Страница 16 из 51
Рослая, крепкая женщина с золотыми коронками чуть ли не на всех зубах задержала руку алькальда в своей и стала внимательно изучать его ладонь.
– В недалеком будущем с тобой произойдет что-то странное.
Алькальд выдернул руку.
– Наверно, сын родится, — ответил он, улыбаясь, не в силах подавить охватившее его на миг неприятное чувство.
Директор легонько ударил женщину стеком по плечу.
– Оставь лейтенанта в покое, — сказал он, не замедляя шага, и подтолкнул алькальда в ту сторону, где стояли клетки со зверями.
– Вы в это верите? — спросил он.
– Когда как, — ответил алькальд.
– А меня так и не убедили, — сказал директор. — Когда покопаешься как следует в этих гаданьях, начинаешь понимать, что играет роль только человеческая воля.
Алькальд окинул взглядом сонных от жары животных. Из клеток струились терпкие, горячие испарения, и в мерном дыхании зверей было что-то тоскливо-безнадежное. Директор пощекотал стеком нос леопарда, и тот скорчил жалобную гримасу.
– Как зовут? — спросил алькальд.
– Аристотель.
– Я о женщине, — пояснил алькальд.
– А! Ее мы зовем Кассандра, зеркало будущего.
Лицо у алькальда стало тоскующим.
– Мне хотелось бы переспать с ней, — сказал он.
– Это можно, — отозвался директор цирка.
Вдова Монтьель раздернула в спальне занавески и прошептала:
– Бедные люди!
Она навела порядок на ночном столике, убрала в выдвижной ящик четки и молитвенник и вытерла подошвы розовых домашних туфель о расстеленную перед кроватью шкуру ягуара. Потом обошла всю комнату и заперла на ключ туалетный столик, три дверцы застекленного шкафа и квадратный шкаф, на котором стоял гипсовый святой Рафаил. После этого она заперла на ключ дверь комнаты.
Спускаясь по широкой лестнице из каменных плит, покрытых лабиринтами трещин, она думала о странной судьбе Росарио Монтеро. Когда вдова Монтьель увидела сквозь решетку балкона, как та, похожая на скромную, прилежную школьницу, которую приучили не смотреть по сторонам, обогнула угол и скрылась на набережной, ей показалось, будто закончилось нечто, уже давно шедшее к завершению.
Вдова Монтьель сошла с последней ступеньки, и ее встретило бурлящее, как деревенская ярмарка, патио. Прямо около лестницы стоял стол, на нем лежали завернутые в свежие листья сыры; чуть подальше, в открытой галерее, громоздились один на другом мешки соли и бурдюки с медом, а в глубине двора виднелась конюшня с мулами и лошадьми, где на балках висели седла и сбруя. Дом был пропитан запахом вьючных животных, мешавшимся с запахами дубильни и сахарного завода.
Войдя в контору, вдова поздоровалась с сидевшим за письменным столом сеньором Кармайклом. Тот, сверяясь с бухгалтерской книгой, отсчитывал и складывал пачками деньги. Она открыла выходившее на реку окно, и полную недорогих безделушек комнату, где стояли большие кресла в серых чехлах и висело увеличенное фото Хосе Монтьеля с траурным бантом на рамке, залил яркий свет позднего утра. Вдова почувствовала вонь падали и только теперь увидела лодки на отмелях противоположного берега.
– Что они там делают? — спросила она у сеньора Кармайкла.
– Пытаются убрать дохлую корову.
– Так вот что это такое! — сказала вдова. — Этот запах снился мне всю ночь.
Она посмотрела на сеньора Кармайкла, углубившегося в работу, и добавила:
– Теперь нам не хватает только потопа.
– Уже пятнадцать дней как он начался, — не поднимая головы, отозвался сеньор Кармайкл.
– Правда, — согласилась вдова, — приближается конец. Осталось только лечь в могилу и ждать смерти.
Сеньор Кармайкл слушал ее, не прерывая счета.
– Многие годы мы жаловались, что у нас в городке ничего не происходит, — продолжала вдова. — И вдруг разразились несчастья, словно бог пожелал, чтобы разом произошло все, чего не было уже несколько лет.
Сеньор Кармайкл оторвал взгляд от сейфа, повернулся к ней и увидел, что она, облокотившись на подоконник, пристально рассматривает противоположный берег. На ней было черное платье с длинными рукавами, и она грызла ногти.
– Кончится сезон дождей — дела поправятся, — сказал сеньор Кармайкл.
– Он не кончится, — предсказала вдова. — Беда не приходит одна. Вы Росарио Монтеро видели?
Сеньор Кармайкл сказал, что видел.
– Все это ни на чем не основанная клевета, — продолжал он. — Если обращать внимание на то, что пишут в листках, в конце концов можно спятить.
– Ох уж эти листки! — вздохнула вдова.
– Мне тоже наклеили.
Изумленная, она подошла к его столу.
– Вам?
– Мне, — подтвердил сеньор Кармайкл. — В прошлую субботу наклеили, очень большой и подробный. Было похоже на афишу.
Вдова пододвинула к столу кресло.
– Какая гнусность! — воскликнула она. — Что плохого можно сказать о такой образцовой семье, как ваша?
Сеньор Кармайкл был все так же невозмутим.
– Жена у меня белая, и дети у нас получились разные, всех оттенков, — объяснил он. — Ведь их одиннадцать, представляете себе?
– Еще бы!
– Так в листке было написано, что я отец только черных детей, и приводится список прочих отцов. Среди них назвали и покойного дона Хосе Монтьеля.
– Моего мужа!
– Вашего и еще четырех сеньоров.
Вдова разрыдалась.
– Как хорошо, что мои дочери далеко отсюда! — сквозь слезы заговорила она. — Они пишут, что не хотят возвращаться в эту дикую страну, где студентов убивают на улицах, и я отвечаю им, что они правы, — пусть остаются в Париже на всю жизнь.
Поняв, что снова начинается повторяющаяся изо дня в день мучительная сцена, сеньор Кармайкл повернул кресло и сел к вдове лицом.
– Вам тревожиться не о чем, — сказал он.
– Нет, есть о чем, — проговорила сквозь рыданья вдова Монтьель. — Мне бы первой следовало взять самое необходимое и уехать из городка, и пусть пропадут эти земли и все эти ежедневные торговые сделки! Не будь их, на нас не обрушились бы наши теперешние несчастья. Нет, сеньор Кармайкл, плевать кровью я могу и не в золотую плевательницу.
Сеньор Кармайкл попытался ее утешить.
– Вы не должны уклоняться от своего долга, — сказал он. — Нельзя просто так вот взять и выбросить за окно целое состояние.
– Деньги — помет дьявола, — сказала вдова.
– В вашем случае они также плод нелегкого труда дона Хосе Монтьеля.
Вдова прикусила пальцы.
– Вы прекрасно знаете, что это не так, — возразила она. — Богатство приобретено дурными путями, и первым поплатился за это сам дон Хосе Монтьель — ведь он умер без покаяния.
Она говорила это уже не в первый раз.
– Главная вина лежит на нем, преступнике! — вдруг закричала она, показывая на алькальда, который, придерживая за локоть директора цирка, шел по противоположному тротуару. — Но искупить ее должна я!
Сеньор Кармайкл, будто не слыша ее, сложил стянутые резинками пачки денег в картонную коробку, стал в дверях патио и начал вызывать по алфавиту работников.
Вдова Монтьель слышала, как мимо нее проходят за еженедельной выдававшейся по средам получкой люди, но не отвечала на их приветствия. Она жила одна в девяти комнатах темного дома, где умерла Великая Мама; Хосе Монтьель купил этот дом, не предполагая, что его собственная вдова будет одиноко дожидаться в нем смерти. По ночам, обходя с баллоном инсектицида пустые комнаты, она встречала Великую Маму, давившую в коридорах вшей, и спрашивала ее: «Когда я умру?»
В начале двенадцатого вдова увидела сквозь слезы, как площадь пересекает падре Анхель.
– Падре, падре! — позвала она, и ей показалось, будто, зовя его, она зовет свою смерть.
Однако падре Анхель ее не слышал. Он уже стучался в дом вдовы Асис, стоявший напротив, и дверь чуть приоткрылась, чтобы впустить его.
В галерее, наполненной птичьим пением, лежала в шезлонге вдова Асис. Лицо ее покрывал платок, смоченный флоридской водой. По стуку она поняла, что это падре Анхель, однако продолжала наслаждаться коротким отдыхом, пока не услышала, как с ней здороваются. Она открыла свое лицо, на котором были видны следы бессонницы.