ложь, что я пришел не воровать, а поговорить с самим заминдаром, но слова опять застряли в горле. На глаза навернулись слезы, а полицейские рассмеялись.
Когда управляющий и сторож ушли, приходивший к нам полицейский сказал мне:
— Чего плачешь? Я уже сообщил твоим. Пьяри пойдет к господину начальнику, он будет доволен и завтра утром простит тебя, отпустит на свободу. Перестань реветь!
Я опять впал в какое-то полузабытье, из которого меня вывел голос Пьяри, раздавшийся под окном:
— Где он? — спрашивала она.
— Там. — Полицейский показал на дом заминдара.
Что было дальше, не помню. Остаток ночи я провел в страшном бреду, время остановилось для меня, осталось только безысходное отчаяние.
Утром меня освободили. Когда я шел из участка, у меня подкашивались ноги, я почувствовал, что не дойду до табора. К счастью, меня встретил Исила и помог мне добраться до шатра. Исила был в хорошем настроении, а для меня все погрузилось в беспросветный мрак. Войдя в шатер, я увидал Пьяри. Она молча сидела в углу и слушала, что говорила мать.
— Ты еще дурочка. Пойми, это жизнь. Все так поступают. Посмотришь на женщин из богатого дома, кажется, у них все должно быть честно и благородно. Как бы не так! Вчера отец забрался ночью в дом ростовщика — отец смекнул, что теперь благодаря тебе начальник ничего ему не сделает. Сам ростовщик-то поехал по деревням собирать с должников деньги… Ну так вот, его жена преспокойно спала со своим дружком точильщиком. Все так живут.
— А что добыл отец ночью?
— Четыре серебряных браслета и две связки крупных бус, нанизанных в два ряда.
Пьяри опасливо оглянулась, но, увидев меня, только усмехнулась, плечами повела и ничего не сказала.
— Тебя освободили, мой мальчик, — обрадовалась Сауно. — Чего стоишь у входа? Проходи!
Я молча сел в дальний угол. Голова моя раскалывалась на части.
— Ой, кровь! — вскрикнула Пьяри, глядя на мое лицо. — Посмотри, мама!
— Вижу! Башмаки-то у них, видать, с гвоздями. — Сауно внимательно обследовала мои раны и ссадины. — У твоего отца столько было таких шрамов — и не сосчитать.
Обе женщины спокойно разглядывали мое кровоточащее лицо, а я с трудом сдерживал свой гнев и отчаяние.
— Какие жестокие люди, — только и сказала Пьяри, а потом принесла воды в кувшине и стала вытирать мне лицо концом своей юбки. Сауно вышла из шатра.
— О чем ты все думаешь? — спросила Пьяри.
Я хотел было ответить, но промолчал; тут только Пьяри заглянула мне в глаза и все поняла.
— Знаю, что ты меня любишь. И крепко любишь, — ласково сказала она. — Но я ведь здесь, перед тобой, и не уйду от тебя. Чем я стала хуже после того, что случилось? — Пьяри немного помолчала, затем встала, набила трубку и протянула ее мне.
Я закурил.
— Ты зря сердишься. Женщина не должна стыдиться того, что ей приходится делать по воле мужчин. Ведь вы, мужчины, не стыдитесь своих дел? Мы с тобой любим друг друга. Я тебя не брошу. Ведь я и раньше ходила к канджарам, а тебя все равно не покинула.
Я молчал. Мне казалось, что жизнь для меня кончена.
— Ты все еще считаешь себя тхакуром, сумасшедший? — Пьяри засмеялась.
Весь день я пролежал в углу. Не помню, как уснул. Проснулся ночью. Пьяри лежала рядом, обняв меня за плечи. Гнев мой прошел. Я улыбнулся, погладил Пьяри по щеке, и она улыбнулась мне.
— Принести тебе поесть?
Она дала мне лепешки. Когда я покончил с ними, она принесла воды. Я напился, и тогда Пьяри снова легла рядом.
На другой день Исила сказал мне:
— Пойдем в другие деревни. По дороге сбудем товар. Я знаю одного тхакура, который за полцены купит все.
Мы свернули шатер, уложили его на повозку. Исила повел лошадь. Сауно, я и Пьяри шли за повозкой, а позади нас, замыкая шествие, бежала Бхура.
6
Сукхрам продолжал:
— Мне стукнуло двадцать два года, а Пьяри — девятнадцать. Исила умер, и Сауно привела к себе молодого ната… Да, Исила умер. В одну из холодных ночей он простыл, у него поднялся жар, несколько дней он метался в бреду. Я бегал к лекарю за пилюлями, но они не помогли. Сауно, чтобы согреть мужа и выгнать из него простуду, накормила его горячей просяной кашей, и он вскоре после этого скончался. Мы сожгли его тело. Сауно долго плакала, но потом вытерла слезы и сказала почти спокойно:
— Теперь я одна во всем мире, никого у меня нет.
— А мы? — спросил я.
— У тебя есть своя женщина, ты ее, а не мой.
— Если ты на него будешь заглядываться, я тебе глаза выцарапаю, — набросилась на мать Пьяри. — Не можешь жить одна — найди кого-нибудь.
— Э-эх, дочка! Какой в мужчине прок! Посадить разве в мешок и стеречь, чтобы не убежал! Да! Ушел тот человек, ради которого я жила, теперь я уже никому не нужна, каждый может мною помыкать! Но я еще не так стара, моя милая! У меня еще есть силы. А когда и их не станет, найду себе крепкого старика и как-нибудь прокормлюсь. Все лучше, чем терпеть унижение в доме дочери.
— Эх вы! — вмешался я. — Пепел Исилы еще не остыл, а вы уже ссоритесь!
— Ишь ты, благодетель нашелся! Ее кормилец помер, так она, выходит, на твои деньги теперь жить будет?
— Нет, дочка, ты, видно, совесть потеряла! Я у тебя всю жизнь на шее сидеть не собираюсь, не бойся. Но знай, когда жена Маурсинха отказала Малу, своей бабке, в куске хлеба, так та пошла к Маурсинху, и он щедро вознаградил ее. Меня же вознаградить некому! Узнав о поступке сына, его отец даже обрадовался. Он сказал: «Сын мой! Проучив жену, ты возвеличил имя своих детей!» У Албели, жены медника, было семь любовников, и это при живом-то муже! И никто ей слова не сказал! А когда умер муж, она ушла к другому меднику. Канпури, жена парикмахера, совсем была старухой, когда ревнивый муж обвинил ее в измене и засадил в тюрьму. Но и это ничему ее не научило, она путалась с кем хотела. Да, мужчины не покидали ее всю жизнь. А у меня никого нет, совсем одна. Я уйду от тебя, доченька! Завтра же уйду. Чего натни бояться? С кем хочет, с тем и живет.
Пьяри вздохнула с облегчением. А я понял еще одну вещь: теперь я целиком завишу от Пьяри. Она будет мне защитой от полицейских, от слуг и наемников раджи и от многих других сильных мира сего. Но почему я такой беспомощный? Наверное, потому, что пристрастился к вину. По канату я уже ходить не мог, и мое место заняла Пьяри. Ее ослепительная красота притягивала зрителей. Когда же я осмеливался приблизиться к ней, она отталкивала меня: «Только что ушел сын менялы».
— Весна быстро проходит, дочка, молодость мимолетна, — говаривала в те дни Сауно.
Ревность и вражда, вспыхнувшие было между матерью и дочерью, быстро прошли. Сауно позаботилась о себе, и мы с Пьяри остались вдвоем. Я хотел уехать как можно дальше отсюда, куда-нибудь в другое княжество. Там мы могли бы стать продавцами бетеля. Но Пьяри не соглашалась: «Какой доход у жены бетельщика, лентяй ты этакий! Будь хоть ростовщиком, хоть тхакуром, а я останусь натни!» И она кружилась в танце, перебирая ногами и слегка покачивая бедрами. Я не выдерживал и улыбался. В эти минуты она мне особенно нравилась. «Посмотри на меня, — говорила она каждым своим движением, — я не стану рабою мужа, как какая-нибудь метельщица или чамарка. Я хочу жить и веселиться. В моем сердце пока ты один. Однако стоит мне разлюбить, и я тут же покину тебя».
Это злило меня. Вино туманило мне голову, и я бросался на нее с веревкой. Тело Пьяри покрывалось синяками, она плакала, называла меня жестоким и бессердечным, но потом сама кидалась мне на шею, крепко сжимала в объятиях и начинала выговаривать:
26
Пандит — ученый-брахман. В тексте — почтительное обращение к брахману.