Страница 40 из 43
По мере того, как солнце склонялось к горизонту, атмосферная дымка смягчала его сияние, и, как всегда, стали различимы контуры массивного диска с устремленными вверх и вниз остриями. Я включил камеру и снял панораму заката. Потом перемотал пленку и убедился, что изображение получилось четкое и устойчивое.
Кажется, я мог бы любоваться закатами без конца. Небо наливалось багрянцем, диск скрывался за горизонтом, а следом стремительно уходило верхнее острие. Еще несколько минут в центре багрового зарева горело как бы оранжево-белое пятнышко, потом оно исчезало, и наступала ночь.
Я снова прокрутил пленку, следя за солнцем на крошечном экранчике. Остановив кадр, я снижал яркость изображения до тех пор, пока контур светила не стал совершенно отчетливым.
Передо мной в миниатюре возник образ мира. Моего мира. И я был уверен, что видел это образ неоднократно — задолго до того, как покинул тесные стены яслей. Странные симметричные изгибы напоминали какой-то чертеж, который мне когда-то показывали…
Я долго вглядывался в экранчик, потом во мне заговорила совесть, и я отключил питание — батареи следовало поберечь. Я даже не сразу вернулся к Дентону, мучительно припоминая, когда же и кто же нарисовал на картоне четыре кривых и поднял листок над головой, чтобы мы запомнили форму мира, в котором борется за существование неповоротливый Город Земля.
Карта, которую составляли мы с Дентоном, мало-помалу приобрела законченный вид. Нарисованная на свитке плотной бумаги, она смахивала на длинную узкую воронку — острием воронки служила рощица примерно в миле на север от той точки, где мы видели Город в последний раз. Весь наш извилистый путь уместился в границах этой воронки, — таким образом, крупные объекты были обмерены по периметру, и собранные данные мы проверили и перепроверили.
Наконец, Дентон объявил работу законченной, пришла пора возвращаться в Город. Со своей стороны, я отснял видеокамерой разведанную нами местность в разных ракурсах, чтобы Совет навигаторов, если захочет, смог, выбирая маршрут для Города, взглянуть на эту местность своими глазами. Со слов Дентона я знал, что за нами последуют другие разведчики, составители таких же карт-воронок. Вполне вероятно, что их карты начнутся от той же рощицы, но отклонятся от нашей на пять-десять градусов к востоку или западу, или, если навигаторы сумеют наметить достаточно безопасный маршрут в пределах обследованного нами сектора, новые карты примут старт от какого-то иного пункта и продвинут границы разведанного будущего дальше на север.
Мы тронулись в обратный путь. Я ожидал, что теперь, собрав данные, за которыми нас посылали, мы будем скакать день и ночь, не считаясь с опасностью и пренебрегая отдыхом. Но ничуть не бывало — мы ехали все так же медленно, даже с ленцой.
— Разве мы не должны спешить? — наконец не стерпел я, заподозрив, что Дентон медлит в известной мере из-за меня; мне хотелось показать ему, что я вовсе не прочь поторопиться.
— В будущем спешить некуда и незачем, — последовал ответ.
Я не стал спорить, но ведь наше отсутствие продолжалось никак не меньше тридцати дней! За это время движение почвы снесло бы Город еще на три мили к югу, а следовательно, он должен был переместиться как минимум на три мили севернее, чтобы по крайней мере не очутиться еще ближе к гибели. Неразведанная территория начиналась всего-то в одной-двух милях от места стоянки у реки. Короче, собранные нами данные, как мне казалось, были нужны Городу как воздух…
Обратный путь занял у нас три дня. И на третий день, едва мы навьючили лошадей и снялись с ночевки, я вдруг припомнил то, что так долго ускользало от меня. Припомнил ни с того, ни с сего, как обычно в тех случаях, когда искомое запрятано глубоко в подсознании. А мне-то думалось, что я исчерпал свою память до самого дна, однако назойливое, бесконечное, насилие над памятью оказалось не более плодотворным, чем зазубривание школьных дисциплин во время оно.
И вдруг я понял, что ответ был дан мне на уроках предмета, который я вовсе не принимал в расчет!
Это было в последние ясельные мили, когда наш учитель завел нас в дебри высшей математики. Все математические дисциплины неизменно вызывали у меня отрицательную реакцию — мне было неинтересно, и моя успеваемость оставляла желать лучшего, — а такое пережевывание абстрактных понятий тем более.
Мы приступили к изучению функций, и нам показали, как чертить графики этих функций. Именно графики и дали мне теперь ключ к ответу: у меня всегда были кое-какие способности к рисованию, и даже абракадабра в ее графическом выражении вызывала у меня известный интерес. Впрочем, на этот раз интерес угас через пару-тройку дней, как только обнаружилось, что график нужен не сам по себе, а для того, чтобы лучше разобраться в свойствах функции… а я так и не взял в толк, что это за штука.
Один график обсуждали особенно долго и до оскомины детально.
График изображал кривую решений некоего уравнения, где одно решение было обратным, противоположным, другому. Кривая называлась гиперболой. Одна часть графика размещалась в положительном квадранте, другая — в квадранте отрицательном. В обоих квадрантах кривые стремились к бесконечности, как вверх и вниз, так и в стороны.
Учитель принялся рассуждать о том, что произойдет, если вращать этот график вокруг одной из его осей. Мне было непонятно, ни зачем вообще нужен график, ни тем более зачем его надо вращать, и я впал в дремоту. Но все же заметил, что учитель нарисовал на большом листе картона тело, которое могло бы получиться в результате подобного вращения.
Тело было непредставимым: диск бесконечного диаметра с двумя гиперболическими остриями вверху и внизу, сужающимися к бесконечно далекой точке. Разумеется, сие была математическая абстракция, и я уделил ей внимания не больше, чем она, на мой взгляд, заслуживала. Но эту математическую абстракцию нам демонстрировали не просто так, и учитель рисовал ее не ради любви к рисованию. В окольной манере, в какой велось все наше обучение в яслях, нам в тот день показали мир, где мне суждено жить.
5
Мы с Дентоном проехали рощицу у ручейка. Впереди открылся тот самый проход между холмами.
Я невольно натянул поводья и остановил лошадь.
— Город! — воскликнул я. — Где же Город?..
— Надо думать, по-прежнему у реки.
— Тогда, выходит, Город разрушен!..
Я не видел никакого другого объяснения. Город за все эти тридцать дней не сдвинулся с места. Что могло задержать его? Только новая атака туземцев. В противном случае он по меньшей мере достиг бы прохода, лежащего перед нами.
Дентон наблюдал за мной, еле сдерживая улыбку.
— Вы, наверное, прежде не бывали далеко на север от оптимума? — осведомился он.
— Нет, не бывал.
— Но вы путешествовали в прошлое. Что случилось, когда вы вернулись?
— На Город напали туземцы.
— Да, конечно, но сколько миль прошло за время вашего отсутствия?
— Семьдесят три.
— То есть гораздо больше, чем вы ожидали?
— Много больше. Я же отсутствовал всего несколько дней, две-три мили от силы.
— То-то и оно. — Дентон тронул поводья, и мы двинулись дальше. — А на север от оптимума все наоборот.
— Что наоборот?
— Вам никогда не говорили о субъективном восприятии времени? — Мой взгляд, тупой и недоуменный, был красноречивее ответа. — К югу от оптимума субъективное время замедляется. Чем дальше на юг, тем заметнее. А в Городе, пока он находится вблизи оптимума, время течет более или менее нормально, и когда вы возвращаетесь из прошлого, вам представляется, что Город переместился куда дальше и быстрее, чем вы ожидали.
— Но мы сейчас ездили на север…
— Да, и добились прямо противоположного эффекта. На севере наше субъективное время ускорилось, и нам кажется, что Город застрял на месте. По опыту предполагаю, что, пока мы с вами прохлаждались на севере, в Городе прошло дня четыре. Точнее сказать не могу, поскольку сам Город в настоящий момент отстал от оптимума и находится южнее, чем обычно.